Какие же у вас ко мне вопросы?
— Зачем вся эта… — Другич обвел взглядом комнату, — мистификация?
— Вы ошибаетесь, это не мистификация. Это мой маленький камешек в огород сторонников антропного принципа.
Давным-давно Другич прочитал в одной книге, что все философские проблемы происходят от неумения пользоваться словами. «И буквами», — додумал он сам, рассматривая под разными углами буквосочетание «экспликация». Мысль — не столько вычитанная, сколько собственная — произвела на него такое впечатление, что он навсегда утратил интерес к философии.
Он кивнул Эйтведу, — мол, все понятно, переходим к следующему вопросу, но тот был настроен довести объяснение до конца:
— Нет, я вижу, что вы не поняли. Что утверждает антропный принцип? Что физические константы таковы, каковы они есть, потому что будь они другими, то и думать над ними было бы некому, человек попросту не появился бы на свет. Это то же самое, что утверждал Пратагор: человек является мерой всех вещей. Всех! Не только своей одежды, но и элементарных частиц, полей и даже вакуума. Считается, что антропоцентризм возвышает человека, отводит ему особую роль, а именно, роль уравнения, которое связывает физические константы. Дабы показать абсурдность этой точки зрения, я создал небольшую вселенную, где человек не является мерой вещей, и, тем не менее, я в ней существую.
Поразмышляв несколько секунд над словами Эйтведа, Другич выдвинул возражение, впоследствии весьма высоко оцененное Ларсоном:
— Соотношение между размерами предметов осталось человеческим.
— И в этом тоже есть свой особый смысл. Я опубликовал снимок этой комнаты в нашем журнале и попросил читателей определить, что на снимке не так. И никто не нашел ничего необычного. По вашей терминологии, я мистифицировал читателей и при том сделал это весьма успешно. Не означает ли мой скромный успех, что всех нас тоже кто-то мистифицирует?
— Не исключено, — не стал спорить Другич, — но если бы вы опубликовали снимок таблички с номером дома, думаю, вас бы раскусили.
— Табличка — не моих рук дело. Табличку мне подарили соседи. Какая банальность — взять и умножить номер дома на полтора! Только из вежливости я принял подарок и повесил его у ворот.
— Значит все вещи здесь увеличены наполовину?
— Да, ровно в одну целую и пять десятых раза.
— Только в этой комнате или во всем доме?
Эйтвед замялся.
— Супруга была против того, чтобы продолжить мой эксперимент на кухне и в спальнях.
— Честно говоря, — рассмеялся Другич, — я ее понимаю. А где сейчас она?
— Ушла к подругам играть в бридж. Вы и с ней хотите поговорить?
— Нет, только с вами. Вам знакомо имя «Вацлав Кремп»?
— Впервые слышу, — пошевелив седыми бровями, с уверенностью ответил Эйтвед, — а кто это?
— Одно время он был любовником Изиды Борисовой.
— Кого? — всполошился профессор, — Изиды? Да не может такого быть! Изида была предана своему мужу, она его, можно сказать, боготворила. Это, конечно, поразительно — учитывая разницу в возрасте — однако я абсолютно уверен, что у Изиды не было никаких любовников. Кстати, почему о ее несуществующих любовниках вы пришли расспрашивать меня?
— Вацлав Кремп умер — несчастный случай в горах. Кремп был с Фаона, а погиб здесь, в Альпах. На Земле его никто не знал, кроме, возможно, вас. Вы знакомы с Изидой, следовательно, могли видеть их вместе.
Другич еще мог бы добавить, что Изида и Кремп познакомились уже после смерти Борисова, но не стал этого делать, так как хотел подобраться в разговоре к тем временам, когда Борисов был еще жив.
— Смерть, — пробормотал Эйтвед, — как грустно слышать это слово… Нет, я не имею представления, о ком вы говорите.
— С другой стороны, вы настолько хорошо знаете Изиду, что можете судить о ее отношениях с покойным мужем.
— Хорошо или нет, мне сказать трудно, но я был знаком с ними несколько лет. Изида делала щедрые пожертвования нашему обществу, я не раз бывал у них в гостях, и как семейная пара они производили очень хорошее впечатление, — правда, немного странное, но, уверяю вас, Изида Борисову не изменяла.
— Что вы заметили странного?
— У него была привычка…, — Эйтвед запнулся, — ну, да вы уже предложили слово — «мистификация». Он любил ее мистифицировать. Я не хочу сказать, что Изида была наивной женщиной, но она испытывала очень сильное влияние с его стороны. Любящую женщину разыграть не трудно, и он этим пользовался.
— Судя по вашему тону, вы не одобряли его поведения.
— Конечно, нет. Но стоит ли сейчас говорить об этом? Вправе ли мы судить человека, который считал свою жизнь прожитой, который чувствовал, что скоро его не станет.
— А он это чувствовал?
— Теперь я понимаю, что да. Может быть, за своей иронией он хотел скрыть страх перед смертью. Смерть — великая тайна, не оттого ли у человека в ожидании смерти возникает желание подбрасывать другим людям загадки, как бы ставя себя на место того, кто подбросил ему самую страшную загадку на свете… Не надо смотреть по сторонам, — Эйтвед сменил серьезный тон на шутливый, — моя несоразмерная вселенная не является предсмертной мистификацией. Когда я почувствую, что конец близок, я придумаю что-нибудь поостроумней.
— Будем надеяться, что это случится нескоро.
— Ну, начать готовиться никогда не рано. Да, извините, — Эйтвед слез с кресла, — я ничего вам не предложил. Бутылки в баре изготовлены на заказ, но содержимое перелито из обычных бутылок.
— Чай, если можно.
— Только чай?
— Можно с лимоном.
— Тогда, минутку… — и Эйтвед вышел из комнаты.
Детектив перестал себя уважать — осмотрев всю комнату, он не нашел никаких следов «антропного принципа». Даже щели в паркете не соответствовали современному стандарту. Словно в издевку на подоконнике, возле горшка с петунией-переростком, лежала рулетка, и согласно ее показаниям с ума сошел Другич, а не цветы.
— Нет-нет, и не старайтесь! — Эйтвед вкатывал в комнату соразмерную (ей) тележку с двумя поллитровыми кружками. — Вот наш чай. Выбирайте любую, и там, и там чай с лимоном.
Другич взял ближнюю. На поверхности жидкости плавали две гигантских чаинки. Долька лимона была тоже немаленькой. Повернув кружку так, чтобы не проглотить чаинки, Другич сделал глоток.
— Прекрасный чай, — сказал он, ибо так оно и было на самом деле.
— О, да, спасибо, — ответил Эйтвед и тоже сделал один глоток. — В моем возрасте немного осталось удовольствий и хороший чай — одно из них.
Услышав это, Другич едва не поперхнулся. Дело в том, что для того, чтобы вернуть разговор к Борисову и Изиде и при этом не отклониться от выбранной темы «любовников», он задумал спросить Эйтведа, как тот оценивает возможность сексуальных отношений между столетним стариком и сорокалетней женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117