Мне продлили контракт еще на два года, но, как я уже сказала, в прошлом году моя мать заболела, и мне пришлось вернуться.
— Но вы, конечно, могли бы вернуться в Париж.
Ее лицо было в тени, но Эш заметил перемену в ее голосе.
— Я нужна отцу здесь.
Она вышла на свет за воротами, и под теплыми солнечными лучами ее печаль будто усилилась.
— Вы голодны, мистер Эш... Дэвид?
— Немного.
«И я бы не отказался от еще одной рюмки», — подумал он про себя.
— Что ж, до дома не далеко. — Грейс указала в противоположную от деревни сторону и направилась туда. — Вы не разделите с нами ленч? — спросила она, когда Эш догнал ее.
— Спасибо. Я думал, викарий живет ближе к церкви Св. Джайлса.
— Ближе, чем раньше. Мои предки были изначальными владельцами здешнего поместья, а также духовными поводырями общины. По сути дела, семейство Локвудов на протяжении многих поколений являлось частью истории Слита. Вы знаете, что такое «скуарсон»?
— Боюсь, что нет.
— Это термин восемнадцатого века, когда местный помещик являлся и приходским священником.
— Должно быть, мощное сочетание.
— Да. Возможно, даже слишком. — Она посмотрела куда-то вдаль и снова заговорила лишь через несколько мгновений: — Теперь мы бедное поколение Локвудов, и мой отец имеет влияние на местное общество лишь как викарий. Это не много для нынешних дней и нашего века, — добавила она с улыбкой. — Я неполный день работаю в местном муниципалитете, это дает некоторый приработок. И занимает время.
— Вы сказали, что викарий живет ближе к церкви, чем раньше, — напомнил Эш, все еще озадаченный этой фразой.
— Извините, я отвлеклась. Локвуд-Холл раньше стоял в центре собственных владений, но лет двести назад поместье сгорело. Мы с отцом живем там, где раньше был гостевой дом при въезде во владения.
— Да уж, существенная перемена обстоятельств.
— Не совсем. Локвуды утратили свое богатство задолго до рождения моего отца. И я не привыкла ни к чему иному.
Судя по ее улыбке, Грейс не чувствовала сожаления.
— Я уверен, ваш отец пользуется тем же уважением со стороны здешних жителей, — сказал Эш и подумал: «Даже если местный содержатель гостиницы, кажется, не очень любит викария».
— О, я не думаю, что Локвуды были очень популярны. Им приходилось поддерживать порядок в приходе и нести слово Божье.
— Да, я заметил в деревне колодки и позорный столб.
— В прежние дни были наказания и похуже.
— Не могу представить, что в таком местечке было много злодеев.
— Теперь, возможно, нет, но в прошлом Слит, несомненно, видел другие времена.
— Нынче утром в «Черном Кабане» мне показали ваших шалберников.
— Шалберников? Честное слово, вы быстро все узнаете.
— Это слово употребил хозяин гостиницы.
— Да, у нас тоже есть свои браконьеры и воры, плюс обычные деревенские чудаки.
— Устраивающие шабаши ведьмы, сатанисты — такого рода?
Она рассмеялась.
— Что вас заставило спросить об этом?
— Просто генеральная линия расследования — изолированное общество и все такое прочее.
— Мы не изолированы. Правда, здешние жители склонны не пускать чужих в свой круг, но даже это начинает меняться.
Они уже вышли за пределы церковного участка, перед ними лежала ровная дорога. Впереди раскинулись леса и холмы, поблизости виднелось лишь несколько домов.
— Как меняться? — спросил Эш, закинув пиджак на плечо и засунув руку в карман брюк.
— Молодежь уезжает, ищет работу в городе или переезжает в Лондон. Даже детей нынче возят на автобусе в городскую школу.
Он остановился.
— Но по пути сюда я проходил мимо школы. Я слышал, как дети поют.
Она тоже остановилась.
— Вы слышали? Нет, это, наверное, играло радио в одном из коттеджей.
— Пение доносилось из школы, — упорствовал Эш. — Когда я проходил мимо, дети пели какой-то гимн.
— Вы ошиблись, — не уступала она, и в ее светлых голубых глазах виделось больше, чем замешательство: в них был явный признак тревоги. — Слитская начальная школа уже два года как закрыта. Там никого не бывает.
8
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...
Эллен Преддл сидела у окна, тишину в крохотной комнатке нарушал лишь звук соприкасающихся спиц. Ее пальцы проворно работали, на коленях лежал недовязанный детский джемпер, на скамеечке рядом — клубок красной шерсти.
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...
Это была немая литания — хотя ее губы двигались в беззвучном ритме, сосредоточенность ее ума на недопущении черных мыслей была сродни церковной службе. Но когда ее глаза отрывались от вязания, то становились рассеянными, ничего не видящими, и мысли возвращались к мрачным раздумьям о том, что лучше забыть.
— О, Саймон, — бормотала она, и позвякивание спиц прекращалось; она клала руки на колени.
Солнце с неистовой яркостью проникало через закрытое окно, заставляя седые пряди в голове сверкать серебром. О стекло еле слышно бился мохнатый шмель, и его жужжание перешло в сердитый гул, когда он усилил свои попытки преодолеть невидимый барьер. Побежденный, шмель отлетел назад — к цветникам, и от сладкого нектара садовых цветов, его танец усложнился, гнев забылся.
Эллен вздохнула. Какой хороший мальчик был Саймон! Такой невинный. Но почему он не приходит уже три дня? Или она что-то не так сделала?
Он сердится на нее? Она закусила нижнюю губу и напряглась, сдерживая переполнявшие грудь рыдания. Не надо плакать. Плач расстраивает Саймона. Тем не менее, туман застилал ее глаза. Эллен моргнула, прогоняя слезы. Слеза скатилась по щеке, пощекотав кожу, и Эллен быстро вытерла ее тыльной стороной руки.
Она посмотрела на вязанье у себя на коленях. Саймон любил красное. Он всегда говорил, что этот цвет наполняет его чувством счастья. Счастья? Разве ее бедняжка знал когда-нибудь счастье? Только когда они были вдвоем, вместе, играли, ухаживали за своим садиком, даже когда ходили за покупками. И по-детски шутили, хихикали вместе, вместе смотрели телевизор, вместе... вскоре это счастье стал омрачать поворачивающийся в двери ключ. Лицо Саймона изменялось, оно становилось испуганным, чуть ли не безумным при звуке шагов на лестнице. Пока ключ искал скважину, он неотрывно смотрел на дверь, а потом, когда дверь начинала открываться, прижимался к матери. Как они ненавидели эти моменты, когда он входил в комнату, наполняя ее подлой вонью виски и сигарет и отвратительным запахом немытого тела! Как им хотелось убежать и спрятаться от его порока и грязи! Как...
Резким движением она снова взялась за спицы, прогоняя из головы ужасные воспоминания.
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...
Даже после смерти отца маленький Саймон боялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Но вы, конечно, могли бы вернуться в Париж.
Ее лицо было в тени, но Эш заметил перемену в ее голосе.
— Я нужна отцу здесь.
Она вышла на свет за воротами, и под теплыми солнечными лучами ее печаль будто усилилась.
— Вы голодны, мистер Эш... Дэвид?
— Немного.
«И я бы не отказался от еще одной рюмки», — подумал он про себя.
— Что ж, до дома не далеко. — Грейс указала в противоположную от деревни сторону и направилась туда. — Вы не разделите с нами ленч? — спросила она, когда Эш догнал ее.
— Спасибо. Я думал, викарий живет ближе к церкви Св. Джайлса.
— Ближе, чем раньше. Мои предки были изначальными владельцами здешнего поместья, а также духовными поводырями общины. По сути дела, семейство Локвудов на протяжении многих поколений являлось частью истории Слита. Вы знаете, что такое «скуарсон»?
— Боюсь, что нет.
— Это термин восемнадцатого века, когда местный помещик являлся и приходским священником.
— Должно быть, мощное сочетание.
— Да. Возможно, даже слишком. — Она посмотрела куда-то вдаль и снова заговорила лишь через несколько мгновений: — Теперь мы бедное поколение Локвудов, и мой отец имеет влияние на местное общество лишь как викарий. Это не много для нынешних дней и нашего века, — добавила она с улыбкой. — Я неполный день работаю в местном муниципалитете, это дает некоторый приработок. И занимает время.
— Вы сказали, что викарий живет ближе к церкви, чем раньше, — напомнил Эш, все еще озадаченный этой фразой.
— Извините, я отвлеклась. Локвуд-Холл раньше стоял в центре собственных владений, но лет двести назад поместье сгорело. Мы с отцом живем там, где раньше был гостевой дом при въезде во владения.
— Да уж, существенная перемена обстоятельств.
— Не совсем. Локвуды утратили свое богатство задолго до рождения моего отца. И я не привыкла ни к чему иному.
Судя по ее улыбке, Грейс не чувствовала сожаления.
— Я уверен, ваш отец пользуется тем же уважением со стороны здешних жителей, — сказал Эш и подумал: «Даже если местный содержатель гостиницы, кажется, не очень любит викария».
— О, я не думаю, что Локвуды были очень популярны. Им приходилось поддерживать порядок в приходе и нести слово Божье.
— Да, я заметил в деревне колодки и позорный столб.
— В прежние дни были наказания и похуже.
— Не могу представить, что в таком местечке было много злодеев.
— Теперь, возможно, нет, но в прошлом Слит, несомненно, видел другие времена.
— Нынче утром в «Черном Кабане» мне показали ваших шалберников.
— Шалберников? Честное слово, вы быстро все узнаете.
— Это слово употребил хозяин гостиницы.
— Да, у нас тоже есть свои браконьеры и воры, плюс обычные деревенские чудаки.
— Устраивающие шабаши ведьмы, сатанисты — такого рода?
Она рассмеялась.
— Что вас заставило спросить об этом?
— Просто генеральная линия расследования — изолированное общество и все такое прочее.
— Мы не изолированы. Правда, здешние жители склонны не пускать чужих в свой круг, но даже это начинает меняться.
Они уже вышли за пределы церковного участка, перед ними лежала ровная дорога. Впереди раскинулись леса и холмы, поблизости виднелось лишь несколько домов.
— Как меняться? — спросил Эш, закинув пиджак на плечо и засунув руку в карман брюк.
— Молодежь уезжает, ищет работу в городе или переезжает в Лондон. Даже детей нынче возят на автобусе в городскую школу.
Он остановился.
— Но по пути сюда я проходил мимо школы. Я слышал, как дети поют.
Она тоже остановилась.
— Вы слышали? Нет, это, наверное, играло радио в одном из коттеджей.
— Пение доносилось из школы, — упорствовал Эш. — Когда я проходил мимо, дети пели какой-то гимн.
— Вы ошиблись, — не уступала она, и в ее светлых голубых глазах виделось больше, чем замешательство: в них был явный признак тревоги. — Слитская начальная школа уже два года как закрыта. Там никого не бывает.
8
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...
Эллен Преддл сидела у окна, тишину в крохотной комнатке нарушал лишь звук соприкасающихся спиц. Ее пальцы проворно работали, на коленях лежал недовязанный детский джемпер, на скамеечке рядом — клубок красной шерсти.
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...
Это была немая литания — хотя ее губы двигались в беззвучном ритме, сосредоточенность ее ума на недопущении черных мыслей была сродни церковной службе. Но когда ее глаза отрывались от вязания, то становились рассеянными, ничего не видящими, и мысли возвращались к мрачным раздумьям о том, что лучше забыть.
— О, Саймон, — бормотала она, и позвякивание спиц прекращалось; она клала руки на колени.
Солнце с неистовой яркостью проникало через закрытое окно, заставляя седые пряди в голове сверкать серебром. О стекло еле слышно бился мохнатый шмель, и его жужжание перешло в сердитый гул, когда он усилил свои попытки преодолеть невидимый барьер. Побежденный, шмель отлетел назад — к цветникам, и от сладкого нектара садовых цветов, его танец усложнился, гнев забылся.
Эллен вздохнула. Какой хороший мальчик был Саймон! Такой невинный. Но почему он не приходит уже три дня? Или она что-то не так сделала?
Он сердится на нее? Она закусила нижнюю губу и напряглась, сдерживая переполнявшие грудь рыдания. Не надо плакать. Плач расстраивает Саймона. Тем не менее, туман застилал ее глаза. Эллен моргнула, прогоняя слезы. Слеза скатилась по щеке, пощекотав кожу, и Эллен быстро вытерла ее тыльной стороной руки.
Она посмотрела на вязанье у себя на коленях. Саймон любил красное. Он всегда говорил, что этот цвет наполняет его чувством счастья. Счастья? Разве ее бедняжка знал когда-нибудь счастье? Только когда они были вдвоем, вместе, играли, ухаживали за своим садиком, даже когда ходили за покупками. И по-детски шутили, хихикали вместе, вместе смотрели телевизор, вместе... вскоре это счастье стал омрачать поворачивающийся в двери ключ. Лицо Саймона изменялось, оно становилось испуганным, чуть ли не безумным при звуке шагов на лестнице. Пока ключ искал скважину, он неотрывно смотрел на дверь, а потом, когда дверь начинала открываться, прижимался к матери. Как они ненавидели эти моменты, когда он входил в комнату, наполняя ее подлой вонью виски и сигарет и отвратительным запахом немытого тела! Как им хотелось убежать и спрятаться от его порока и грязи! Как...
Резким движением она снова взялась за спицы, прогоняя из головы ужасные воспоминания.
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая...
Даже после смерти отца маленький Саймон боялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100