– Потому что Мэттью верил в неписаный устав школы.
– В какой устав, сэр?
Линли уже начинало злить притворство Квилтера.
– Тот самый устав, который помешал Брайану Бирну сказать нам, сколько раз вы выходили из помещения клуба старшеклассников в тот вечер пятницы, когда исчез Мэттью. Тот самый устав который не дает вам честно рассказать о пленке.
Правое плечо юноши дернулось, словно от удара. Зто непроизвольное движение выдало его.
– И вы думаете, что я…
Локвуд бросил исполненный ненависти взгляд на Линли и вмешался в разговор. Его медоточивый голос ясно давал понять, что младший сын возведенного в рыцарское звание хирурга остается вне подозрений, в чем бы ни провинился его старший брат.
– Ничего подобного никто не думает, Квилтер. Инспектор ни в чем не обвиняет вас.
Хейверс тихонько выругалась себе под нос, так что ее услышал только Линли. Он все еще терпеливо ждал ответа Квилтера.
– Я ни разу не слышал эту запись, – сказал юноша. – Я не был знаком с Мэттью Уотли. Не знаю, куда он спрятал кассету или кому мог ее отдать.
– А голоса вы узнали? – поинтересовался Линли.
– Нет, не узнал.
– Но ведь, судя по всему, это парень из старшего шестого класса, верно?
– Да, вероятно, но ведь это может быть кто угодно сэр. Я бы рад помочь. Я знаю, это мой долг. Я понимаю. Мне очень жаль.
В дверь трижды постучали – быстрые, резкие удары. Элейн Роли распахнула дверь и остановилась на пороге. За ее спиной маячила секретарша, не сумевшая предотвратить это вторжение. Экономку «Эреба» остановить было невозможно. Бросив испепеляющий взгляд на секретаршу, она решительно ступила на дорогой уилтоновский ковер. – Она не хотела меня пускать, – заявила Элейн, – но я-то знаю: надо сразу нее передать вам это. – Она извлекла нечто из рукава своей блузы и протянула Линли со словами: – Малыш Гарри Морант отдал мне это сегодня утром, инспектор. Он не хочет говорить, где он это нашел и зачем сохранил. Но сразу видно, что носок принадлежал Мэттью Уотли.
Она бросила носок на стол. Чаз Квилтер судорожно дернулся, откинувшись на спинку стула.
В библиотеке пахло книжной пылью и графитной крошкой. Запах графита исходил от электрической точилки для карандашей. Ученики пользовались этой механической игрушкой ради забавы, гораздо чаще, чем требовалось. Пылью пахли ряды толстых томов, которыми были уставлены высокие шкафы, тянувшиеся вдоль всех стен. Между ними стояли столы для занятий. Чаз Квилтер присел у дивясь тому, с какой тупостью, почти равнодушием он принимает крушение своего мира. Все рушится, словно объятое огнем здание, проваливается пол, падают стены. В четвертом классе он заучил латинскую пословицу: Nam tua res agitur, paries proximus ardet . Теперь в пустой библиотеке Чаз шептал ее по-английски: «Когда горит соседская стена, пришла и твоя беда».
Как точна эта пословица, а он-то старался не думать об этом! Полтора года Чаз пытался сбежать от огня, но каждая тропинка все ближе подводила его к пожарищу, и вот уже языки пламени поднимаются со всех сторон!
Пожар начался в прошлом году, когда его брата исключили из школы. Чаз помнил те события так отчетливо, словно они разыгрались накануне: сначала родители были в ярости, услышав, что сына, никогда ни в чем не испытывавшего нужды, вдруг обвинили в воровстве. Престон горячо все отрицал и требовал расследования, сам Чаз страстно заступался за брата перед сочувствовавшими, но скептически настроенными друзьями; и вот час позора, час разоблачения, когда все подозрения подтвердились. Деньги, одежда, ручки и карандаши, лакомства, привезенные из дома, – Престон ничем не брезговал. Он воровал все, нужное и ненужное.
Узнав о болезни брата, а клептомания – психический недуг, и даже тогда Чаз понимал это, Чаз бросил Престона, повернулся спиной к его унижению, к его слабости, к его мольбе о поддержке. Только одна мысль волновала Чаза: как бы самому не замараться. Он нашел способ восстановить семейную честь, с головой погрузившись в занятия и избегая любых ситуаций, любых разговоров, которые иогли бы напомнить о Престоне и его преступлегиях. Он бросил Престона, предоставил ему горет, но при этом он сам стал жертвой пожара, когда меньше всего этого ожидал.
Он верил: Сисси станет его спасением, с ней он мог быть искренним до конца, с ней он становился самим собой. После того как Престон вылетел из школы, Чаз и Сисси сблизились настолько, что она узнала все его изъяны и все его преимущества, она унимала его боль, она видела его растерянность, она поддерживала в Чазе решимость как-то компенсировать урон, нанесенный Престоном. Целый год, проведенный в младшем шестом классе, Сисси была рядом с ним, всегда спокойная, надежная. Однако, позволив себе опереться на Сисси, Чаз и не догадывался, что она – еще одна стена, которой тоже грозят пожар и разрушение.
А теперь огонь подступил вплотную. Огонь все время распространяется. Пора положить этому конец, но тогда придется положить конец и собственному существованию. Чаз не стал бы колебаться, если б речь шла только о его жизни. Он готов был открыть истину, и будь что будет. Но его жизнь переплетена с жизнями других людей. На нем лежит ответственность не только за тех, с кем он связан по Бредгар Чэмберс.
Каждый год отец отправляется в отпуск в Барселону и там щедро, безвозмездно предлагает свои профессиональные услуги тем, кто не может заплатить за пластическую операцию, он выправляет «волчью пасть», восстанавливает лицо жертвам автомобильных аварий, пересаживает кожу на обожженные места, устраняет уродство. А мать столь же самоотверженно всю свою жизнь посвящает мужу и сыновьям. Чазу представились их лица в то утро, год тому назад, когда они сложили пожитки Престона в свой «ровер» и уехали, постаравшись не выказать всю глубину постигшего их разочарования и унижения. Разве они заслужили подобный удар, удар, который нанес им Престон? Вот о чем думал тогда Чаз и решил положить все силы на то чтобы облегчить их страдания, предоставить им как некую компенсацию возможность гордиться младшим сыном. Он был уверен, что справится со своей задачей, ведь он же не Престон. Нет, он не Престон. Но сейчас в его ушах звучала не та данная самому себе клятва, а фраза из медицинского справочника, чудовищное заклинание, прочитанное им утром, в ожидании вызова к директору. Каждое слово отпечаталось в его мозгу. «Акробрахицефалия. Синдактилия. Коронарные швы». Он вновь слышал рыдания Сисси, он вновь, как ни противился этим чувствам, переживал вину и горе. Горящая стена, горящая стена преградила ему путь. Что толку твердить себе, будто это– чужая стена? Все попытки снять с себя ответственность разбиваются о твердое убеждение: это он, он сам навлек беду на своих близких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120