На его примере я, наконец, понял, что означает выражение «бежать впереди паровоза», — если под паровозом подразумевать самоходную тележку подземного монорельса. Еще перед стартом, который был очень и очень низким, он успел доложить мне, что конкуренты демонстрируют подозрительную беспечность: сидя в столовой, дамы позволяют шахтерам угощать себя запрещенным на базе алкоголем, а актер завоевывает местную публику пересказом свежих анекдотов.
— Как Гретта смотрится на костылях? — спросил я.
— На костылях я ее не видел, но на руках у одного верзилы она смотрится прекрасно.
— Пусть там и остается. Надеюсь, он крепко ее держит.
От волнения Гроссман не мог удержать в руках заветный чемоданчик, с его лба градом катился пот, подбородок подергивался, как будто кибернетик все еще бежал по шпалам. Разумеется, Фиш узнал в нем посетителя, приходившего к нему в офис на Эрме.
— Я обязан был предчувствовать, что вы еще объявитесь, — сказал он.
Мы погрузились в вагонетку, следовавшую к шахтам и химкобинату.
Слушать, как вагонетка скрежещет металлом по стеклу, было невыносимо.
— Миллиард, — сказал я, ибо единственный способ пережить этот скрежет заключается в том, чтобы поговорить о чем-нибудь насущном.
— У меня столько нет, — съежился Фиш и скосил взгляд на тянувшийся вдоль пути высоковольтный провод.
— Вы спросили, сколько у вас будет. Я ответил: миллиард.
Фиш передумал бросаться (или бросать меня) на провод.
— Ну, — заметно польщенный ответил он, — не так много, либо не так сразу. Одну или две десятых от той суммы, которую вы назвали, мы, конечно, заработаем. А вы, как вижу, мыслите только миллиардами. Это еще один признак человека, далекого от бизнеса. Миллиарды складываются из миллионов, и думать нужно о них, в противном случае не заработаешь и сотни.
— И вы все время о них думаете…
— Ага, — кивнул он, — понимаю ваш тон… брезгливость… презренный металл и все такое… золото делит людей на богатых и бедных, порождает неравенство, несправедливость, и, как следствие, оно порождает зло. Те, кто так рассуждают, ставят все с ног на голову. Несправедливость не в том, что люди делятся на богатых и бедных, а в том, что люди рождаются разными. А деньги, напротив, способны уменьшить различия, доставшиеся людям от рождения. И в этом заключена их великая моральная ценность и, даже можно сказать, нравственное предназначение. Человек, родившийся некрасивым, но заработавший миллион — другой, завоюет расположение женщин. К мнению филантропа прислушаются академики, которые появились на свет вундеркиндами, но которые теперь пользуются его деньгами, чтобы проводить какие-то исследования. И, наконец, что, как не деньги, уничтожили тот способ правления, кода власть передается по наследству? Деньги — единственная вещь, которую можно получить одним только трудом, стремиться к ним — это выход, моральная отдушина для тех, кто не родился гением, либо наследным принцем. Попробуйте доказать, что я не прав…
Его нужно было поддержать, и я с ним согласился. Гроссман ловил каждое наше слово и мрачнел на глазах.
Ярко освещенный свод поглотил ненавистный звук. Скрежет сменился вялым похрапыванием, вагонетка замедлила ход.
— Приехали, — сказал Фиш снова дискантом, ибо успел, завершив речь, неслышно прокашляться. — С бластером вас не пропустят.
— Как же мы поступим?
— Отдайте его мне, а я сдам его охране.
Я вернул оружие. На крупную дичь с «бум-бумом» не ходят. Чтобы убить из него, к примеру, робота, нужно сначала заставить робота его съесть, но как это сделать, черт его знает.
Охранник встретил Фиша вежливой улыбкой. Просьба выдать нам пропуск вызвала у стража недовольное удивление, подобное тому, что возникает на лице Ларсона, когда просишь у него двадцатку до получки. Фиш объяснил, что мы не пойдем дальше безобидной зоны «С» (у него самого пропуск был вплоть до «А»). Я внес свою лепту, растолковав тупице, что снимок на моей идентификационной карточке надо сличать с моей же физиономией, а не с физиономией Гроссмана, и с его карточкой… да, поступать аналогично.
— Откуда этот умник? — спросил охранник у Фиша.
— С Фаона.
— Оно и видно. — И отработанным движением охранник поставил дубинку обратно на предохранитель.
У нас отсканировали сетчатку глаз и физиономию в целом, выдали по гостевому жетону с прищепкой и дозиметру. Откалиброванный под тот бардак, что творился на поверхности Ло, дозиметр показывал полный штиль, что в худшем случае означало фон в пятьдесят микрорентген в час. Я не стал перенастраивать шкалу ради такой мелочи.
Миновав проходную, мы вышли в коридор, который выглядел повеселее и поопрятнее, чем коридоры базы.
— Вы дождетесь, — прошептал Гроссман, — что вас не пустят на собственные похороны.
— Буду наблюдать со стороны.
— На вашем месте я бы купил абонемент.
— Разве что в ложу…
Между тем, вспомнилась контрамарка, обещанная анонимом, и его же рекомендация иметь при себе бластер.
По коридору мы дошли до хорошо освещенного тупика и там остановились. Фиш нащупал на стене кнопку; пол под ногами дрогнул и поехал вверх.
Покинули тупик мы этажом выше. Навстречу попадались люди в скафандрах малой защиты, шлемы были отброшены за затылок. В помещении, одна стена которого представляла собой большой шкаф с множеством дверок, Фиш предложил выбрать себе скафандры. Сначала я взял тот же размер, что и Гроссман. Скафандр подходил мне по росту, но жал в плечах, поскольку я не снял куртку, — ее карманы очень удобны для размещения предметов, полезных в детективном деле. Я надел скафандр размером больше. При ношении он требовал определенной внимательности, так как его складки все время норовили задеть за какие-нибудь выступающие предметы. Хуже не бывает ситуации, когда шлюзовой люк зажимает оттопыривающийся кусок скафандра.
После облачения мы прошли два шлюза и медленно открывавшийся люк, похожий на дверь главного сейфа в «Первом Фаонском». Выход в открытый космос либо на поверхность планеты вроде Ло напоминает посещение дантиста: не следует думать о том, что тебя ждет — рано или поздно это дело закончится. Стараясь не спотыкаться и высоко не прыгать, я потопал за Фишем. Гроссман, примерно с теми же мыслями, шел последним.
Труднее всего дался тот участок, куда не добивали ни прожектора, ни эрмское солнце. Фиш, хоть и держался хозяином, но тоже часто останавливался, чтобы с помощью фонаря решить с какой стороны обойти выступ, валун, трещину или корпус старой ракеты. Скальный выступ, возвышавшийся по левую руку, давал неплохой ориентир, поэтому я не боялся, что Фиш заблудится. Но кости мы порастрясли порядком. Через шестнадцать минут после выхода мы ввалились в очередной шлюз.
Было неизвестно, сколько времени займет опознание робота, поэтому мы решили оставить скафандры в специальном предбаннике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Как Гретта смотрится на костылях? — спросил я.
— На костылях я ее не видел, но на руках у одного верзилы она смотрится прекрасно.
— Пусть там и остается. Надеюсь, он крепко ее держит.
От волнения Гроссман не мог удержать в руках заветный чемоданчик, с его лба градом катился пот, подбородок подергивался, как будто кибернетик все еще бежал по шпалам. Разумеется, Фиш узнал в нем посетителя, приходившего к нему в офис на Эрме.
— Я обязан был предчувствовать, что вы еще объявитесь, — сказал он.
Мы погрузились в вагонетку, следовавшую к шахтам и химкобинату.
Слушать, как вагонетка скрежещет металлом по стеклу, было невыносимо.
— Миллиард, — сказал я, ибо единственный способ пережить этот скрежет заключается в том, чтобы поговорить о чем-нибудь насущном.
— У меня столько нет, — съежился Фиш и скосил взгляд на тянувшийся вдоль пути высоковольтный провод.
— Вы спросили, сколько у вас будет. Я ответил: миллиард.
Фиш передумал бросаться (или бросать меня) на провод.
— Ну, — заметно польщенный ответил он, — не так много, либо не так сразу. Одну или две десятых от той суммы, которую вы назвали, мы, конечно, заработаем. А вы, как вижу, мыслите только миллиардами. Это еще один признак человека, далекого от бизнеса. Миллиарды складываются из миллионов, и думать нужно о них, в противном случае не заработаешь и сотни.
— И вы все время о них думаете…
— Ага, — кивнул он, — понимаю ваш тон… брезгливость… презренный металл и все такое… золото делит людей на богатых и бедных, порождает неравенство, несправедливость, и, как следствие, оно порождает зло. Те, кто так рассуждают, ставят все с ног на голову. Несправедливость не в том, что люди делятся на богатых и бедных, а в том, что люди рождаются разными. А деньги, напротив, способны уменьшить различия, доставшиеся людям от рождения. И в этом заключена их великая моральная ценность и, даже можно сказать, нравственное предназначение. Человек, родившийся некрасивым, но заработавший миллион — другой, завоюет расположение женщин. К мнению филантропа прислушаются академики, которые появились на свет вундеркиндами, но которые теперь пользуются его деньгами, чтобы проводить какие-то исследования. И, наконец, что, как не деньги, уничтожили тот способ правления, кода власть передается по наследству? Деньги — единственная вещь, которую можно получить одним только трудом, стремиться к ним — это выход, моральная отдушина для тех, кто не родился гением, либо наследным принцем. Попробуйте доказать, что я не прав…
Его нужно было поддержать, и я с ним согласился. Гроссман ловил каждое наше слово и мрачнел на глазах.
Ярко освещенный свод поглотил ненавистный звук. Скрежет сменился вялым похрапыванием, вагонетка замедлила ход.
— Приехали, — сказал Фиш снова дискантом, ибо успел, завершив речь, неслышно прокашляться. — С бластером вас не пропустят.
— Как же мы поступим?
— Отдайте его мне, а я сдам его охране.
Я вернул оружие. На крупную дичь с «бум-бумом» не ходят. Чтобы убить из него, к примеру, робота, нужно сначала заставить робота его съесть, но как это сделать, черт его знает.
Охранник встретил Фиша вежливой улыбкой. Просьба выдать нам пропуск вызвала у стража недовольное удивление, подобное тому, что возникает на лице Ларсона, когда просишь у него двадцатку до получки. Фиш объяснил, что мы не пойдем дальше безобидной зоны «С» (у него самого пропуск был вплоть до «А»). Я внес свою лепту, растолковав тупице, что снимок на моей идентификационной карточке надо сличать с моей же физиономией, а не с физиономией Гроссмана, и с его карточкой… да, поступать аналогично.
— Откуда этот умник? — спросил охранник у Фиша.
— С Фаона.
— Оно и видно. — И отработанным движением охранник поставил дубинку обратно на предохранитель.
У нас отсканировали сетчатку глаз и физиономию в целом, выдали по гостевому жетону с прищепкой и дозиметру. Откалиброванный под тот бардак, что творился на поверхности Ло, дозиметр показывал полный штиль, что в худшем случае означало фон в пятьдесят микрорентген в час. Я не стал перенастраивать шкалу ради такой мелочи.
Миновав проходную, мы вышли в коридор, который выглядел повеселее и поопрятнее, чем коридоры базы.
— Вы дождетесь, — прошептал Гроссман, — что вас не пустят на собственные похороны.
— Буду наблюдать со стороны.
— На вашем месте я бы купил абонемент.
— Разве что в ложу…
Между тем, вспомнилась контрамарка, обещанная анонимом, и его же рекомендация иметь при себе бластер.
По коридору мы дошли до хорошо освещенного тупика и там остановились. Фиш нащупал на стене кнопку; пол под ногами дрогнул и поехал вверх.
Покинули тупик мы этажом выше. Навстречу попадались люди в скафандрах малой защиты, шлемы были отброшены за затылок. В помещении, одна стена которого представляла собой большой шкаф с множеством дверок, Фиш предложил выбрать себе скафандры. Сначала я взял тот же размер, что и Гроссман. Скафандр подходил мне по росту, но жал в плечах, поскольку я не снял куртку, — ее карманы очень удобны для размещения предметов, полезных в детективном деле. Я надел скафандр размером больше. При ношении он требовал определенной внимательности, так как его складки все время норовили задеть за какие-нибудь выступающие предметы. Хуже не бывает ситуации, когда шлюзовой люк зажимает оттопыривающийся кусок скафандра.
После облачения мы прошли два шлюза и медленно открывавшийся люк, похожий на дверь главного сейфа в «Первом Фаонском». Выход в открытый космос либо на поверхность планеты вроде Ло напоминает посещение дантиста: не следует думать о том, что тебя ждет — рано или поздно это дело закончится. Стараясь не спотыкаться и высоко не прыгать, я потопал за Фишем. Гроссман, примерно с теми же мыслями, шел последним.
Труднее всего дался тот участок, куда не добивали ни прожектора, ни эрмское солнце. Фиш, хоть и держался хозяином, но тоже часто останавливался, чтобы с помощью фонаря решить с какой стороны обойти выступ, валун, трещину или корпус старой ракеты. Скальный выступ, возвышавшийся по левую руку, давал неплохой ориентир, поэтому я не боялся, что Фиш заблудится. Но кости мы порастрясли порядком. Через шестнадцать минут после выхода мы ввалились в очередной шлюз.
Было неизвестно, сколько времени займет опознание робота, поэтому мы решили оставить скафандры в специальном предбаннике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117