– Прекрасно, миссис Мартин.
– Я попросила угловую комнату с видом на океан. Это дороже, но оно того стоит. Мы можем себе это позволить, правда, сержант Мартин?
– Да, миссис Мартин, мы можем позволить себе все, что угодно.
– Тебе понравится, я знаю. Комната огромная, там столько воздуха и очень красиво. И мы скажем, чтобы утром нам завтрак подали в постель. Честное слово, здесь чудесно, сержант Мартин.
– Чудесное место для медового месяца, миссис Мартин, – нисколько не смущаясь, сказал он.
– Да. – Она закинула голову, как умела делать только она, и посмотрела на него из-под ресниц. – Да, для медового месяца, сержант Мартин.
В патио никого не было, и, пока они стояли на пляже, он поцеловал ее, и все, что недавно его злило, ушло, сейчас все было так, как он давно мечтал, а потом они отправились в ту чудесную, в ту замечательную комнату, и, хотя комната была на третьем этаже, они поднялись пешком и по длинному коридору, ничем не отличавшемуся от коридора в любом другом отеле, будь то отель-люкс или дешевая гостиница, прошли до самого конца к последней двери слева.
Она включила свет и, улыбаясь, повернулась к нему: «Ты видишь? Для сержанта Мартина и миссис Мартин они даже заранее опустили жалюзи. По-моему, нас здесь хорошо знают». Перед Тербером было знакомое лицо жены капитана Хомса, лицо, которое прежде он так часто видел издали в гарнизоне, и странно растроганный необычностью всего этого вечера, не отрывая глаз от прекрасной в своей тяжелой пышности женской груди, натягивавшей летний ситец, от длинных стройных ног и бедер, которые под платьем казались почти худыми, но без платья были и не худые, и даже не стройные, а очень крепкие, он защелкнул дверной замок и шагнул к ней навстречу, она даже не успела высвободить руку из крохотного рукавчика уже расстегнутого на спине платья, тоненькая бретелька комбинации съехала на темное от загара плечо, и ему теперь было наплевать на них всех, будь то Старк, или Чемп Уилсон, или О'Хэйер, на всех и на все, что они говорили, он не верил ни единому их слову и знал это неправда, а даже если правда ему плевать потому что теперь все иначе и пусть все они и все вокруг идет к черту потому что у него никогда еще так не было и никогда больше не будет он же понимает и понимает что должен быть достаточно мудрым смелым великодушным и благородным чтобы спасти это не дать этому увязнуть в трясине лжи полулжи и ложной правды и не потерять раз уж оно ему досталось хотя непонятно почему именно ему ведь это достается лишь единицам и такими крохами что он ощутил почти стыд оттого что на его долю выпало сразу столько когда разжал веки и увидел что все действительно так на самом деле так и поглядел сверху в сияющие глаза которые казалось и вправду отбрасывали вертикальные лучи света как одна отдельная звезда когда смотришь на нее сквозь окуляры не настроенного на резкость полевого бинокля раньше он никогда ни у кого не видел таких глаз. Он был горд и смущен одновременно и засмеялся, только теперь оглянувшись на пролегшую от двери до кровати длинную дорожку торопливо скинутых вещей, которая легко бы навела на след любого бойскаута.
– Ты чудесно смеешься, милый, – сонно прошептала Карей. – И ты чудесный любовник. Когда я с тобой, я как богиня, которой поклоняются. Белая богиня племени дикарей… и все вы тихо и очень серьезно на меня молитесь, но зубы у вас все равно наточены и в носу большое золотое кольцо.
Он лежал на спине на влажных от пота простынях, слушал ее и в полудреме, будто после сытного вкусного обеда, довольно смотрел в потолок, чувствуя, как легко подрагивает у него на груди ее узкая рука, почти прозрачная, как у старого Цоя, но совсем другая и по виду, и на ощупь.
– Никто никогда не любил меня так, как ты, – уютно свернувшись калачиком, сказала Карей.
– Никто?
Карен засмеялась – так мед, золотясь на солнце, стекает с ложки обратно в банку.
– Да, никто, – сказала она.
– Неужели не нашелся хотя бы один? – шутливо спросил он. – Из всех тех мужчин, которые у тебя были?
– О-о, – все еще смеясь, протянула Карен, – придется долго считать. У тебя карандаш есть? Сколько, ты думаешь, у меня было мужчин, дорогой?
– Откуда мне знать? – улыбнулся он. – А ты не могла бы подсчитать, хотя бы приблизительно?
– Без счетной машинки не смогу. – Карен смеялась уже не так весело. – Ты случайно не взял с собой арифмометр?
– Нет, – шутливо ответил он. – Забыл.
– Тогда, боюсь, ты ничего не узнаешь, – сказала Карен, уже не смеясь.
– А может быть, я и так знаю.
Она села в постели и строго посмотрела на него, неожиданно преобразившись в сильную, уверенную в себе женщину, даже более уверенную, чем в тот первый раз у нее дома, до того как пришел ее сын.
– В чем дело, Милт? – спросила она, по-прежнему глядя на него. Голос ее прозвучал резко и требовательно, как будто она была ему законная жена, как будто назвала его полным именем – Милтон.
– Ни в чем. – Он напряженно улыбнулся. – Я просто так.
– Нет, ты не просто так. На что ты намекаешь?
– Намекаю? – Он опять улыбнулся. – Я ни на что не намекаю. Я просто тебя дразнил.
– Неправда. Из-за чего ты расстроился?
– Я не расстроился. А что такое? Разве мне есть из-за чего расстраиваться? Есть на что намекать?
– Не знаю, – сказала она. – Может быть, и есть. Или ты думаешь, что есть.
Скажи мне, что случилось? – спросила жена капитана Хомса. – Ты себя плохо чувствуешь? Что-нибудь не то съел?
– Со здоровьем у меня все в порядке, малыш. Об этом не волнуйся.
– Тогда скажи, в чем дело. Почему ты не хочешь сказать?
– Хорошо. Ты когда-нибудь слышала про такого Мейлона Старка?
– Конечно, – без колебаний ответила она. – Я его знаю. Сержант Мейлон Старк, начальник ротной столовой.
– Правильно. Он, кроме того, был поваром у Хомса в Блиссе. Может, ты и тогда его знала?
– Да. – Карен смотрела на него. – Тогда я его тоже знала.
– Может, ты знала его тогда довольно близко?
– Довольно близко, да.
– Может, сейчас ты знаешь его еще ближе?
– Нет, – сказала Карен, глядя на него. – Сейчас я его не знаю совсем. Если тебя интересует, за последние восемь лет я с ним ни разу не встречалась и не разговаривала. – Она продолжала смотреть на него и, когда он ничего не ответил, перевела взгляд на его руку: – Ты, должно быть, очень сильно его ударил.
– Я его и пальцем не тронул. Давай не будем разводить романтику. Это я стенку ударил, а не его. Его-то зачем бить?
– Какой ты все-таки дурак, – сказала она сердито. – Дурак и сумасшедший. – Она нежно взяла его руку.
– Эй, осторожно.
– Что он тебе сказал? – спросила она, все так же нежно держа его руку.
Тербер посмотрел на нее, потом на свою руку. Потом снова на нее.
– Сказал, что он тебя…
Слово сотрясло собой всю комнату, как взрыв шрапнели, и он чуть не откусил язык, который это произнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277