Чем дольше он будет показывать ей эти извращения, тем больше шансов на то, что Марти вернется.
– Что ты еще можешь? – спросила она.
Он выпустил ее руку и принялся расстегивать пряжку ремня.
– Я покажу тебе, – ответил он, расстегивая пуговицы.
«О, Боже, – подумала она, – дура, дура, дура». Его возбуждение этим показом было ясно еще до того, как он спустил штаны.
– Я оставил позади боль, – учтиво объяснил он. – Ничего не болит, что бы я ни делал с собой. Пожиратель Лезвий ничего не чувствует.
Он был совершенно голый под штанами.
– Видишь? – гордо спросил он.
Она видела. Его лобок был чисто выбрит и вся область была покрыта самоистязающими украшениями. Крючки и кольца пронзали кожу низа его толстого живота и гениталий. Его яички щетинились иглами.
– Потрогай, – пригласил он ее.
– Нет... спасибо, – ответила она.
Он нахмурился; его верхняя губа задралась, показывая зубы, которые на фоне его бледной кожи выглядели желтыми.
– Я хочу, чтобы ты потрогала меня, – произнес он и протянул руку к ней.
– Брир.
Пожиратель Лезвий замер. Только глаза метались из стороны в сторону.
– Оставь ее.
Она слишком хорошо знала голос. Это был Архитектор, гид ее галлюцинаций.
– Я не причинил ей вреда, – промямлил Брир. – Правда? Скажи ему, что я ничего тебе не сделал.
– Прикройся, – сказал Европеец.
Брир подхватил штаны, как мальчишка, которого застали за мастурбацией, и отошел от Кэрис, бросив ей конспиративный взгляд. Только тогда говорящий вошел в комнату. Он был выше, чем она ожидала, и более печальный.
– Прошу прощенья, – произнес он. Его тон был тоном метрдотеля, извиняющегося за неловкого официанта.
– Ей было плохо, – сказал Брир. – Поэтому я вломился.
– Плохо?
– Она говорила со стеной, – похвастался он. – Звала свою мать.
Архитектор немедленно понял обстановку. Он пронзительно посмотрел на Кэрис.
– Ты видела?
– Что это было?
– Ничего такого, что заставило бы тебя еще раз пострадать, – ответил тот.
– Здесь была моя мать. Иванджелина.
– Забудь обо всем этом, – произнес он. – Этот ужас для других, не для тебя.
Его мягкий голос был почти гипнотическим. Ей было тяжело вспомнить свои кошмары – его присутствие обрывало память.
– Я полагаю, что тебе следует пойти со мной, – предложил он.
– Почему?
Твой отец собирается умереть, Кэрис.
– Он?
Она словно отделилась сама от себя. Страхи были частью прошлого в его обходительном присутствии.
– Если ты останешься здесь, ты только пострадаешь вместе с ним, а это не нужно.
Это было заманчивое предложение: никогда больше не быть под пятой старика, никогда не выносить его поцелуи, вкус которых так стар. Кэрис взглянула на Брира.
– Не бойся его, – уверил ее Архитектор, кладя руку на ее шею. – Он ничто и никто. Со мной ты в безопасности.
– Она может сбежать, – запротестовал Брир, когда Европеец позволил Кэрис пойти в ее комнату, чтобы забрать вещи.
– Она никогда не оставит меня, – ответил Мамулян. – Я никогда не причинил ей ничего дурного, и она об этом знает. Когда-то я держал ее на этих руках.
– Она была голая?
– Крошечная и такая ранимая, – его голос упал до шепота, – она заслуживает лучшего, чем он.
Брир не ответил ничего – он просто стоял, нагло слонившись к стене, вычищая засохшую кровь из-под ногтей лезвием. Он портился быстрее, чем ожидал Европеец, о надеялся, что Брир доживет до того, когда весь этот хаос закончится, но, зная старика, его льстивость и уклончивость. Он начинал думать, что то, что должно было занять дни, видимо, займет недели, а к этому времени состояние Пожирателя Лезвий будет действительно плохим. Европеец чувствовал себя усталым. Поиск замены Брира и управление ею могло бы истощить его и без того убывающую энергию. Он услышал, как Кэрис спускается вниз по лестнице. В некотором смысле ему было жалко терять шпиона во вражеском лагере, но могло произойти слишком много изменений, если он не заберет ее. Во-первых, она знала его более глубоко, чем, возможно, она полагала. Она инстинктивно чувствовала его страх перед плотью: об этом говорила мудрость, с которой она выпихивала его, когда они были вместе со Штрауссом. Она также знала о его усталости, его колеблющейся вере. Но была еще одна причина, чтобы забрать ее. Уайтхед говорил, что она – все, что у него есть. Если они заберут ее сейчас, Пилигрим останется один, и это будет агония. Мамулян верил, что она будет нестерпимой.
39
После исследования залитой потоками света поверхности участка, Марти так и не обнаружив Уайтхеда, поднялся наверх. Настало время нарушить указание Уайтхеда и поискать старика на запретной территории. Дверь в комнату в конце верхнего коридора за спальнями Кэрис и Уайтхеда была закрыта. Стиснув зубы, Марти подошел к ней и постучал.
– Сэр?
Поначалу внутри не было ни звука. Затем послышался голос Уайтхеда, слабый, словно он только что проснулся.
– Кто это?
– Штраусс, сэр.
– Входи.
Марти мягко толкнул дверь, и она отворилась.
Когда он воображал интерьер комнаты, то это всегда была сокровищница. Но правда была абсолютно противоположной. Комната была спартанской – ее белые стены и скудная обстановка производили холодное впечатление. Здесь была единственная драгоценность. У одной голой стены стоял алтарь – его роскошь была явно неуместна для столь строгого жилища. Центральная створка изображала величественно садистское распятие – золото и кровь.
Хозяин комнаты сидел одетый в роскошный домашний халат в дальнем углу комнаты за большим столом. В его взгляде, который он бросил на Марти, не было ни приветствия, ни обвинения, его тело располагалось в кресле, как мешок.
– Не стой в дверях, парень. Входи.
Марти закрыл за собой дверь.
– Я знаю, сэр, вы говорили мне никогда не подниматься сюда. Но я боялся, что с вами что-то случилось.
– Я жив, – сказал Уайтхед, поднимая руки. – Все в порядке.
– Собаки... мертвы.
– Я знаю. Садись.
Он указал на пустой стул, стаявший у стола напротив него.
– Мне вызвать полицию?
– Нет нужды.
– Они все еще могут быть рядом.
Уайтхед качнул головой.
– Они ушли. Сядь, Мартин. Налей себе стакан вина. У тебя такой вид, словно ты хорошо побегал.
Марти выдвинул стул, который стоял под столом, и сел. Неприкрытая лампа, горевшая в середине комнаты, отбрасывала трепещущий свет. Тяжелые тени, мертвенно бледный свет – представление привидений.
– Положи пистолет. Он тебе не понадобится.
Марти положил оружие на стол рядом с тарелкой, на которой было всего несколько тончайших кусков мяса. За тарелкой стояла ваза с клубникой, частично опустошенная, и стакан воды. Все говорило о небрежности ужина: мясо, нарезанное почти на прозрачные ломтики, – непропеченное и влажное, хаотичное расположение чашек и вазы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
– Что ты еще можешь? – спросила она.
Он выпустил ее руку и принялся расстегивать пряжку ремня.
– Я покажу тебе, – ответил он, расстегивая пуговицы.
«О, Боже, – подумала она, – дура, дура, дура». Его возбуждение этим показом было ясно еще до того, как он спустил штаны.
– Я оставил позади боль, – учтиво объяснил он. – Ничего не болит, что бы я ни делал с собой. Пожиратель Лезвий ничего не чувствует.
Он был совершенно голый под штанами.
– Видишь? – гордо спросил он.
Она видела. Его лобок был чисто выбрит и вся область была покрыта самоистязающими украшениями. Крючки и кольца пронзали кожу низа его толстого живота и гениталий. Его яички щетинились иглами.
– Потрогай, – пригласил он ее.
– Нет... спасибо, – ответила она.
Он нахмурился; его верхняя губа задралась, показывая зубы, которые на фоне его бледной кожи выглядели желтыми.
– Я хочу, чтобы ты потрогала меня, – произнес он и протянул руку к ней.
– Брир.
Пожиратель Лезвий замер. Только глаза метались из стороны в сторону.
– Оставь ее.
Она слишком хорошо знала голос. Это был Архитектор, гид ее галлюцинаций.
– Я не причинил ей вреда, – промямлил Брир. – Правда? Скажи ему, что я ничего тебе не сделал.
– Прикройся, – сказал Европеец.
Брир подхватил штаны, как мальчишка, которого застали за мастурбацией, и отошел от Кэрис, бросив ей конспиративный взгляд. Только тогда говорящий вошел в комнату. Он был выше, чем она ожидала, и более печальный.
– Прошу прощенья, – произнес он. Его тон был тоном метрдотеля, извиняющегося за неловкого официанта.
– Ей было плохо, – сказал Брир. – Поэтому я вломился.
– Плохо?
– Она говорила со стеной, – похвастался он. – Звала свою мать.
Архитектор немедленно понял обстановку. Он пронзительно посмотрел на Кэрис.
– Ты видела?
– Что это было?
– Ничего такого, что заставило бы тебя еще раз пострадать, – ответил тот.
– Здесь была моя мать. Иванджелина.
– Забудь обо всем этом, – произнес он. – Этот ужас для других, не для тебя.
Его мягкий голос был почти гипнотическим. Ей было тяжело вспомнить свои кошмары – его присутствие обрывало память.
– Я полагаю, что тебе следует пойти со мной, – предложил он.
– Почему?
Твой отец собирается умереть, Кэрис.
– Он?
Она словно отделилась сама от себя. Страхи были частью прошлого в его обходительном присутствии.
– Если ты останешься здесь, ты только пострадаешь вместе с ним, а это не нужно.
Это было заманчивое предложение: никогда больше не быть под пятой старика, никогда не выносить его поцелуи, вкус которых так стар. Кэрис взглянула на Брира.
– Не бойся его, – уверил ее Архитектор, кладя руку на ее шею. – Он ничто и никто. Со мной ты в безопасности.
– Она может сбежать, – запротестовал Брир, когда Европеец позволил Кэрис пойти в ее комнату, чтобы забрать вещи.
– Она никогда не оставит меня, – ответил Мамулян. – Я никогда не причинил ей ничего дурного, и она об этом знает. Когда-то я держал ее на этих руках.
– Она была голая?
– Крошечная и такая ранимая, – его голос упал до шепота, – она заслуживает лучшего, чем он.
Брир не ответил ничего – он просто стоял, нагло слонившись к стене, вычищая засохшую кровь из-под ногтей лезвием. Он портился быстрее, чем ожидал Европеец, о надеялся, что Брир доживет до того, когда весь этот хаос закончится, но, зная старика, его льстивость и уклончивость. Он начинал думать, что то, что должно было занять дни, видимо, займет недели, а к этому времени состояние Пожирателя Лезвий будет действительно плохим. Европеец чувствовал себя усталым. Поиск замены Брира и управление ею могло бы истощить его и без того убывающую энергию. Он услышал, как Кэрис спускается вниз по лестнице. В некотором смысле ему было жалко терять шпиона во вражеском лагере, но могло произойти слишком много изменений, если он не заберет ее. Во-первых, она знала его более глубоко, чем, возможно, она полагала. Она инстинктивно чувствовала его страх перед плотью: об этом говорила мудрость, с которой она выпихивала его, когда они были вместе со Штрауссом. Она также знала о его усталости, его колеблющейся вере. Но была еще одна причина, чтобы забрать ее. Уайтхед говорил, что она – все, что у него есть. Если они заберут ее сейчас, Пилигрим останется один, и это будет агония. Мамулян верил, что она будет нестерпимой.
39
После исследования залитой потоками света поверхности участка, Марти так и не обнаружив Уайтхеда, поднялся наверх. Настало время нарушить указание Уайтхеда и поискать старика на запретной территории. Дверь в комнату в конце верхнего коридора за спальнями Кэрис и Уайтхеда была закрыта. Стиснув зубы, Марти подошел к ней и постучал.
– Сэр?
Поначалу внутри не было ни звука. Затем послышался голос Уайтхеда, слабый, словно он только что проснулся.
– Кто это?
– Штраусс, сэр.
– Входи.
Марти мягко толкнул дверь, и она отворилась.
Когда он воображал интерьер комнаты, то это всегда была сокровищница. Но правда была абсолютно противоположной. Комната была спартанской – ее белые стены и скудная обстановка производили холодное впечатление. Здесь была единственная драгоценность. У одной голой стены стоял алтарь – его роскошь была явно неуместна для столь строгого жилища. Центральная створка изображала величественно садистское распятие – золото и кровь.
Хозяин комнаты сидел одетый в роскошный домашний халат в дальнем углу комнаты за большим столом. В его взгляде, который он бросил на Марти, не было ни приветствия, ни обвинения, его тело располагалось в кресле, как мешок.
– Не стой в дверях, парень. Входи.
Марти закрыл за собой дверь.
– Я знаю, сэр, вы говорили мне никогда не подниматься сюда. Но я боялся, что с вами что-то случилось.
– Я жив, – сказал Уайтхед, поднимая руки. – Все в порядке.
– Собаки... мертвы.
– Я знаю. Садись.
Он указал на пустой стул, стаявший у стола напротив него.
– Мне вызвать полицию?
– Нет нужды.
– Они все еще могут быть рядом.
Уайтхед качнул головой.
– Они ушли. Сядь, Мартин. Налей себе стакан вина. У тебя такой вид, словно ты хорошо побегал.
Марти выдвинул стул, который стоял под столом, и сел. Неприкрытая лампа, горевшая в середине комнаты, отбрасывала трепещущий свет. Тяжелые тени, мертвенно бледный свет – представление привидений.
– Положи пистолет. Он тебе не понадобится.
Марти положил оружие на стол рядом с тарелкой, на которой было всего несколько тончайших кусков мяса. За тарелкой стояла ваза с клубникой, частично опустошенная, и стакан воды. Все говорило о небрежности ужина: мясо, нарезанное почти на прозрачные ломтики, – непропеченное и влажное, хаотичное расположение чашек и вазы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124