И вот, мой идеал стал идеалом всего албанского народа…
В тот же день, после обеда, его высокое величество Зогу Первый сам явился пред собранием, облаченный в парадный мундир. Под рукоплескания отцов нации он подписал акт присяги.
«Я, Зогу, король албанцев, клянусь именем всемогущего бога хранить национальное единство, государственную независимость и целостность…»
Только-только закончил он присягать, как прибыли машины с дамами, супругами и дочерьми министров. Все были разодеты в пух и прах, все с цветами. Через распахнутые двери в парламент ворвался гром пушек, звон колоколов, оглушительные звуки фанфар и выкрики муэдзинов с минаретов. Над Тираной пролетел самолет, разбрасывая листовки. При виде дам и девиц у его высокого величества заблестели глаза. Когда они окружили его и забросали цветами, он сразу почувствовал прилив уверенности в себе. С вожделением он оглядывал «сливки» женской части албанского общества, его глаза ощупывали один бюст за другим… Дамы проводили его до дверей парламента… А почтенные депутаты продолжали галдеть и после его ухода…
– Да здравствует его высокое величество!
В тесной ложе английский дипломат, поджав губы, сказал своему секретарю:
– Ну что за народ эти балканцы! Ни в чем не знают меры. Король Англии довольствуется саном «его величество», а это ничтожество придется теперь официально именовать «его высоким величеством».
– У них есть пословица на этот счет, сэр, правда не совсем приличная.
– Какая?
– Они говорят: «Скажи дураку…» – Секретарь досказал пословицу шепотом, на ухо дипломату, чтобы не услышала его супруга.
Тот прыснул со смеху.
В соседней ложе Нуредин-бей объяснял американскому посланнику:
– Этим актом, ваше превосходительство, мы воздвигли в Албании надежную плотину, чтобы сдержать напор большевизма.
– Oh yes, yes, – кивал заокеанский республиканец.
БОЛОТО
I
– Что ты там копаешься? Долго мы тебя будем ждать? – крикнул младший брат Агим.
– Ты бы сказал ей сначала доброе утро! – пожурил его старший. – Чего кричишь? Тоже, хозяин нашелся!
Шпреса засмеялась и ласково взъерошила волосы мальчику, но тот сердито тряхнул головой и отскочил в сторону.
– Доброе утро, Скэндер!
– Доброе утро, Шпреса!
– Ружье возьмешь?
– Возьму. Лёни говорит, на болоте утки есть.
Лёни стоял около волов, держа бодило крючком вверх. Высокий, худощавый, со смуглым обветренным лицом, он, улыбаясь, смотрел, как маленький Агим помогает матери грузить вещи на телегу.
– Доброе утро, Лёни!
– Доброе утро, Шпреса!
Лёни, смущенно улыбаясь пожал ей руку и, не зная, что сказать, прикрикнул на волов:
– Ну, Кутё! Ну, Баляш!
– Как ваше здоровье? Как поживает Силя? А Вандё как?
– Хорошо, – тихо ответил он, опуская глаза.
По всему было видно, что он не привык разговаривать с городскими девушками, да еще с такими красивыми.
Она быстро взглянула на его иссиня-черные, коротко остриженные, падающие на лоб волосы. Белая такия ему очень шла.
Рефия постелила поверх рогожи коврик и с легкостью, неожиданной при ее полноте, влезла на телегу. За матерью села и Шпреса; юбка ее поднялась, обнажив колени. Шпреса быстро ее одернула и бросила взгляд на Лёни, но тот стоял, не поднимая головы.
– Поехали, папа, – крикнул Агим, устроившись на телеге раньше всех.
Отец, высокий, седоволосый, с резкими чертами лица, сидел на крыльце и разговаривал с Кози, щуплым крестьянином в потрепанной одежде из домотканой шерсти и в пропотевшей по краю феске.
Еще не рассвело, когда телега тронулась, монотонно скрипя несмазанными колесами. Шпресе эти звуки поначалу показались очень приятными.
Лёни со Скэндером молча шли впереди.
– Давно вы не приезжали, – сказал наконец Лёни.
Он был моложе Скэндера, а рядом с ним выглядел совсем мальчишкой. Скэндер, резкими чертами лица походивший на своего отца, да еще с усами, выглядел очень внушительно.
– Да, Лёни. Года два-три. – Голос его прозвучал неожиданно мягко.
– Да нет, уже целых пять лет. С тех нор как умерла мать.
– Неужели? Так давно? Да, да. Ты прав.
– Мы вас все время ждали. Отец каждый год оставляет для вас две индейки. «Не режьте их, – говорит, – они для учителя». Они старые друзья, наши старики.
– Да. И мой отец очень любит Кози.
– Ты, наверно, забыл наш домишко.
– Я его никогда не забуду, Лёни. Сколько раз я приезжал к вам, помнишь?
– Ну как же. Все помню.
– Я был маленький, меньше Агима, когда мы приехали в первый раз. Ты ходил в платьице, только-только встал на ноги. Помнишь?
– Нет, не помню.
Оба рассмеялись.
– Ты стал совсем взрослый, настоящий мужчина, – сказал Скэндер. – Если бы я тебя встретил на базаре, не узнал бы.
– А я тебя, как только увидел, сразу узнал.
Они дошли до самого моста, припоминая подробности своего детства, потом свернули на проселок и пошли вдоль реки. Далеко впереди слабо осветились вершины гор, зарозовели легкие облака. Солнце извещало о своем восходе: рождался еще один жаркий августовский день.
– Будет дождь, – сказал Скэндер.
– Откуда ты знаешь?
– А вон видишь красные облака? Итальянцы говорят: красно небо вечером – к хорошей погоде, а утром – жди дождя.
– У нас по утрам всегда так, а дождя нет.
Невдалеке с пронзительным писком вспорхнул из травы кулик. Воробьи затеяли ссору в ветвях ивы, домашние утки с шумом плескались на мелководье. От реки поднимался легкий пар; вода, плавно колышась, сливалась вдали с туманом. Еще не просохла предрассветная роса, но из-под ног уже поднималась мелкая, как мука, пыль.
– Много уток на болоте?
– Да, есть.
– Ты охотился?
– Я? Нет. С чем охотиться-то?
Наконец показалось солнце. Оно выглянуло сначала краешком, разбросав во все стороны полосы лучей, изломанные рдеющими облаками. На песчаном островке, там, где река разделялась на два рукава, пробудились от дремоты птицы. Взлетели чайки, за ними, лениво взмахнув крыльями, с резким криком поднялась цапля.
Туман рассеивался.
Они долго шли молча, с наслаждением вдыхая свежесть летнего утра. Потом Лёни свернул вправо, и Скэндер вскоре почувствовал тяжелый запах болотной гнили. Все кругом изменилось. Вместо жирной черной земли, кукурузных полей да межей, поросших колючим кустарником, ивняком, а кое-где засаженных фруктовыми деревьями, теперь во всю ширь расстилалась голая равнина, замыкавшаяся на горизонте стеной тумана. Земля здесь была белесая, растрескавшаяся от сухости, поросшая редким кустарником, осокой и чертополохом. Дорога, что тянулась от реки, будто раздробилась на десятки тропинок: следы колес веером расходились в разные стороны. Тот, кому не известна были эти места, остановился бы в нерешительности, не зная, по какой тропе пойти, но Лёни уверенно направился по одной из них и вскоре вывел своего спутника на кромку болота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
В тот же день, после обеда, его высокое величество Зогу Первый сам явился пред собранием, облаченный в парадный мундир. Под рукоплескания отцов нации он подписал акт присяги.
«Я, Зогу, король албанцев, клянусь именем всемогущего бога хранить национальное единство, государственную независимость и целостность…»
Только-только закончил он присягать, как прибыли машины с дамами, супругами и дочерьми министров. Все были разодеты в пух и прах, все с цветами. Через распахнутые двери в парламент ворвался гром пушек, звон колоколов, оглушительные звуки фанфар и выкрики муэдзинов с минаретов. Над Тираной пролетел самолет, разбрасывая листовки. При виде дам и девиц у его высокого величества заблестели глаза. Когда они окружили его и забросали цветами, он сразу почувствовал прилив уверенности в себе. С вожделением он оглядывал «сливки» женской части албанского общества, его глаза ощупывали один бюст за другим… Дамы проводили его до дверей парламента… А почтенные депутаты продолжали галдеть и после его ухода…
– Да здравствует его высокое величество!
В тесной ложе английский дипломат, поджав губы, сказал своему секретарю:
– Ну что за народ эти балканцы! Ни в чем не знают меры. Король Англии довольствуется саном «его величество», а это ничтожество придется теперь официально именовать «его высоким величеством».
– У них есть пословица на этот счет, сэр, правда не совсем приличная.
– Какая?
– Они говорят: «Скажи дураку…» – Секретарь досказал пословицу шепотом, на ухо дипломату, чтобы не услышала его супруга.
Тот прыснул со смеху.
В соседней ложе Нуредин-бей объяснял американскому посланнику:
– Этим актом, ваше превосходительство, мы воздвигли в Албании надежную плотину, чтобы сдержать напор большевизма.
– Oh yes, yes, – кивал заокеанский республиканец.
БОЛОТО
I
– Что ты там копаешься? Долго мы тебя будем ждать? – крикнул младший брат Агим.
– Ты бы сказал ей сначала доброе утро! – пожурил его старший. – Чего кричишь? Тоже, хозяин нашелся!
Шпреса засмеялась и ласково взъерошила волосы мальчику, но тот сердито тряхнул головой и отскочил в сторону.
– Доброе утро, Скэндер!
– Доброе утро, Шпреса!
– Ружье возьмешь?
– Возьму. Лёни говорит, на болоте утки есть.
Лёни стоял около волов, держа бодило крючком вверх. Высокий, худощавый, со смуглым обветренным лицом, он, улыбаясь, смотрел, как маленький Агим помогает матери грузить вещи на телегу.
– Доброе утро, Лёни!
– Доброе утро, Шпреса!
Лёни, смущенно улыбаясь пожал ей руку и, не зная, что сказать, прикрикнул на волов:
– Ну, Кутё! Ну, Баляш!
– Как ваше здоровье? Как поживает Силя? А Вандё как?
– Хорошо, – тихо ответил он, опуская глаза.
По всему было видно, что он не привык разговаривать с городскими девушками, да еще с такими красивыми.
Она быстро взглянула на его иссиня-черные, коротко остриженные, падающие на лоб волосы. Белая такия ему очень шла.
Рефия постелила поверх рогожи коврик и с легкостью, неожиданной при ее полноте, влезла на телегу. За матерью села и Шпреса; юбка ее поднялась, обнажив колени. Шпреса быстро ее одернула и бросила взгляд на Лёни, но тот стоял, не поднимая головы.
– Поехали, папа, – крикнул Агим, устроившись на телеге раньше всех.
Отец, высокий, седоволосый, с резкими чертами лица, сидел на крыльце и разговаривал с Кози, щуплым крестьянином в потрепанной одежде из домотканой шерсти и в пропотевшей по краю феске.
Еще не рассвело, когда телега тронулась, монотонно скрипя несмазанными колесами. Шпресе эти звуки поначалу показались очень приятными.
Лёни со Скэндером молча шли впереди.
– Давно вы не приезжали, – сказал наконец Лёни.
Он был моложе Скэндера, а рядом с ним выглядел совсем мальчишкой. Скэндер, резкими чертами лица походивший на своего отца, да еще с усами, выглядел очень внушительно.
– Да, Лёни. Года два-три. – Голос его прозвучал неожиданно мягко.
– Да нет, уже целых пять лет. С тех нор как умерла мать.
– Неужели? Так давно? Да, да. Ты прав.
– Мы вас все время ждали. Отец каждый год оставляет для вас две индейки. «Не режьте их, – говорит, – они для учителя». Они старые друзья, наши старики.
– Да. И мой отец очень любит Кози.
– Ты, наверно, забыл наш домишко.
– Я его никогда не забуду, Лёни. Сколько раз я приезжал к вам, помнишь?
– Ну как же. Все помню.
– Я был маленький, меньше Агима, когда мы приехали в первый раз. Ты ходил в платьице, только-только встал на ноги. Помнишь?
– Нет, не помню.
Оба рассмеялись.
– Ты стал совсем взрослый, настоящий мужчина, – сказал Скэндер. – Если бы я тебя встретил на базаре, не узнал бы.
– А я тебя, как только увидел, сразу узнал.
Они дошли до самого моста, припоминая подробности своего детства, потом свернули на проселок и пошли вдоль реки. Далеко впереди слабо осветились вершины гор, зарозовели легкие облака. Солнце извещало о своем восходе: рождался еще один жаркий августовский день.
– Будет дождь, – сказал Скэндер.
– Откуда ты знаешь?
– А вон видишь красные облака? Итальянцы говорят: красно небо вечером – к хорошей погоде, а утром – жди дождя.
– У нас по утрам всегда так, а дождя нет.
Невдалеке с пронзительным писком вспорхнул из травы кулик. Воробьи затеяли ссору в ветвях ивы, домашние утки с шумом плескались на мелководье. От реки поднимался легкий пар; вода, плавно колышась, сливалась вдали с туманом. Еще не просохла предрассветная роса, но из-под ног уже поднималась мелкая, как мука, пыль.
– Много уток на болоте?
– Да, есть.
– Ты охотился?
– Я? Нет. С чем охотиться-то?
Наконец показалось солнце. Оно выглянуло сначала краешком, разбросав во все стороны полосы лучей, изломанные рдеющими облаками. На песчаном островке, там, где река разделялась на два рукава, пробудились от дремоты птицы. Взлетели чайки, за ними, лениво взмахнув крыльями, с резким криком поднялась цапля.
Туман рассеивался.
Они долго шли молча, с наслаждением вдыхая свежесть летнего утра. Потом Лёни свернул вправо, и Скэндер вскоре почувствовал тяжелый запах болотной гнили. Все кругом изменилось. Вместо жирной черной земли, кукурузных полей да межей, поросших колючим кустарником, ивняком, а кое-где засаженных фруктовыми деревьями, теперь во всю ширь расстилалась голая равнина, замыкавшаяся на горизонте стеной тумана. Земля здесь была белесая, растрескавшаяся от сухости, поросшая редким кустарником, осокой и чертополохом. Дорога, что тянулась от реки, будто раздробилась на десятки тропинок: следы колес веером расходились в разные стороны. Тот, кому не известна были эти места, остановился бы в нерешительности, не зная, по какой тропе пойти, но Лёни уверенно направился по одной из них и вскоре вывел своего спутника на кромку болота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88