Боюсь, не стали бы меня разыскивать.
– Не думаю. К чему им снова всех собирать? Придется им так или иначе объявлять амнистию.
– И товарищи в Тиране тоже так говорят. Но пока нет амнистии, лучше не мозолить им глаза.
– Пожалуй.
– Оставайся тут, – предложила госпожа Рефия.
– Спасибо, госпожа Рефия, не буду вас беспокоить. В деревне меня не найдут.
– Насчет деревни ты прав, – сказал господин Демир. – Но чтобы я больше не слышал о беспокойстве. Ты наш, ты у нас вместо… ты для нас как сын.
У него не хватило духу произнести имя погибшего сына.
– Когда отправляешься?
– Сегодня вечером.
– Нет, хоть сегодня побудь у нас, – запротестовала госпожа Рефия.
– Надо идти, – возразил Лёни.
– Налей рюмку Лёни, – сказал господин Демир.
Шпреса взяла бутылку, но Лёни придержал ее руку. Они взглянули друг на друга, и она словно только сейчас заметила, какие у него глубокие черные глаза.
– Не наливай, не надо больше.
– Только одну.
– А я так и решила в тот день, когда итальянцы пришли, – рассказывала госпожа Рефия. – Ну, теперь-то, думаю, выпустят Лёни.
– Так ведь итальянцы, госпожа Рефия, всю Албанию посадили за решетку, – сказал Лёни. – Кажется, будто тюремную решетку нарастили вширь и ввысь и все мы оказались за ней.
– Это так, – проговорил учитель.
– Ничего, и они сломают себе шею, – сказала госпожа Рефия.
– Будем сидеть сложа руки, так ничего с ними не случится, – отозвалась Шпреса.
– А мы не собираемся сидеть сложа руки, – возразил Лёни. – Против фашизма поднимутся даже те, кому и в голову не приходило выступать против Зогу. Теперь и до них дойдет, почему с фашистами надо бороться. Вот я, к примеру, спроси меня раньше, что такое Албания, так я бы и ответить не смог. Я думал, родина – это только моя деревня. Мне и дела не было до всяких там гегов, а теперь они мне кажутся такими близкими. Теперь я знаю, что такое родина.
– Только, Лёни, действовать надо… с умом.
– Да уж иначе ничего не сделаешь.
Они проговорили допоздна. Уже почти под утро Лёни поднялся и надел плащ.
– Я пойду с тобой, – попросил Вандё.
– Нет, оставайся здесь. Я вернусь.
– Не волнуйся, сынок, Лёни еще придет. А вы, ребята, никому не говорите, что Лёни был здесь. Если кто спросит – вы ничего не знаете.
Лёни засмеялся.
– Слыхали? Пора и вам привыкать к конспирации.
Шпреса улыбнулась, услышав, как свободно он произнес это иностранное слово.
– Ну, до свидания!
– Что бы ни случилось, помни, здесь твой дом, – сказал господин Демир.
– В любое время приходи, – добавила госпожа Рефия.
Они попрощались с Лёни у калитки. Господин Демир медлил уходить.
– До свидания!
– Погоди-ка. – Господин Демир взял Лёни за локоть. Он быстро пошел к дому и исчез в подвале. Лёни, подняв воротник плаща, посмотрел на усыпанное звездами небо.
Но вот показался учитель. Лёни в темноте не мог рассмотреть, что у него в руках.
– Бери, – сказал учитель, – тебе пригодится.
Лёни ощутил ладонью холодное прикосновение металла и радостно вздрогнул, поняв, что это винтовка, да еще какая! Он же всю жизнь мечтал о такой винтовке!
– Бери, Лёни, – повторил учитель. – А вот и патронташ. С этой винтовкой я когда-то воевал, она стреляла только по врагам Албании. Я берег ее для Скэндера, а теперь… теперь ты вместо него. Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, – для освобождения нашей родины.
– Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, – в борьбе за свободу Албании, – неожиданно для себя ответил Лёни.
Учитель крепко пожал ему руку и обнял.
Лёни подпоясался патронташем, перекинул винтовку за плечо и отправился в путь, не чуя под собой ног от радости. Оружие словно окрыляло его, он чувствовал себя непобедимым. Пройдя по темным переулкам городка, он через поле вышел к мосту, там свернул направо, на проселок, что вел к его деревне Роде.
Сколько раз, сидя в тюрьме, вспоминал он этот путь. Сколько раз видел его во сне! Вот и река! Он шел, не касаясь земли ногами, словно летел.
У разветвления дороги Лёни остановился. Вот эта колея выведет его к Роде – его родной деревне… Там был его дом… Его родной дом…
Лёни постоял немного, сжимая в руке винтовку, словно стараясь унять боль в душе.
Нет. В Роде ему делать нечего. Надо навсегда забыть эту деревню и дом, который когда-то был там. Его с ними ничто уже не связывает, одни воспоминания. И он решительно направился по другой колее. Перед глазами вдруг встали лица товарищей – Хаки, Хамди, Халима, Хайдара… Жаль Хайдара! Это был настоящий человек! И как мы тогда не догадались! Не надо было его пускать! Был бы теперь жив. Но разве кто мог подумать такое!..
Издалека донеслись звуки музыки, кто-то пел. Лёни поднял голову: на том берегу реки, в доме бея, светились окна. Чем ближе, тем свет был ярче, тем слышнее становились музыка, смех и голоса. Что такое? Опять этот подлец гулянку устроил!
Лёни, не разуваясь, перешел речку вброд и приблизился к дому. Знакомые стены! Сколько раз поджидал он бея у этих стен!
Лёни остановился напротив балкона, не отрывая от него взгляда. Сквозь пронзительные звуки народного оркестра пробивался женский смех, разговор. Говорили не по-албански. Гафур-бей собрал своих шлюх и пирует как ни в чем не бывало.
Вдруг оркестр умолк. Снова стали отчетливо слышны голоса, смех Гафур-бея. Потом женский голос запел какую-то иностранную песню, кто-то неумело пытался подыгрывать на кларнете. Взрыв смеха, балконная дверь распахнулась.
Появился Гафур-бей. Он плюхнулся на стул, вытирая платком лоб. За ним вышел какой-то субъект с двумя полуодетыми женщинами. Одна из них прыгнула на колени к Гафур-бею, тот залился тонким, блеющим смехом.
Лёни передернуло от гнева и отвращения. Не помня себя, он вскинул винтовку. Перед его мысленным взором встало вдруг лицо сестры, как она лежала осыпанная цветами, с золотистой прядью волос на лбу.
«Убью пса! Рассчитаюсь за все! Уйди, шлюха!» – беззвучно приказал он.
Но она не уходила. Сидя на коленях у Гафур-бея и положив руки ему на плечи, она заслоняла его от Лёни.
Какой великолепный случай рассчитаться с Гафур-беем! Представится ли еще когда-нибудь такая возможность! Стоит лишь спустить курок, и враг рухнет замертво. Сколько раз он видел в воображении такую картину. Разве его кто-нибудь заподозрит! Ведь все думают, что он в тюрьме! Мгновение, и поди поймай его! Пока холуи бея опомнятся, он растворится в темноте.
Лёни целился в Гафур-бея, а сердце тяжело билось, словно собираясь выскочить из груди. Не промахнуться, уложить с одного выстрела! Как говорил один в тюрьме: «Бах! И наповал!» Ну уйди же ты, шлюха, хочешь, чтобы и тебя заодно уложили? Ну, Гафур-бей, теперь ты у меня в руках!
Женщина поднялась и ушла в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Не думаю. К чему им снова всех собирать? Придется им так или иначе объявлять амнистию.
– И товарищи в Тиране тоже так говорят. Но пока нет амнистии, лучше не мозолить им глаза.
– Пожалуй.
– Оставайся тут, – предложила госпожа Рефия.
– Спасибо, госпожа Рефия, не буду вас беспокоить. В деревне меня не найдут.
– Насчет деревни ты прав, – сказал господин Демир. – Но чтобы я больше не слышал о беспокойстве. Ты наш, ты у нас вместо… ты для нас как сын.
У него не хватило духу произнести имя погибшего сына.
– Когда отправляешься?
– Сегодня вечером.
– Нет, хоть сегодня побудь у нас, – запротестовала госпожа Рефия.
– Надо идти, – возразил Лёни.
– Налей рюмку Лёни, – сказал господин Демир.
Шпреса взяла бутылку, но Лёни придержал ее руку. Они взглянули друг на друга, и она словно только сейчас заметила, какие у него глубокие черные глаза.
– Не наливай, не надо больше.
– Только одну.
– А я так и решила в тот день, когда итальянцы пришли, – рассказывала госпожа Рефия. – Ну, теперь-то, думаю, выпустят Лёни.
– Так ведь итальянцы, госпожа Рефия, всю Албанию посадили за решетку, – сказал Лёни. – Кажется, будто тюремную решетку нарастили вширь и ввысь и все мы оказались за ней.
– Это так, – проговорил учитель.
– Ничего, и они сломают себе шею, – сказала госпожа Рефия.
– Будем сидеть сложа руки, так ничего с ними не случится, – отозвалась Шпреса.
– А мы не собираемся сидеть сложа руки, – возразил Лёни. – Против фашизма поднимутся даже те, кому и в голову не приходило выступать против Зогу. Теперь и до них дойдет, почему с фашистами надо бороться. Вот я, к примеру, спроси меня раньше, что такое Албания, так я бы и ответить не смог. Я думал, родина – это только моя деревня. Мне и дела не было до всяких там гегов, а теперь они мне кажутся такими близкими. Теперь я знаю, что такое родина.
– Только, Лёни, действовать надо… с умом.
– Да уж иначе ничего не сделаешь.
Они проговорили допоздна. Уже почти под утро Лёни поднялся и надел плащ.
– Я пойду с тобой, – попросил Вандё.
– Нет, оставайся здесь. Я вернусь.
– Не волнуйся, сынок, Лёни еще придет. А вы, ребята, никому не говорите, что Лёни был здесь. Если кто спросит – вы ничего не знаете.
Лёни засмеялся.
– Слыхали? Пора и вам привыкать к конспирации.
Шпреса улыбнулась, услышав, как свободно он произнес это иностранное слово.
– Ну, до свидания!
– Что бы ни случилось, помни, здесь твой дом, – сказал господин Демир.
– В любое время приходи, – добавила госпожа Рефия.
Они попрощались с Лёни у калитки. Господин Демир медлил уходить.
– До свидания!
– Погоди-ка. – Господин Демир взял Лёни за локоть. Он быстро пошел к дому и исчез в подвале. Лёни, подняв воротник плаща, посмотрел на усыпанное звездами небо.
Но вот показался учитель. Лёни в темноте не мог рассмотреть, что у него в руках.
– Бери, – сказал учитель, – тебе пригодится.
Лёни ощутил ладонью холодное прикосновение металла и радостно вздрогнул, поняв, что это винтовка, да еще какая! Он же всю жизнь мечтал о такой винтовке!
– Бери, Лёни, – повторил учитель. – А вот и патронташ. С этой винтовкой я когда-то воевал, она стреляла только по врагам Албании. Я берег ее для Скэндера, а теперь… теперь ты вместо него. Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, – для освобождения нашей родины.
– Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, – в борьбе за свободу Албании, – неожиданно для себя ответил Лёни.
Учитель крепко пожал ему руку и обнял.
Лёни подпоясался патронташем, перекинул винтовку за плечо и отправился в путь, не чуя под собой ног от радости. Оружие словно окрыляло его, он чувствовал себя непобедимым. Пройдя по темным переулкам городка, он через поле вышел к мосту, там свернул направо, на проселок, что вел к его деревне Роде.
Сколько раз, сидя в тюрьме, вспоминал он этот путь. Сколько раз видел его во сне! Вот и река! Он шел, не касаясь земли ногами, словно летел.
У разветвления дороги Лёни остановился. Вот эта колея выведет его к Роде – его родной деревне… Там был его дом… Его родной дом…
Лёни постоял немного, сжимая в руке винтовку, словно стараясь унять боль в душе.
Нет. В Роде ему делать нечего. Надо навсегда забыть эту деревню и дом, который когда-то был там. Его с ними ничто уже не связывает, одни воспоминания. И он решительно направился по другой колее. Перед глазами вдруг встали лица товарищей – Хаки, Хамди, Халима, Хайдара… Жаль Хайдара! Это был настоящий человек! И как мы тогда не догадались! Не надо было его пускать! Был бы теперь жив. Но разве кто мог подумать такое!..
Издалека донеслись звуки музыки, кто-то пел. Лёни поднял голову: на том берегу реки, в доме бея, светились окна. Чем ближе, тем свет был ярче, тем слышнее становились музыка, смех и голоса. Что такое? Опять этот подлец гулянку устроил!
Лёни, не разуваясь, перешел речку вброд и приблизился к дому. Знакомые стены! Сколько раз поджидал он бея у этих стен!
Лёни остановился напротив балкона, не отрывая от него взгляда. Сквозь пронзительные звуки народного оркестра пробивался женский смех, разговор. Говорили не по-албански. Гафур-бей собрал своих шлюх и пирует как ни в чем не бывало.
Вдруг оркестр умолк. Снова стали отчетливо слышны голоса, смех Гафур-бея. Потом женский голос запел какую-то иностранную песню, кто-то неумело пытался подыгрывать на кларнете. Взрыв смеха, балконная дверь распахнулась.
Появился Гафур-бей. Он плюхнулся на стул, вытирая платком лоб. За ним вышел какой-то субъект с двумя полуодетыми женщинами. Одна из них прыгнула на колени к Гафур-бею, тот залился тонким, блеющим смехом.
Лёни передернуло от гнева и отвращения. Не помня себя, он вскинул винтовку. Перед его мысленным взором встало вдруг лицо сестры, как она лежала осыпанная цветами, с золотистой прядью волос на лбу.
«Убью пса! Рассчитаюсь за все! Уйди, шлюха!» – беззвучно приказал он.
Но она не уходила. Сидя на коленях у Гафур-бея и положив руки ему на плечи, она заслоняла его от Лёни.
Какой великолепный случай рассчитаться с Гафур-беем! Представится ли еще когда-нибудь такая возможность! Стоит лишь спустить курок, и враг рухнет замертво. Сколько раз он видел в воображении такую картину. Разве его кто-нибудь заподозрит! Ведь все думают, что он в тюрьме! Мгновение, и поди поймай его! Пока холуи бея опомнятся, он растворится в темноте.
Лёни целился в Гафур-бея, а сердце тяжело билось, словно собираясь выскочить из груди. Не промахнуться, уложить с одного выстрела! Как говорил один в тюрьме: «Бах! И наповал!» Ну уйди же ты, шлюха, хочешь, чтобы и тебя заодно уложили? Ну, Гафур-бей, теперь ты у меня в руках!
Женщина поднялась и ушла в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88