Направил луч фонарика на похожий на зародыша предмет и посмотрел, не дышит ли он, но Дун был неподвижен, как камень – лежал на боку, скрестив руки на груди, колени подтянуты к подбородку. Ящик наклонился поближе, всмотрелся. Увидел полную неподвижность, неестественно тускло-серую гусиную кожу, обтянувшую кости. Глаза не просто закрыты – запали внутрь.
– Черт побери!
Ящик отступил на два шага, почувствовал, как прыгает туда-сюда желудок. Выключив фонарик, он вытер пот со лба тыльной стороной ладони, покачнулся и налетел на полку. Сгустилась темнота, и он снова включил фонарь.
– Проверить надо.
Он подошел ближе.
Да, это был Дун. Тот самый тип, только как-то меньше его стало.
– О нет! – Ящик покачнулся, когда до него дошло. – Он же мумия!
Как и те животные в проволочных обвязках.
Он толкнул тельце Дуна фонариком – оно качнулось, как сухой каштан. На Ящика нахлынули адреналин и страх – страх перед мистером Траутом и зловещим Молотом, страх перед тем, что он сделал, и страх перед мумией. Вдруг навалилась клаустрофобия, и Ящик ринулся прочь из камеры, отлетев по дороге от стены. Что там говорят насчет мумий и проклятия? Посветив вдоль коридора, он поискал выключатель, нашел, щелкнул. Флюоресцентные лампы дважды мигнули и залили его болезненно-зеленым светом.
– Ладно, – неразборчиво произнес он. – Что дальше?
И сам себе ответил:
– Мексика? Нет, рано. Сперва уничтожить улики. Они думают, он сбежал – пусть он сбежит. Закопай.
При мысли о сморщенном теле на полке по коже побежали мурашки.
За годы своей жизни Ящику приходилось причинять боль. Щипать, резать, давить, рвать живое тело. Приятно было слышать, как эти фраера воют, умоляют и визжат. Не раз ему приходилось отправлять в нокаут здоровых мужиков, но они всегда, оклемываясь, стонали, плакали, кашляли или блевали. Были всегда живыми. Однажды он и женщину без сознания видел – тетка его хлопнулась в обморок в гостиной, обнаружив у себя в сумочке дохлого бурундука – Ящик его туда положил. Ее быстро привели в чувство нашатырным спиртом – живая, только ругалась дико. Но живая.
Сотни раз он видел мертвые тела в кино и по телевизору, но всегда знал, что они не настоящие мертвецы. Вопреки своим рассказам, он никогда не убивал и никогда мертвого тела настоящего не видел – кроме дяди Бенни.
Когда Ящику было девять лет, и звали его тогда Рэндольф, мама повела его на похороны дяди Бенни. К гробу он шел охотно и с любопытством. Мама попросила его поцеловать дядю Бенни на прощание, и это он сделал так же охотно. Сейчас он содрогнулся, вспомнив ощущение холодной резиновой кожи, Жутковатый запах – смесь формалина и дешевых духов. После этого поцелуя Ящик – то есть маленький Рэндольф – рухнул на колени и заблевал мамины новые траурные туфли от «Зирса».
– Послушай, – сказал он вслух за дверью морозильника, сам себя ободряя. – Тебе же его не надо трогать, даже смотреть не надо. Найди перчатки.
Поиск перчаток оказался безрезультатным. Зато удалось найти коробку мешков для мусора – больших.
Ящик вернулся к морозильнику, возясь с мешком – пальцы не слушались. Где тут горловина, блин? А, вот она.
Встряхнув мешок, чтобы открыть, Ящик наклонился над Дуном, старательно отводя глаза. Посматривая искоса, он натянул мешок Дуну на голову, дернулся, когда руки коснулись – через пластик, но тонкий – кожи мумии. Не резинистой и холодной, как у дяди Бенни, а жесткой и хрупкой на ощупь. От манипуляций Ящика Дун сдвинулся по полке дюймов на шесть.
Я щи к закрутил горловину жгутом, ухватился покрепче и вздернул мешок вверх, но перестарался. Раз! – и мешок свистнул мимо плеча к потолку, как отпущенный воздушный шар. Ящик подхватил падающий мешок и аккуратно уложил на пол. Дун, оказалось, весит не больше двадцатипятифунтовой гантели.
– Князь Света, блин. И правда, легок, как свет.
Но от шутки мандраж не стал меньше.
Ящик, способный выжать два шестьдесят, без труда закинул Дуна на плечи, как мешок Санта-Клауса с подарками, и понес из склада прочь, хотя на каждом шагу ему мерещилось, будто мешок шевелится или дергается. При выходе он держал мешок на вытянутой руке, как задушенную индейку, разглядывая, не зашевелится ли. И так, на вытянутой руке, в свой пикап и отнес.
Когда Дун оказался в машине, Ящик вздохнул свободнее. Глотнул заслуженную порцию «Бурбона», потом еще одну. Теплая волна притупила страх перед мистером Траутом и перед Молотом. Он выпил еще, и еще, и вскоре забыл их обоих начисто. Рухнув на сиденье, Ящик задремал.
Разбудила его муха, расхаживающая под носом.
– Что за черт? Где это я?
Он сел, увидел парковку, склад и солнце, выглядывающее из-за гористого горизонта. Память вернулась, будто кипятком ошпарила!
– Твою мать!
Мистер Траут вечно хвастался, что на работу приходит раньше всех. Ящик повернул голову – посмотреть в кузов пикапа. Пластиковый мешок все еще там громоздился.
– Ф-фух. Так, надо уматывать по-быстрому и этот вещдок сбагрить.
Нервы жгло огнем, голова раскалывалась. Ящик газанул со стоянки, через несколько кварталов свернул на главную дорогу Гатлинбурга, мимо холма, мимо растянувшейся на целый квартал пирамиды мистера Траута – Музея Библии Живой, мимо заведения Рипли «Хоть верьте, хоть нет» и «Мира рекордов Гиннесса», вдоль кондитерских прилавков, стендов с футболками и мотелей, обступивших Парквей. Он едва не налетел на семью ранних пташек-туристов на пешеходном переходе возле Аквариума Смоки, засигналил и пролетел мимо, миновал «Хиллбил-ли-гольф» и «Динозавр-гольф», свадебную часовню «Лепестки Купидона», салон тату «Крекер Джек» и вылетел наконец из Гатлинбурга на простор национального парка Грейт-Смоки-Маунтинз. Подумал насчет съехать на обочину и выкинуть Дуна в чащу, но даже в такой ранний час между Гатлинбургом и Пиджин-Форджем тянулся ровный поток машин. Что, если какой-нибудь турист заснимет, как он бежит в лес с мешком, или какой-нибудь рейнджер здесь остановится отлить, или медведь выйдет за ним на дорогу с Дуном в зубах?
Он проехал пять миль, выехал из холмов и лесов на шестиполосный разделенный равнинный хайвей, ведущий через Пиджин-Фордж. Туристский лагерь прилип к обочине здоровенным грибом. Слишком много людей, слишком большое движение. Ящик миновал копа, который целился радаром в другую сторону, возле въезда в Долливуд, и чуть придавил тормоза. Только этого ему не хватало: «Вы пили, сэр? И бутылка у вас с собой? А что это у вас в кузове? Разрешите взглянуть?»
– Ох ты, Господи!
Ящик вытер лоб рукой, немного отхлебнул и швырнул бутылку на разделительный газон.
– Так, теперь по-быстрому выбираемся из Пиджин-Форджа.
Он рефлекторно свернул на дорогу 321, оставив позади коммерческую полосу. Слишком взвинченный, чтобы остановиться, он промчался через мирный Вирз-Вэлли и вылетел на вспомогательную в Таунсенд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Черт побери!
Ящик отступил на два шага, почувствовал, как прыгает туда-сюда желудок. Выключив фонарик, он вытер пот со лба тыльной стороной ладони, покачнулся и налетел на полку. Сгустилась темнота, и он снова включил фонарь.
– Проверить надо.
Он подошел ближе.
Да, это был Дун. Тот самый тип, только как-то меньше его стало.
– О нет! – Ящик покачнулся, когда до него дошло. – Он же мумия!
Как и те животные в проволочных обвязках.
Он толкнул тельце Дуна фонариком – оно качнулось, как сухой каштан. На Ящика нахлынули адреналин и страх – страх перед мистером Траутом и зловещим Молотом, страх перед тем, что он сделал, и страх перед мумией. Вдруг навалилась клаустрофобия, и Ящик ринулся прочь из камеры, отлетев по дороге от стены. Что там говорят насчет мумий и проклятия? Посветив вдоль коридора, он поискал выключатель, нашел, щелкнул. Флюоресцентные лампы дважды мигнули и залили его болезненно-зеленым светом.
– Ладно, – неразборчиво произнес он. – Что дальше?
И сам себе ответил:
– Мексика? Нет, рано. Сперва уничтожить улики. Они думают, он сбежал – пусть он сбежит. Закопай.
При мысли о сморщенном теле на полке по коже побежали мурашки.
За годы своей жизни Ящику приходилось причинять боль. Щипать, резать, давить, рвать живое тело. Приятно было слышать, как эти фраера воют, умоляют и визжат. Не раз ему приходилось отправлять в нокаут здоровых мужиков, но они всегда, оклемываясь, стонали, плакали, кашляли или блевали. Были всегда живыми. Однажды он и женщину без сознания видел – тетка его хлопнулась в обморок в гостиной, обнаружив у себя в сумочке дохлого бурундука – Ящик его туда положил. Ее быстро привели в чувство нашатырным спиртом – живая, только ругалась дико. Но живая.
Сотни раз он видел мертвые тела в кино и по телевизору, но всегда знал, что они не настоящие мертвецы. Вопреки своим рассказам, он никогда не убивал и никогда мертвого тела настоящего не видел – кроме дяди Бенни.
Когда Ящику было девять лет, и звали его тогда Рэндольф, мама повела его на похороны дяди Бенни. К гробу он шел охотно и с любопытством. Мама попросила его поцеловать дядю Бенни на прощание, и это он сделал так же охотно. Сейчас он содрогнулся, вспомнив ощущение холодной резиновой кожи, Жутковатый запах – смесь формалина и дешевых духов. После этого поцелуя Ящик – то есть маленький Рэндольф – рухнул на колени и заблевал мамины новые траурные туфли от «Зирса».
– Послушай, – сказал он вслух за дверью морозильника, сам себя ободряя. – Тебе же его не надо трогать, даже смотреть не надо. Найди перчатки.
Поиск перчаток оказался безрезультатным. Зато удалось найти коробку мешков для мусора – больших.
Ящик вернулся к морозильнику, возясь с мешком – пальцы не слушались. Где тут горловина, блин? А, вот она.
Встряхнув мешок, чтобы открыть, Ящик наклонился над Дуном, старательно отводя глаза. Посматривая искоса, он натянул мешок Дуну на голову, дернулся, когда руки коснулись – через пластик, но тонкий – кожи мумии. Не резинистой и холодной, как у дяди Бенни, а жесткой и хрупкой на ощупь. От манипуляций Ящика Дун сдвинулся по полке дюймов на шесть.
Я щи к закрутил горловину жгутом, ухватился покрепче и вздернул мешок вверх, но перестарался. Раз! – и мешок свистнул мимо плеча к потолку, как отпущенный воздушный шар. Ящик подхватил падающий мешок и аккуратно уложил на пол. Дун, оказалось, весит не больше двадцатипятифунтовой гантели.
– Князь Света, блин. И правда, легок, как свет.
Но от шутки мандраж не стал меньше.
Ящик, способный выжать два шестьдесят, без труда закинул Дуна на плечи, как мешок Санта-Клауса с подарками, и понес из склада прочь, хотя на каждом шагу ему мерещилось, будто мешок шевелится или дергается. При выходе он держал мешок на вытянутой руке, как задушенную индейку, разглядывая, не зашевелится ли. И так, на вытянутой руке, в свой пикап и отнес.
Когда Дун оказался в машине, Ящик вздохнул свободнее. Глотнул заслуженную порцию «Бурбона», потом еще одну. Теплая волна притупила страх перед мистером Траутом и перед Молотом. Он выпил еще, и еще, и вскоре забыл их обоих начисто. Рухнув на сиденье, Ящик задремал.
Разбудила его муха, расхаживающая под носом.
– Что за черт? Где это я?
Он сел, увидел парковку, склад и солнце, выглядывающее из-за гористого горизонта. Память вернулась, будто кипятком ошпарила!
– Твою мать!
Мистер Траут вечно хвастался, что на работу приходит раньше всех. Ящик повернул голову – посмотреть в кузов пикапа. Пластиковый мешок все еще там громоздился.
– Ф-фух. Так, надо уматывать по-быстрому и этот вещдок сбагрить.
Нервы жгло огнем, голова раскалывалась. Ящик газанул со стоянки, через несколько кварталов свернул на главную дорогу Гатлинбурга, мимо холма, мимо растянувшейся на целый квартал пирамиды мистера Траута – Музея Библии Живой, мимо заведения Рипли «Хоть верьте, хоть нет» и «Мира рекордов Гиннесса», вдоль кондитерских прилавков, стендов с футболками и мотелей, обступивших Парквей. Он едва не налетел на семью ранних пташек-туристов на пешеходном переходе возле Аквариума Смоки, засигналил и пролетел мимо, миновал «Хиллбил-ли-гольф» и «Динозавр-гольф», свадебную часовню «Лепестки Купидона», салон тату «Крекер Джек» и вылетел наконец из Гатлинбурга на простор национального парка Грейт-Смоки-Маунтинз. Подумал насчет съехать на обочину и выкинуть Дуна в чащу, но даже в такой ранний час между Гатлинбургом и Пиджин-Форджем тянулся ровный поток машин. Что, если какой-нибудь турист заснимет, как он бежит в лес с мешком, или какой-нибудь рейнджер здесь остановится отлить, или медведь выйдет за ним на дорогу с Дуном в зубах?
Он проехал пять миль, выехал из холмов и лесов на шестиполосный разделенный равнинный хайвей, ведущий через Пиджин-Фордж. Туристский лагерь прилип к обочине здоровенным грибом. Слишком много людей, слишком большое движение. Ящик миновал копа, который целился радаром в другую сторону, возле въезда в Долливуд, и чуть придавил тормоза. Только этого ему не хватало: «Вы пили, сэр? И бутылка у вас с собой? А что это у вас в кузове? Разрешите взглянуть?»
– Ох ты, Господи!
Ящик вытер лоб рукой, немного отхлебнул и швырнул бутылку на разделительный газон.
– Так, теперь по-быстрому выбираемся из Пиджин-Форджа.
Он рефлекторно свернул на дорогу 321, оставив позади коммерческую полосу. Слишком взвинченный, чтобы остановиться, он промчался через мирный Вирз-Вэлли и вылетел на вспомогательную в Таунсенд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104