В то время я был очень целеустремленным. Я твердо знал, что хочу, и что еще хуже, что именно мне нужно. — Он пожал плечами. — Тогда все казалось гораздо сложней. Марсию слегка пугали мои убеждения, а равно и то, что я собой представлял. Однако она не переставала любить меня, просто ей было трудно это делать.
— Мы полюбили друг друга и жили вместе некоторое время... я думаю, года полтора. Это было чересчур долго, но в то же время совершенно недостаточно. Мы любили друг друга без памяти. В конце концов, она ушла. Это был единственный способ выжить для нас обоих. «Я ухожу от тебя, Бобби, — сказала она мне в тот вечер. — Так далеко, как только смогу». Потом она сделала паузу и добавила: «Я напишу тебе, если ты только пообещаешь не приезжать ко мне». Я дал ей слово.
— Через месяц я получил от нее открытку. Марсия писала мне из Флоренции. Шесть недель спустя из Гранады, и наконец в середине лета мне пришла открытка из Ибизы. «Я встретила совершенно особенного человека, — писала она. — Я пишу тебе не для того, чтобы сделать больно, но чтобы сказать, что, отыскав такого человека, я поняла, как сильно люблю тебя. Я всегда буду любить тебя, Бобби. И никогда не забуду тебя. С любовью, М». Бонстил скрестил руки на груди. Дайна прикоснулась к его плечу, но он даже не заметил этого.
— К тому времени я увлекся другими вещами, завел себе новых друзей и забыл ее. Однако, видишь ли, странность заключается в том, что в определенном смысле я не забыл ее. Как она писала в том письме из Ибизы, я знал, что Марсия всегда будет частью меня. Некоторые девушки появляются в твоей жизни и исчезают. Бесследно. Память о них тускнеет, а затем и вовсе стирается. Иное дело Марсия. Я никогда не жалел, что повстречал ее, даже пережив эту боль... расставания. Странным, но в то же время самым что ни на есть прямым и непосредственным путем мы принесли друг другу массу пользы в те сумасшедшие дни и ночи нашей любви. Мы выработали каждый в другом уверенность, позволяющую двигаться дальше в одиночку.
Дайна протиснула ладонь под его локоть и прижалась тесней к Бонстилу.
— Значит, у этой истории счастливый конец? — спросила она.
— Не совсем. — Он пошел вперед, не разбирая дороги, и Дайна последовала за ним. Было довольно поздно, и легкий туман уже стелился над землей меж высоких стеблей травы, извивался среди ветвей высоких кустов, укрывал от взоров подножия деревьев вдали. Они словно оказались отрезанными от всего света, попав в воображаемую страну, где время застыло.
— На некоторое время я потерял ее след или точнее не получал от нее известий. В тот период я переехал, и это обстоятельство плюс недостаточное количество марок на конверте, привели к тому, что я получил ее письмо только через шесть недель после того, как она его отправила. Она была в Лондоне. У нее был ребенок и больше никого. Она была там одна, без друзей... без кого-нибудь, кто мог бы помочь ей. Я взял отпуск по чрезвычайным обстоятельствам и полетел в Англию. Я думал, что самое меньшее, что я сделаю, это просто привезу ее сюда.
— Но я опоздал... слишком много времени... — Он шел до тех пор, пока они не подошли к краю длинной ложбинки. Днем она выглядела бы чудесно, однако сейчас, окутанная тьмой и туманом, казалась просто черной, бездонной дырой в земле. Бонстил молча смотрел на нее, потом продолжил. — Она умерла, и ребенок тоже. Она включила газ, истратив последний шестипенсовик, и не стала зажигать огонь. Я сам читал об этом в Нью-Скотланд-Ярде. Их привезли туда, потому что она была американкой. У нее не было ни семьи, ни близких, и они не знали, с кем связаться. Я оказался единственным человеком, знавшим ее. Но я не стал перевозить ее тело сюда. Я заказал службу в церкви, нашел место и... похоронил их. — Его плечи ссутулились. — Обратный полет длился невыносимо долго, а, очутившись дома, я наткнулся на еще один последний, неприятный сюрприз. Это было последнее письмо Марсии, написанное на следующий день после того предыдущего послания. «Не вини Найджела, — писала она. — Мне понадобилось много времени, чтобы понять его. Кажется, я целую вечность ненавидела его, думая, что он предал меня. Я верила в него, в то, чем он являлся, в его огромную жизненную силу. Эта ложь принадлежала не ему, а только мне. Он просто ребенок, а значит — не виновен ни в чем. У него нет моральных принципов, поэтому он не может сотворить зла. Это я, я, я. Что-то не так со мной. Здесь для меня нет места. Я имею в виду Лондон. Прощай, Бобби. Теперь ты все, что осталось у меня в памяти».
Ночь растекалась вокруг них так стремительно, словно до этого момента сдерживала себя. Слабое стрекотание сверчков, жалобные голоса ночных птиц, прерывистое шуршание листвы, задетых крадущихся мимо зверем — все эти звуки смешались с биением сердца Дайны, напоминая ей, что жизнь несмотря ни на что продолжается, и что ее непрекращающуюся, неистовую силу нельзя ни отрицать, ни игнорировать. Дрожь пробежала по ее спине, и она потесней прижалась к лейтенанту, обняв его рукой за талию.
— Пошли, — сказала она шепотом, боясь повысить голос, чтобы не нарушить течение жизни вокруг и не ввергнуть его и себя вновь в пучину черной тоски и отчаяния, пронизывавших его рассказ. — Давай выберемся отсюда.
Однако он упрямо не желал сдвинуться с места.
— Тебя не интересует, — осведомился он голосом, полным горечи, — кто такой этот Найджел?
— Я знаю сама, — мягко ответила она. — Пойдем же. На сей раз ей удалось развернуть его и медленно, шаг за шагом они все же добрались до автомобиля. Роса намочила снизу их штаны, а обутые в сандалии ноги Дайны промокли и замерзли.
Стоя у открытой дверцы «Форда», она заметила:
— Тебе вообще нельзя было браться за это дело.
Только теперь Бонстил посмотрел на нее.
— Я знаю.
Ветви окружавших деревьев, раскачивавшиеся с легким шелестом, отбрасывали на его лицо перекрещивающиеся тени.
— Естественно, капитан не знает ничего об этой ... изначальной заинтересованности.
Его серые глаза потемнели от какого-то сильного чувства.
— Понятия не имеет.
— Так я и думала. Иначе тебя бы отстранили от следствия в два счета. Это мне известно.
Бонстил молчал, все так же сосредоточенно вглядываясь в ее лицо. От него слегка пахло табаком и одеколоном и совсем уж едва заметно — потом. Нельзя сказать, чтоб это была невозбуждающая комбинация запахов.
Дайна склонила голову на бок.
— Надо полагать тебя назначили на это расследование по чистой случайности.
На его губах заиграла бледная тень улыбки.
— Такой вещи, как чистая случайность, не существует. Я навел Фитцпатрика на мысль отдать случай мне.
— Как это?
— Очень просто. Я сказал ему, что не возьмусь за это дело ни за что на свете. Поступки несчастного слуха нетрудно предсказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193
— Мы полюбили друг друга и жили вместе некоторое время... я думаю, года полтора. Это было чересчур долго, но в то же время совершенно недостаточно. Мы любили друг друга без памяти. В конце концов, она ушла. Это был единственный способ выжить для нас обоих. «Я ухожу от тебя, Бобби, — сказала она мне в тот вечер. — Так далеко, как только смогу». Потом она сделала паузу и добавила: «Я напишу тебе, если ты только пообещаешь не приезжать ко мне». Я дал ей слово.
— Через месяц я получил от нее открытку. Марсия писала мне из Флоренции. Шесть недель спустя из Гранады, и наконец в середине лета мне пришла открытка из Ибизы. «Я встретила совершенно особенного человека, — писала она. — Я пишу тебе не для того, чтобы сделать больно, но чтобы сказать, что, отыскав такого человека, я поняла, как сильно люблю тебя. Я всегда буду любить тебя, Бобби. И никогда не забуду тебя. С любовью, М». Бонстил скрестил руки на груди. Дайна прикоснулась к его плечу, но он даже не заметил этого.
— К тому времени я увлекся другими вещами, завел себе новых друзей и забыл ее. Однако, видишь ли, странность заключается в том, что в определенном смысле я не забыл ее. Как она писала в том письме из Ибизы, я знал, что Марсия всегда будет частью меня. Некоторые девушки появляются в твоей жизни и исчезают. Бесследно. Память о них тускнеет, а затем и вовсе стирается. Иное дело Марсия. Я никогда не жалел, что повстречал ее, даже пережив эту боль... расставания. Странным, но в то же время самым что ни на есть прямым и непосредственным путем мы принесли друг другу массу пользы в те сумасшедшие дни и ночи нашей любви. Мы выработали каждый в другом уверенность, позволяющую двигаться дальше в одиночку.
Дайна протиснула ладонь под его локоть и прижалась тесней к Бонстилу.
— Значит, у этой истории счастливый конец? — спросила она.
— Не совсем. — Он пошел вперед, не разбирая дороги, и Дайна последовала за ним. Было довольно поздно, и легкий туман уже стелился над землей меж высоких стеблей травы, извивался среди ветвей высоких кустов, укрывал от взоров подножия деревьев вдали. Они словно оказались отрезанными от всего света, попав в воображаемую страну, где время застыло.
— На некоторое время я потерял ее след или точнее не получал от нее известий. В тот период я переехал, и это обстоятельство плюс недостаточное количество марок на конверте, привели к тому, что я получил ее письмо только через шесть недель после того, как она его отправила. Она была в Лондоне. У нее был ребенок и больше никого. Она была там одна, без друзей... без кого-нибудь, кто мог бы помочь ей. Я взял отпуск по чрезвычайным обстоятельствам и полетел в Англию. Я думал, что самое меньшее, что я сделаю, это просто привезу ее сюда.
— Но я опоздал... слишком много времени... — Он шел до тех пор, пока они не подошли к краю длинной ложбинки. Днем она выглядела бы чудесно, однако сейчас, окутанная тьмой и туманом, казалась просто черной, бездонной дырой в земле. Бонстил молча смотрел на нее, потом продолжил. — Она умерла, и ребенок тоже. Она включила газ, истратив последний шестипенсовик, и не стала зажигать огонь. Я сам читал об этом в Нью-Скотланд-Ярде. Их привезли туда, потому что она была американкой. У нее не было ни семьи, ни близких, и они не знали, с кем связаться. Я оказался единственным человеком, знавшим ее. Но я не стал перевозить ее тело сюда. Я заказал службу в церкви, нашел место и... похоронил их. — Его плечи ссутулились. — Обратный полет длился невыносимо долго, а, очутившись дома, я наткнулся на еще один последний, неприятный сюрприз. Это было последнее письмо Марсии, написанное на следующий день после того предыдущего послания. «Не вини Найджела, — писала она. — Мне понадобилось много времени, чтобы понять его. Кажется, я целую вечность ненавидела его, думая, что он предал меня. Я верила в него, в то, чем он являлся, в его огромную жизненную силу. Эта ложь принадлежала не ему, а только мне. Он просто ребенок, а значит — не виновен ни в чем. У него нет моральных принципов, поэтому он не может сотворить зла. Это я, я, я. Что-то не так со мной. Здесь для меня нет места. Я имею в виду Лондон. Прощай, Бобби. Теперь ты все, что осталось у меня в памяти».
Ночь растекалась вокруг них так стремительно, словно до этого момента сдерживала себя. Слабое стрекотание сверчков, жалобные голоса ночных птиц, прерывистое шуршание листвы, задетых крадущихся мимо зверем — все эти звуки смешались с биением сердца Дайны, напоминая ей, что жизнь несмотря ни на что продолжается, и что ее непрекращающуюся, неистовую силу нельзя ни отрицать, ни игнорировать. Дрожь пробежала по ее спине, и она потесней прижалась к лейтенанту, обняв его рукой за талию.
— Пошли, — сказала она шепотом, боясь повысить голос, чтобы не нарушить течение жизни вокруг и не ввергнуть его и себя вновь в пучину черной тоски и отчаяния, пронизывавших его рассказ. — Давай выберемся отсюда.
Однако он упрямо не желал сдвинуться с места.
— Тебя не интересует, — осведомился он голосом, полным горечи, — кто такой этот Найджел?
— Я знаю сама, — мягко ответила она. — Пойдем же. На сей раз ей удалось развернуть его и медленно, шаг за шагом они все же добрались до автомобиля. Роса намочила снизу их штаны, а обутые в сандалии ноги Дайны промокли и замерзли.
Стоя у открытой дверцы «Форда», она заметила:
— Тебе вообще нельзя было браться за это дело.
Только теперь Бонстил посмотрел на нее.
— Я знаю.
Ветви окружавших деревьев, раскачивавшиеся с легким шелестом, отбрасывали на его лицо перекрещивающиеся тени.
— Естественно, капитан не знает ничего об этой ... изначальной заинтересованности.
Его серые глаза потемнели от какого-то сильного чувства.
— Понятия не имеет.
— Так я и думала. Иначе тебя бы отстранили от следствия в два счета. Это мне известно.
Бонстил молчал, все так же сосредоточенно вглядываясь в ее лицо. От него слегка пахло табаком и одеколоном и совсем уж едва заметно — потом. Нельзя сказать, чтоб это была невозбуждающая комбинация запахов.
Дайна склонила голову на бок.
— Надо полагать тебя назначили на это расследование по чистой случайности.
На его губах заиграла бледная тень улыбки.
— Такой вещи, как чистая случайность, не существует. Я навел Фитцпатрика на мысль отдать случай мне.
— Как это?
— Очень просто. Я сказал ему, что не возьмусь за это дело ни за что на свете. Поступки несчастного слуха нетрудно предсказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193