.. Ничто так не вмещает в себя логику и чувство, как маленький кусочек металла, именуемый пером, че! Подумайте, как странно, – удивившись своим словам, дон Хосе посмотрел на Штирлица. – Я красиво сформулировал, согласитесь?!
– Великолепно, – Штирлиц кивнул. – Действительно великолепно...
– Вот видите... Значит, старость имеет свои преимущества... А вообще – страшно, че. Я старше вас почти на тридцать лет...
– Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, – заметил Штирлиц; он часто повторял эту фразу, она была неким спасательным кругом, – что бы ни было, но самое хорошее еще впереди; живи этим, верь в это, как в утреннюю молитву, все остальное – суета сует.
– Хорошо сказано, че, – дон Хосе улыбнулся. – Ваши слова?
– А разве можно считать слова собственностью? Любое слово было произнесено до нас с вами миллион, миллиард раз... А потом я, вы, он несколько иначе составили слова – причем случайно, не думая, – и получилась ваша, моя, его фраза... Это же высказывалось до нас сотни тысяч раз, только другими людьми, при других обстоятельствах, на иных языках...
– Занятно... Почти так же говорил наш Хорхе Борхес... Читали его книги?
– Только эссе. Его мало переводят в Европе и Штатах.
– Европа и Штаты поучают нас в сфере техники и эксплуатируют в экономике. А им бы поучиться у нас тому, что я бы определил как национальный синтез при расовом разнородстве. Вся Латинская Америка суть одна нация, которая включает в себя креолов и индейцев, испанцев и африканцев, немцев и русских, англичан и сербов; это никого еще не занимало в мире, кроме как наших литераторов, – именно в этом они политики, причем весьма опасные для режимов в силу их талантливости... Возьмите Борхеса, он останется в памяти как глыба аргентинской прозы, поверьте мне, че. Он насквозь политизирован, претендует на то, чтобы быть правым, но талант всегда стоит в левом ряду прогресса... Он как-то прекрасно сказал: никто не покушался на право Расина считаться французским поэтом за то, что он выбрал для своих трагедий античные темы... Правда ведь, а? Бедный Шекспир был бы изумлен, прикажи ему писать только на темы английской жизни с обязательным описанием привычного для британцев пейзажа. Гамлет рожден в Дании, Отелло – мавр, леди Макбет – шотландка... Между прочим, наш культ преклонения перед местным колоритом пришел из Европы, нам его европейские националисты навязали... Разве важно описывать, что происходит на похоронах индейцев? Необходимо понять суть их веры, а внешнее, видное легко описывать; осознать глубинное, принадлежное всему человечеству, значительно труднее, че. Подлинно национальная литература, одержимая социальной проблематикой, не очень-то нуждается в местном колорите... В самой мудрой арабской книге – я имею в виду Коран – нет ни одного упоминания о самом типичном арабском животном – верблюде. Для Магомета верблюд был частью родной ему повседневности, он не интересовал его как колорит... Зато верблюд очень интересует туриста, приехавшего на Нил, или бездарного поэта, спекулирующего описательством того, что дается без труда, да еще проливающего при этом слезу о горькой судьбе погонщика... Борхес провозгласил верно: наша литература должна сделаться по-настоящему аргентинской и без удобного описания быта гаучо. Будущее ныне решается в городе, нравится это традиционалистам, которые всегда опрокинуты в национализм, или нет.
– Но ведь прославленный аргентинский роман «Дон Сегундо Сомбра» посвящен гаучо и весь пронизан местным колоритом, – возразил Штирлиц. – Я не вижу в нем национализма, мне эта идеология отвратительна, как и вам...
Дон Хосе рассмеялся. Как истинный спорщик, измученный одиночеством, он ликовал, когда компаньон подставлялся:
– Че, вы не представляете себе, как вы неправы! Автор «Дон Сегундо» Гуиральдес многие годы прожил в Париже и при этом в совершенстве знал английский! Его литературные гаучо, ставшие, кстати, аргентинским эталоном, говорят совершенно не так, как истинные гаучо Патагонии! Его герои говорят на жаргоне Монмартра, где жил писатель! А сюжет романа подобен «Киму» Редьярда Киплинга! Но ведь и сам Киплинг вышел из твеновского «Геккельбери Фина»! Если бы Гуиральдес не вобрал в себя французскую метафористику и американо-британскую структурность, мы бы не имели классической аргентинской прозы! Классика без предшественников невозможна. Задача аргентинской литературы состоит в отдаче идей мировой культуры нашему народу. Про нас говорят, что мы как молодая нация оторваны от истории. Наоборот, че, именно молодая нация алчно набрасывается на историю, она чувствует ее значительно более остро, чем старые нации... Нигде не было таких яростных споров между поклонниками нацистов и патриотами союзнической идеи, как в Аргентине! Нигде! Вы себе не представляете накал борьбы, который здесь был в конце тридцатых и начале сороковых годов! Между «традиционалистами», которые поддерживали нацистов, и левыми, стоявшими за интернационал...
– Крики по поводу традиций, новаций, национализма, исключительности, как правило, присущи малоталантливым людям, лишенным общественной идеи, – сказал Штирлиц. – Важнее рассуждать не о том, сколь Дон Кихот «типично испанский», но почему он, обращаясь с речью к крестьянам, чуть ли не дословно цитирует фрагменты из «Трудов и дней» Гесиода... Греко-средиземноморское влияние времен античности на средневекового рыцаря печального образа... Об этом, кстати, в Испании запрещено спорить : «Дон Кихот абсолютный испанец, не подверженный никаким влияниям извне, только беспочвенный интернационалист может позволить себе такое кощунство!»
– Вот видите, – задумчиво откликнулся дон Хосе. – А мы, аргентинцы, к испанской культуре, включавшей – как вы настаиваете – элементы древнегреческой, прибавили магическое искусство индейцев, идеи французских энциклопедистов; алчное колонизаторство британцев вынудило нас выучить английский; уже в начале сороковых годов «По ком звонит колокол» здесь знали лучше, чем в Штатах, не говоря уже о Европе... Мы – бурлящий котел, че, наша литература, являющаяся выразителем идей , чревата провозглашением манифеста, и этот манифест очень не понравится на севере, не сердитесь, что я это говорю вам, янки... Границы не могут охранить ту или иную традицию, особенно в наше время... Армия, которую мы содержим, не в силах сдержать чье бы то ни было нашествие в Кордильерах или в сельве Параны, – сама история так распорядилась... Армия охраняет не страну с ее традициями, а президентский дворец, че...
– Видимо, ваша литература стоит перед важнейшей задачей: понять новую суть времени , – заметил Штирлиц. – За последние двадцать лет гений науки взорвал изнутри понятие о времени и пространстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
– Великолепно, – Штирлиц кивнул. – Действительно великолепно...
– Вот видите... Значит, старость имеет свои преимущества... А вообще – страшно, че. Я старше вас почти на тридцать лет...
– Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, – заметил Штирлиц; он часто повторял эту фразу, она была неким спасательным кругом, – что бы ни было, но самое хорошее еще впереди; живи этим, верь в это, как в утреннюю молитву, все остальное – суета сует.
– Хорошо сказано, че, – дон Хосе улыбнулся. – Ваши слова?
– А разве можно считать слова собственностью? Любое слово было произнесено до нас с вами миллион, миллиард раз... А потом я, вы, он несколько иначе составили слова – причем случайно, не думая, – и получилась ваша, моя, его фраза... Это же высказывалось до нас сотни тысяч раз, только другими людьми, при других обстоятельствах, на иных языках...
– Занятно... Почти так же говорил наш Хорхе Борхес... Читали его книги?
– Только эссе. Его мало переводят в Европе и Штатах.
– Европа и Штаты поучают нас в сфере техники и эксплуатируют в экономике. А им бы поучиться у нас тому, что я бы определил как национальный синтез при расовом разнородстве. Вся Латинская Америка суть одна нация, которая включает в себя креолов и индейцев, испанцев и африканцев, немцев и русских, англичан и сербов; это никого еще не занимало в мире, кроме как наших литераторов, – именно в этом они политики, причем весьма опасные для режимов в силу их талантливости... Возьмите Борхеса, он останется в памяти как глыба аргентинской прозы, поверьте мне, че. Он насквозь политизирован, претендует на то, чтобы быть правым, но талант всегда стоит в левом ряду прогресса... Он как-то прекрасно сказал: никто не покушался на право Расина считаться французским поэтом за то, что он выбрал для своих трагедий античные темы... Правда ведь, а? Бедный Шекспир был бы изумлен, прикажи ему писать только на темы английской жизни с обязательным описанием привычного для британцев пейзажа. Гамлет рожден в Дании, Отелло – мавр, леди Макбет – шотландка... Между прочим, наш культ преклонения перед местным колоритом пришел из Европы, нам его европейские националисты навязали... Разве важно описывать, что происходит на похоронах индейцев? Необходимо понять суть их веры, а внешнее, видное легко описывать; осознать глубинное, принадлежное всему человечеству, значительно труднее, че. Подлинно национальная литература, одержимая социальной проблематикой, не очень-то нуждается в местном колорите... В самой мудрой арабской книге – я имею в виду Коран – нет ни одного упоминания о самом типичном арабском животном – верблюде. Для Магомета верблюд был частью родной ему повседневности, он не интересовал его как колорит... Зато верблюд очень интересует туриста, приехавшего на Нил, или бездарного поэта, спекулирующего описательством того, что дается без труда, да еще проливающего при этом слезу о горькой судьбе погонщика... Борхес провозгласил верно: наша литература должна сделаться по-настоящему аргентинской и без удобного описания быта гаучо. Будущее ныне решается в городе, нравится это традиционалистам, которые всегда опрокинуты в национализм, или нет.
– Но ведь прославленный аргентинский роман «Дон Сегундо Сомбра» посвящен гаучо и весь пронизан местным колоритом, – возразил Штирлиц. – Я не вижу в нем национализма, мне эта идеология отвратительна, как и вам...
Дон Хосе рассмеялся. Как истинный спорщик, измученный одиночеством, он ликовал, когда компаньон подставлялся:
– Че, вы не представляете себе, как вы неправы! Автор «Дон Сегундо» Гуиральдес многие годы прожил в Париже и при этом в совершенстве знал английский! Его литературные гаучо, ставшие, кстати, аргентинским эталоном, говорят совершенно не так, как истинные гаучо Патагонии! Его герои говорят на жаргоне Монмартра, где жил писатель! А сюжет романа подобен «Киму» Редьярда Киплинга! Но ведь и сам Киплинг вышел из твеновского «Геккельбери Фина»! Если бы Гуиральдес не вобрал в себя французскую метафористику и американо-британскую структурность, мы бы не имели классической аргентинской прозы! Классика без предшественников невозможна. Задача аргентинской литературы состоит в отдаче идей мировой культуры нашему народу. Про нас говорят, что мы как молодая нация оторваны от истории. Наоборот, че, именно молодая нация алчно набрасывается на историю, она чувствует ее значительно более остро, чем старые нации... Нигде не было таких яростных споров между поклонниками нацистов и патриотами союзнической идеи, как в Аргентине! Нигде! Вы себе не представляете накал борьбы, который здесь был в конце тридцатых и начале сороковых годов! Между «традиционалистами», которые поддерживали нацистов, и левыми, стоявшими за интернационал...
– Крики по поводу традиций, новаций, национализма, исключительности, как правило, присущи малоталантливым людям, лишенным общественной идеи, – сказал Штирлиц. – Важнее рассуждать не о том, сколь Дон Кихот «типично испанский», но почему он, обращаясь с речью к крестьянам, чуть ли не дословно цитирует фрагменты из «Трудов и дней» Гесиода... Греко-средиземноморское влияние времен античности на средневекового рыцаря печального образа... Об этом, кстати, в Испании запрещено спорить : «Дон Кихот абсолютный испанец, не подверженный никаким влияниям извне, только беспочвенный интернационалист может позволить себе такое кощунство!»
– Вот видите, – задумчиво откликнулся дон Хосе. – А мы, аргентинцы, к испанской культуре, включавшей – как вы настаиваете – элементы древнегреческой, прибавили магическое искусство индейцев, идеи французских энциклопедистов; алчное колонизаторство британцев вынудило нас выучить английский; уже в начале сороковых годов «По ком звонит колокол» здесь знали лучше, чем в Штатах, не говоря уже о Европе... Мы – бурлящий котел, че, наша литература, являющаяся выразителем идей , чревата провозглашением манифеста, и этот манифест очень не понравится на севере, не сердитесь, что я это говорю вам, янки... Границы не могут охранить ту или иную традицию, особенно в наше время... Армия, которую мы содержим, не в силах сдержать чье бы то ни было нашествие в Кордильерах или в сельве Параны, – сама история так распорядилась... Армия охраняет не страну с ее традициями, а президентский дворец, че...
– Видимо, ваша литература стоит перед важнейшей задачей: понять новую суть времени , – заметил Штирлиц. – За последние двадцать лет гений науки взорвал изнутри понятие о времени и пространстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169