- И Луис де Бобадилья показал глазами на открытую дверь в соседнюю комнату, где с молитвенником в руках тихо сидела дуэнья его возлюбленной.
- Вы говорите про мою добрую Пепиту?
Мерседес рассмеялась. Она знала Пепиту с раннего детства, привыкла к ней, как к собственной тени, и в наивности своей не могла даже представить, что та может кого-либо стеснять.
- Она почему-то была очень недовольна, когда узнала о нашем свидании, - продолжала Мерседес. - Пепита говорит, что благородные девушки так поступать не должны и что моя бедная мамочка, будь она жива, никогда бы этого не допустила.
- То-то у нее такая внешность, что рука сама тянется к мечу! Зависть к вашей юности и красоте так и сочится из каждой ее морщины. Ну и лицо!
- Вы просто не знаете мою добрую Пепиту! У нее лишь один недостаток: она меня слишком любит и слишком балует.
- Ненавижу всех дуэний еще больше, чем мавров!
- Так говорят все юные сеньоры, - вдруг сказала Пепита, чьи чуткие уши слышали все, несмотря на молитвенник в ее руках. - Однако я знаю, что те же самые дуэньи, которые так неприятны влюбленным, со временем становятся весьма необходимы и приятны мужьям. Но раз уж вам так не нравится мое лицо и морщины, я могу закрыть дверь, и тогда вы не будете видеть меня, а я - слышать ваши любовные признания, сеньор рыцарь!
Все это было высказано необычным для дуэний изысканным слогом и совершенно добродушно, как будто дерзкие слова Луиса ничуть ее не задели.
- Нет, нет, Пепита, не смей закрывать дверь! - густо покраснев, закричала Мерседес и бросилась вперед, чтобы остановить дуэнью. - Что может граф де Льера сказать мне такого, чего бы ты не могла услышать?
- О, многое, дитя мое! - возразила дуэнья. - Благородный рыцарь собирался говорить о своей любви!
- И тебя это пугает? Ты же сама говорила мне, что любишь меня с того самого дня, как впервые взяла меня на руки!
- Если донья Мерседес думает о вашей любви то же самое, что о моей, плохо ваше дело, сеньор! - заметила, улыбаясь, дуэнья, стоя у полуприкрытой двери, - Надеюсь, дитя мое, - продолжала она, обращаясь к Мерседес, - вы не принимаете меня за веселого и знатного молодого щеголя, который принес свое сердце к вашим ногам? Разве могут мои простые слова привязанности сравниться со сладкими речами Луиса де Бобадилья, решившего покорить самую прекрасную девушку Кастилии?
Как ни была Мерседес наивна, но разницу между любовными речами Луиса и нежными словами своей кормилицы она понимала прекрасно. Девушка вспыхнула, отпустила дверь и закрыла лицо обеими руками. Воспользовавшись этим, Пепита затворила дверь. С торжествующей улыбкой Луис отвел свою возлюбленную к креслу, бережно усадил, а сам опустился подле нее на низенький табурет. Устроившись поудобнее, чтобы не сводить глаз со своего прекрасного кумира, юноша, воскликнул:
- Да эта дуэнья всем дуэньям пример! Я мог бы и сам догадаться, что вы не потерпели бы возле себя какую-нибудь вздорную сварливую старуху. Ваша Пепита - сущий клад! И если благодаря уму генуэзца, снисходительности королевы, своей собственной решимости и вашей доброй воле мне настолько повезет, что я сделаюсь вашим мужем, она может считать, что должность дуэньи останется за ней пожизненно!
- Вы забываете, Луис, - ответила Мерседес, смеясь над причудливостью своей мысли, - что если мужу по сердцу дуэнья, которую не выносил влюбленный, то влюбленному может понравиться дуэнья, которую муж не пустит и на порог!
- О черт! Такая головоломка не для Луиса де Бобадилья! Я привык думать и говорить просто. Мне ясно одно, и это я готов без всяких ухищрений доказать всем докторам Сала-манки и всем рыцарям на свете, будь то христиане или неверные: вы самая прекрасная, самая благородная, самая чистая и добродетельная девушка во всей Испании, и я люблю и чту вас так, как ни один человек на свете еще не любил и не чтил своей избранницы!
Слова восхищения всегда сладостны для женских ушей, тем более, когда их произносят с такой пылкостью, как Луис, Позабыв обо всем, что говорила ей дуэнья, Мерседес упивалась этими словами, каждое из которых находило отклик в ее сердце. Однако девичья застенчивость и слишком малый срок, прошедший с того дня, когда они впервые поведали друг другу о своих чувствах, мешали ей отвечать столь же откровенно.
- Я слышала, - сказала она, - что все юные рыцари, мечтающие блеснуть своим искусством в турнирах, говорят то же самое о своих дамах сердца, надеясь, что кто-нибудь их опровергнет и тогда им представится благоприятный случай показать свою доблесть и прославиться.
- Я это говорю только здесь, Мерседес, и мои слова никогда не выйдут за стены этой комнаты, разве только если какой-нибудь наглец осмелится оскорбить вас дерзким взглядом! Мы ведь живем не во времена странствующих рыцарей и трубадуров, когда мужчины совершали столько безумств, что казались еще хуже, чем были на самом деле. Тогда рыцари больше рассуждали о любви, теперь говорят меньше, а чувствуют глубже и сильнее. Но, кажется, я сам пустился в нравоучения, достойные Пепиты!
- Не смейтесь над Пепитой, Луис! - упрекнула юношу Мерседес. - Если бы не ее доброта, вы бы сейчас не могли так свободно говорить со мной и глядеть на меня. Кстати, о том, что вы называете нравоучениями Пепиты. На самом деле это подлинные слова благороднейшей доньи Беатрисы де Кабрера маркизы де Мойя, урожденной Бобадилья, если не ошибаюсь.
- Ну полно, полно! Мне все равно, чьи это слова, дуэньи или маркизы, если они обе держат взаперти такое прекрасное и благородное создание, как вы! Я слышал, вам, девушкам, рассказывают, будто мы, юноши, настоящие людоеды и что единственный способ попасть в рай - это открещиваться от нас, как от чертей. Зато потом, когда появляется подходящий жених, несчастное юное существо приходит в ужас от одной мысли, что ее хотят отдать на съедение какому-то чудовищу!
- Вы так судите по собственному опыту? Бедный, бедный! Нет, я думаю, что пытаться возбудить у юношей и девушек отвращение друг к другу - напрасный труд. Но боже, к чему вся эта пустая болтовня! Мы теряем драгоценные минуты, Луис, которые могут никогда не повториться. Скажите лучше, как идут дела у Колумба? Он еще здесь?
- Нет, Мерседес, Колумб уже уехал. Добившись от королевы всего, что ему было нужно, он сразу покинул Санта-Фе, облеченный всеми королевскими полномочиями. Теперь, если до вас дойдут слухи, что при дворе великого хана в Катае объявился некий Педро де Муньос, или Педро Гутьерес, вы будете знать, кто скрывается за этими именами.
- Мне было бы приятнее, если бы вы отправились в это путешествие под одним своим настоящим именем, Луис, а не под двумя вымышленными. Такая скрытность все равно ни к чему не приведет. Надеюсь, - при этих словах кровь прихлынула к щекам Мерседес, - вы уходите в это плавание не из каких-нибудь низких побуждений, которые следует скрывать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
- Вы говорите про мою добрую Пепиту?
Мерседес рассмеялась. Она знала Пепиту с раннего детства, привыкла к ней, как к собственной тени, и в наивности своей не могла даже представить, что та может кого-либо стеснять.
- Она почему-то была очень недовольна, когда узнала о нашем свидании, - продолжала Мерседес. - Пепита говорит, что благородные девушки так поступать не должны и что моя бедная мамочка, будь она жива, никогда бы этого не допустила.
- То-то у нее такая внешность, что рука сама тянется к мечу! Зависть к вашей юности и красоте так и сочится из каждой ее морщины. Ну и лицо!
- Вы просто не знаете мою добрую Пепиту! У нее лишь один недостаток: она меня слишком любит и слишком балует.
- Ненавижу всех дуэний еще больше, чем мавров!
- Так говорят все юные сеньоры, - вдруг сказала Пепита, чьи чуткие уши слышали все, несмотря на молитвенник в ее руках. - Однако я знаю, что те же самые дуэньи, которые так неприятны влюбленным, со временем становятся весьма необходимы и приятны мужьям. Но раз уж вам так не нравится мое лицо и морщины, я могу закрыть дверь, и тогда вы не будете видеть меня, а я - слышать ваши любовные признания, сеньор рыцарь!
Все это было высказано необычным для дуэний изысканным слогом и совершенно добродушно, как будто дерзкие слова Луиса ничуть ее не задели.
- Нет, нет, Пепита, не смей закрывать дверь! - густо покраснев, закричала Мерседес и бросилась вперед, чтобы остановить дуэнью. - Что может граф де Льера сказать мне такого, чего бы ты не могла услышать?
- О, многое, дитя мое! - возразила дуэнья. - Благородный рыцарь собирался говорить о своей любви!
- И тебя это пугает? Ты же сама говорила мне, что любишь меня с того самого дня, как впервые взяла меня на руки!
- Если донья Мерседес думает о вашей любви то же самое, что о моей, плохо ваше дело, сеньор! - заметила, улыбаясь, дуэнья, стоя у полуприкрытой двери, - Надеюсь, дитя мое, - продолжала она, обращаясь к Мерседес, - вы не принимаете меня за веселого и знатного молодого щеголя, который принес свое сердце к вашим ногам? Разве могут мои простые слова привязанности сравниться со сладкими речами Луиса де Бобадилья, решившего покорить самую прекрасную девушку Кастилии?
Как ни была Мерседес наивна, но разницу между любовными речами Луиса и нежными словами своей кормилицы она понимала прекрасно. Девушка вспыхнула, отпустила дверь и закрыла лицо обеими руками. Воспользовавшись этим, Пепита затворила дверь. С торжествующей улыбкой Луис отвел свою возлюбленную к креслу, бережно усадил, а сам опустился подле нее на низенький табурет. Устроившись поудобнее, чтобы не сводить глаз со своего прекрасного кумира, юноша, воскликнул:
- Да эта дуэнья всем дуэньям пример! Я мог бы и сам догадаться, что вы не потерпели бы возле себя какую-нибудь вздорную сварливую старуху. Ваша Пепита - сущий клад! И если благодаря уму генуэзца, снисходительности королевы, своей собственной решимости и вашей доброй воле мне настолько повезет, что я сделаюсь вашим мужем, она может считать, что должность дуэньи останется за ней пожизненно!
- Вы забываете, Луис, - ответила Мерседес, смеясь над причудливостью своей мысли, - что если мужу по сердцу дуэнья, которую не выносил влюбленный, то влюбленному может понравиться дуэнья, которую муж не пустит и на порог!
- О черт! Такая головоломка не для Луиса де Бобадилья! Я привык думать и говорить просто. Мне ясно одно, и это я готов без всяких ухищрений доказать всем докторам Сала-манки и всем рыцарям на свете, будь то христиане или неверные: вы самая прекрасная, самая благородная, самая чистая и добродетельная девушка во всей Испании, и я люблю и чту вас так, как ни один человек на свете еще не любил и не чтил своей избранницы!
Слова восхищения всегда сладостны для женских ушей, тем более, когда их произносят с такой пылкостью, как Луис, Позабыв обо всем, что говорила ей дуэнья, Мерседес упивалась этими словами, каждое из которых находило отклик в ее сердце. Однако девичья застенчивость и слишком малый срок, прошедший с того дня, когда они впервые поведали друг другу о своих чувствах, мешали ей отвечать столь же откровенно.
- Я слышала, - сказала она, - что все юные рыцари, мечтающие блеснуть своим искусством в турнирах, говорят то же самое о своих дамах сердца, надеясь, что кто-нибудь их опровергнет и тогда им представится благоприятный случай показать свою доблесть и прославиться.
- Я это говорю только здесь, Мерседес, и мои слова никогда не выйдут за стены этой комнаты, разве только если какой-нибудь наглец осмелится оскорбить вас дерзким взглядом! Мы ведь живем не во времена странствующих рыцарей и трубадуров, когда мужчины совершали столько безумств, что казались еще хуже, чем были на самом деле. Тогда рыцари больше рассуждали о любви, теперь говорят меньше, а чувствуют глубже и сильнее. Но, кажется, я сам пустился в нравоучения, достойные Пепиты!
- Не смейтесь над Пепитой, Луис! - упрекнула юношу Мерседес. - Если бы не ее доброта, вы бы сейчас не могли так свободно говорить со мной и глядеть на меня. Кстати, о том, что вы называете нравоучениями Пепиты. На самом деле это подлинные слова благороднейшей доньи Беатрисы де Кабрера маркизы де Мойя, урожденной Бобадилья, если не ошибаюсь.
- Ну полно, полно! Мне все равно, чьи это слова, дуэньи или маркизы, если они обе держат взаперти такое прекрасное и благородное создание, как вы! Я слышал, вам, девушкам, рассказывают, будто мы, юноши, настоящие людоеды и что единственный способ попасть в рай - это открещиваться от нас, как от чертей. Зато потом, когда появляется подходящий жених, несчастное юное существо приходит в ужас от одной мысли, что ее хотят отдать на съедение какому-то чудовищу!
- Вы так судите по собственному опыту? Бедный, бедный! Нет, я думаю, что пытаться возбудить у юношей и девушек отвращение друг к другу - напрасный труд. Но боже, к чему вся эта пустая болтовня! Мы теряем драгоценные минуты, Луис, которые могут никогда не повториться. Скажите лучше, как идут дела у Колумба? Он еще здесь?
- Нет, Мерседес, Колумб уже уехал. Добившись от королевы всего, что ему было нужно, он сразу покинул Санта-Фе, облеченный всеми королевскими полномочиями. Теперь, если до вас дойдут слухи, что при дворе великого хана в Катае объявился некий Педро де Муньос, или Педро Гутьерес, вы будете знать, кто скрывается за этими именами.
- Мне было бы приятнее, если бы вы отправились в это путешествие под одним своим настоящим именем, Луис, а не под двумя вымышленными. Такая скрытность все равно ни к чему не приведет. Надеюсь, - при этих словах кровь прихлынула к щекам Мерседес, - вы уходите в это плавание не из каких-нибудь низких побуждений, которые следует скрывать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131