(Мюллер не без злорадства подумал, прочитав полицейское дело на Гесса, заведенное еще во времена Веймарской республики: «Поделом, бровастый дьявол! Если бы ты – еще задолго до Гиммлера – не назвал Гитлера на собрании борцов „фюрером“, а продолжал бы, как и раньше, обращаться к нему и говорить о нем, как о „партайгеноссе“, кто знает, как бы дело повернулось, может, нашлись бы вожжи и на самого ; а ведь когда о тебе повсюду «фюрер» да «фюрер», невольно начнешь отделять символ, то есть «фюрера», от личности Адольфа Гитлера».)
Проработав архивные документы, которые его люди смогли вывезти, Мюллер пришел к выводу, что могуществу Гитлера как лидера НСДАП Рэм не угрожал никогда. Однако то, о чем он открыто беседовал с фюрером, делясь с ним своими мыслями, как с «братом», могло при определенной ситуации поколебать легенду Адольфа Гитлера – «героическую» легенду «фюрера» и «мессии арийского духа».
Более всего Мюллера интересовало: отдавал ли Рэм себе отчет в том, что, делясь с фюрером своими соображениями о будущем имперского вермахта, он подписывал себе смертный приговор?
Действительно, в конце тридцать третьего года, за восемь месяцев до расстрела, Рэм высказал Гитлеру ряд соображений о будущем германской армии. (Поскольку беседа проходила в апартаменте отеля «Адлон», что напротив Бранденбургских ворот, – там всегда останавливался фюрер, когда ненадолго приезжал в Берлин, – служба Гиммлера записала беседу «братьев». Даже став канцлером, большую часть времени фюрер проводил в Мюнхене – утром в «Коричневом доме», штаб-квартире НСДАП, затем в своих любимых ресторанах, чаще всего с молодым архитектором Альбертом Шпеером, разрабатывая планы будущих германских городов; там не писали , – в Баварии все свои; Берлин – сложный город, его еще надо по-настоящему завоевать, дело не одного года; слишком глубоко здесь засели зловредные бациллы интернационального интеллектуализма, слишком здесь близка память о Тельмане и Люксембург, Бабеле и Либкнехте; работать еще и работать.)
Судя по расшифрованной записи беседы фюрера с вождем СА – тех нацистских объединений, которые вышли вместе с ветеранами против Веймарской республики в двадцать третьем, когда Гитлер и Рэм стояли плечом к плечу, глядя на строй солдат, целившихся в них, – Рэм настаивал на том, что штурмовиков СА необходимо влить в ряды вермахта как самостоятельную единицу, подчиняющуюся лишь ему, Рэму, – некая гвардия национал-социализма в рядах армии.
Поскольку беседа носила интимный характер, все ее повороты не были внесены в расшифровку беседы, документ должен быть чистым, ибо отныне он принадлежит истории человечества, а не одному лишь архиву НСДАП: фюрер стал канцлером тысячелетнего рейха, каждое его слово будет занесено на скрижали благодарными потомками.
Но из текста явствовало, что Рэм настаивал на главном: «Ты, как и я, отдаешь себе отчет в том, что все эти генералы из главного штаба относятся к нам с тобой как к ефрейтору и капитану. Каждый из этих старцев влачит за собой историю; за каждым из них поместья и счета в банках, у нас же с тобой нет ничего за душой, кроме национальной идеи, которая привела нас к победе. Ты думаешь, мы им будем нужны до конца?»
Ответ фюрера приведен не был, следовала лишь ремарка, в которой было сказано, что фюрер не разделяет скептицизма Рэма, полагая его прогноз чересчур пессимистическим; у генералов много пороков, но вряд ли можно сомневаться, что они, как и Гитлер, думают о величии немцев, попранном в Версале.
– Ты не прав, Адольф, – продолжал между тем Рэм, наивно полагавший, что ветеранам не пристало ничего таить друг от друга. – Рано или поздно, но тебе и мне придется выполнить то, что мы обещали немцам, когда шли к власти. Нам придется потрясти мошну у некоторых финансистов; Геббельс доказал, что блок с ними был временной мерой, но ведь придет время – и нация потребует реализации слов в дела! Именно в эту годину нам и потребуется гвардия в вермахте, которая понудит генералов отдать войскам тот приказ, в котором будем заинтересованы мы, движение национал-социалистов. Я думаю, что инфильтрация СА в вермахт позволит тебе провести мое назначение главнокомандующим вермахта, на худой конец – начальником генерального штаба; лишь в этом случае наше с тобой дело окажется в надежных руках.
Гитлер ответил, что слова национал-социалистов никогда не расходились с делом.
– Да, но ведь не кто иной, как генералы, отдают приказ войскам стрелять по толпе, – возразил Рэм.
– Отныне в Германии нет толпы, – ответил фюрер. – Есть немцы.
– Прости меня, – возразил Рэм, – но это смахивает на то, что все мы говорили до того, как стали правительством! Это лозунг для выступления на предвыборном митинге, а не рецепт для управления такой сложной страной, которая нам с тобой досталась. Ты прекрасно знаешь, что уже сейчас среди части старых борцов, особенно на заводах Рура, начались разговоры, что мы пошли на поводу у крупной буржуазии, погрязли в роскоши и все такое прочее! Ты же знаешь, как умеют варьировать словами наши враги – как на Востоке, так и на Западе.
– Я погряз в роскоши?! (Эта тирада – к удивлению Мюллера – была приведена в расшифровке целиком.) Да ты же сам брал мне напрокат фрак и цилиндр, когда я должен был ехать к Гинденбургу! Ветераны знают, как я живу, и верят мне! Никому не удастся поссорить их со мной. Но если когда-либо кто-либо докажет, что мои «партайгеноссен» действительно погрязли в роскоши, разврате или в чем-либо, что позорит звание национал-социалиста, я лично дам приказ о расправе. И сердце мое не содрогнется, Эрнст, ты меня знаешь!
«Он же этим сказал все, – удивился Мюллер, перечитав еще раз, слово за словом, пассаж Гитлера. – Он дал ему понять, что никогда и ни при каких условиях не отдаст «старых борцов» даже Рэму, тому именно человеку, который привлек его в девятнадцатом, сказав молодому австрийскому ефрейтору: «Пойди посмотри, что это за Социалистическая рабочая партия, и, если, как говорят, она того стоит, возьми ее и сделай своей: пригодится в борьбе против большевиков, евреев и масонов». Гитлер же пригрозил ему сейчас, в «Адлоне», намекнув, что расправится с тем, кто позорит звание национал-социалиста, а ведь и он, фюрер, и уж тем более все окружающие знали о тайном недуге Рэма – о его гомосексуальных склонностях. Неужели человек, ставший членом триумвирата , не понимал, что речь идет о нем?! Да, видимо, с теми, кто пробкой вырвался наверх, уравнявшись в чем-то с большим капиталом, и в самом деле происходит некая метаморфоза: они перестают идентифицировать себя с той фамилией, которая ежедневно мелькает на страницах газет, и лицом на цветных обложках иллюстрированных журналов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Проработав архивные документы, которые его люди смогли вывезти, Мюллер пришел к выводу, что могуществу Гитлера как лидера НСДАП Рэм не угрожал никогда. Однако то, о чем он открыто беседовал с фюрером, делясь с ним своими мыслями, как с «братом», могло при определенной ситуации поколебать легенду Адольфа Гитлера – «героическую» легенду «фюрера» и «мессии арийского духа».
Более всего Мюллера интересовало: отдавал ли Рэм себе отчет в том, что, делясь с фюрером своими соображениями о будущем имперского вермахта, он подписывал себе смертный приговор?
Действительно, в конце тридцать третьего года, за восемь месяцев до расстрела, Рэм высказал Гитлеру ряд соображений о будущем германской армии. (Поскольку беседа проходила в апартаменте отеля «Адлон», что напротив Бранденбургских ворот, – там всегда останавливался фюрер, когда ненадолго приезжал в Берлин, – служба Гиммлера записала беседу «братьев». Даже став канцлером, большую часть времени фюрер проводил в Мюнхене – утром в «Коричневом доме», штаб-квартире НСДАП, затем в своих любимых ресторанах, чаще всего с молодым архитектором Альбертом Шпеером, разрабатывая планы будущих германских городов; там не писали , – в Баварии все свои; Берлин – сложный город, его еще надо по-настоящему завоевать, дело не одного года; слишком глубоко здесь засели зловредные бациллы интернационального интеллектуализма, слишком здесь близка память о Тельмане и Люксембург, Бабеле и Либкнехте; работать еще и работать.)
Судя по расшифрованной записи беседы фюрера с вождем СА – тех нацистских объединений, которые вышли вместе с ветеранами против Веймарской республики в двадцать третьем, когда Гитлер и Рэм стояли плечом к плечу, глядя на строй солдат, целившихся в них, – Рэм настаивал на том, что штурмовиков СА необходимо влить в ряды вермахта как самостоятельную единицу, подчиняющуюся лишь ему, Рэму, – некая гвардия национал-социализма в рядах армии.
Поскольку беседа носила интимный характер, все ее повороты не были внесены в расшифровку беседы, документ должен быть чистым, ибо отныне он принадлежит истории человечества, а не одному лишь архиву НСДАП: фюрер стал канцлером тысячелетнего рейха, каждое его слово будет занесено на скрижали благодарными потомками.
Но из текста явствовало, что Рэм настаивал на главном: «Ты, как и я, отдаешь себе отчет в том, что все эти генералы из главного штаба относятся к нам с тобой как к ефрейтору и капитану. Каждый из этих старцев влачит за собой историю; за каждым из них поместья и счета в банках, у нас же с тобой нет ничего за душой, кроме национальной идеи, которая привела нас к победе. Ты думаешь, мы им будем нужны до конца?»
Ответ фюрера приведен не был, следовала лишь ремарка, в которой было сказано, что фюрер не разделяет скептицизма Рэма, полагая его прогноз чересчур пессимистическим; у генералов много пороков, но вряд ли можно сомневаться, что они, как и Гитлер, думают о величии немцев, попранном в Версале.
– Ты не прав, Адольф, – продолжал между тем Рэм, наивно полагавший, что ветеранам не пристало ничего таить друг от друга. – Рано или поздно, но тебе и мне придется выполнить то, что мы обещали немцам, когда шли к власти. Нам придется потрясти мошну у некоторых финансистов; Геббельс доказал, что блок с ними был временной мерой, но ведь придет время – и нация потребует реализации слов в дела! Именно в эту годину нам и потребуется гвардия в вермахте, которая понудит генералов отдать войскам тот приказ, в котором будем заинтересованы мы, движение национал-социалистов. Я думаю, что инфильтрация СА в вермахт позволит тебе провести мое назначение главнокомандующим вермахта, на худой конец – начальником генерального штаба; лишь в этом случае наше с тобой дело окажется в надежных руках.
Гитлер ответил, что слова национал-социалистов никогда не расходились с делом.
– Да, но ведь не кто иной, как генералы, отдают приказ войскам стрелять по толпе, – возразил Рэм.
– Отныне в Германии нет толпы, – ответил фюрер. – Есть немцы.
– Прости меня, – возразил Рэм, – но это смахивает на то, что все мы говорили до того, как стали правительством! Это лозунг для выступления на предвыборном митинге, а не рецепт для управления такой сложной страной, которая нам с тобой досталась. Ты прекрасно знаешь, что уже сейчас среди части старых борцов, особенно на заводах Рура, начались разговоры, что мы пошли на поводу у крупной буржуазии, погрязли в роскоши и все такое прочее! Ты же знаешь, как умеют варьировать словами наши враги – как на Востоке, так и на Западе.
– Я погряз в роскоши?! (Эта тирада – к удивлению Мюллера – была приведена в расшифровке целиком.) Да ты же сам брал мне напрокат фрак и цилиндр, когда я должен был ехать к Гинденбургу! Ветераны знают, как я живу, и верят мне! Никому не удастся поссорить их со мной. Но если когда-либо кто-либо докажет, что мои «партайгеноссен» действительно погрязли в роскоши, разврате или в чем-либо, что позорит звание национал-социалиста, я лично дам приказ о расправе. И сердце мое не содрогнется, Эрнст, ты меня знаешь!
«Он же этим сказал все, – удивился Мюллер, перечитав еще раз, слово за словом, пассаж Гитлера. – Он дал ему понять, что никогда и ни при каких условиях не отдаст «старых борцов» даже Рэму, тому именно человеку, который привлек его в девятнадцатом, сказав молодому австрийскому ефрейтору: «Пойди посмотри, что это за Социалистическая рабочая партия, и, если, как говорят, она того стоит, возьми ее и сделай своей: пригодится в борьбе против большевиков, евреев и масонов». Гитлер же пригрозил ему сейчас, в «Адлоне», намекнув, что расправится с тем, кто позорит звание национал-социалиста, а ведь и он, фюрер, и уж тем более все окружающие знали о тайном недуге Рэма – о его гомосексуальных склонностях. Неужели человек, ставший членом триумвирата , не понимал, что речь идет о нем?! Да, видимо, с теми, кто пробкой вырвался наверх, уравнявшись в чем-то с большим капиталом, и в самом деле происходит некая метаморфоза: они перестают идентифицировать себя с той фамилией, которая ежедневно мелькает на страницах газет, и лицом на цветных обложках иллюстрированных журналов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169