Хотя бы выкурить цигарку, но старики, сидевшие с ним за столом, курили трубку, а Сабэу ушел домой. Позднее к столу подошел Джеордже.
— Не сделать ли нам перерыв часа на два? — нагнувшись, шепнул он на ухо Митру.— Пошли к нам обедать.
— Не могу, товарищ директор,— покраснев, ответил Митру. («Товарищ» он произнес робко, словно боясь обидеть Теодореску, но чувствовал, что именно так должен называть его.) — Бедняга Флорида и так, наверно, заждалась меня. Совсем от дома отбился... скоро Фэникэ меня узнавать перестанет. Уж как-нибудь в другой раз, коли позовете. Благодарствую!
-— Пошли, Митру, выпьешь хотя бы рюмочку цуйки.
— В голове помутится, благодарствую,— снова отказался Митру, взглянув Джеордже прямо в глаза.— Так хочется есть, что, ежели выпью рюмочку, опьянею, а Флорида ждет меня с обедом. Еще капельку — и пойду. Желаю вам кушать на здоровье.
— Должно быть, вкусно готовит твоя баба, Митру, вели отказываешься отведать обеда у такой первоклассной мастерицы, как директорша,— вмешалась Катица Цурику.
Она встала со стула, расправила все свои двенадцати накрахмаленных юбок и сладко зевнула.
— А я удалюсь на часок. Пойду приготовлю себе омлет.
— Что? — вытаращил глаза Митру.
— Яичницу.
Стоявшие у стола крестьяне забеспокоились.
— Это что же получается? Кончилась запись?
— Не кончилась,-— крикнул Митру.— Имейте терпение. Запись идет дальше.
— Хорошо, Митру,— улыбаясь, сказал Теодореску.-- Как только пообедаю, подменю тебя. Курево есть?
И Митру продолжал записывать фамилии подходивших к столу людей.
Подняв глаза, он неожиданно увидел сына. Фэникэ стоял, опершись о стол, и не осмеливался обратить на себя внимание отца. Флорица вымыла сына, надела на него чистую рубаху, но мальчик был так худ, что казался прозрачным. У Митру болезненно сжалось сердце.
— Тебе что?
— Мама послала, приказала домой идти, обед готов.
— А что, твоя мать разве не знает, что я занят? — спросил он, но таким тоном, словно говорил: «Хороший ты у меня парень, радуешь отца, вот тебе два лея, пойди купи себе конфет».
— Верно, не знает,— нерешительно ответил Фэникэ. Крестьяне, нетерпеливо топтавшиеся у стола, переглянулись.
— Пойди поешь, а то уже поздно,— неуверенно сказал один из них,— придешь, чай, после еды.
— Ты меня не учи, сам знаю свой долг. Ступай, сынок, скажи матери, что скоро приду.
— Иду. На обед сегодня мама утку зажарила,— как можно громче объявил Фэникэ.
На мгновение Митру показалось, что он вот-вот заплачет и осрамится при всем пароде.
— Зачем же это она утку зарезала? Ведь не воскресенье...— пробормотал он, не осмеливаясь взглянуть ребенку в глаза.
— Мамочка сказала, что ты, должно быть, устал. Она на тебя посмотреть приходила, видела, как пишешь.
— Иди домой,— тихо приказал Митру.— Я приду часов в пять, в шесть. Утка и в холодном виде хороша. Ба]М бурэ Петре.
— Который Барбурэ? Сын Кроампы или Шкэтулы
— Все одно...
Митру записал еще нескольких. Есть хотелось меньше, но на смену голоду пришла слабость. «Молодец Фло-рица,— думал Митру,— даром что беднячка! И парень молодец — соврал и глазом не моргнул. Не беда, когда будет у нас земля, ему не придется врать, а то приноровится». Митру развеселился, стал шутить, спросил кого-то, не собирается ли записываться на землю и Клоамбеш, он бы с радостью швырнул его в школьный колодец, там глубоко, потом поинтересовался, сколько ему заплатят за эту каторжную работу, от писанины у него совсем онемела правая рука.
Внезапно Митру .побелел и отложил в сторону ручку, чтобы не выронить и не запачкать списки. К столу пробиралась Флорица с покрытой чистым полотенцем кастрюлей и большим куском свежего белого хлеба. Митру медленно поднялся из-за стола, и слова застряли у негр в горле. Флорица приближалась, нахмуренная, сердитая*
— Что же это ты? — закричала она.— Я зарезала утку, а ты заставляешь меня ждать? А вы хороши! Боитесь, что не запишут, ежели человек часик отдохнет?, Бросай работу и сейчас же садись есть.
Флорица грохнула кастрюлю прямо на списки и, приподняв полотенце, показала Митру половину румяной утки с капустой.
— Мы с сыном уже поели, не век же ждать тебя,— громко продолжала она.
Митру вдруг так ослабел, что снова опустился на стул Губы, подбородок и руки у него дрожали.
— Ел бы уж,— сказала одна из женщин.— Ишь слюни пускает. С утра ведь пишет.
Митру обхватил обеими руками кастрюлю и чуть не Гитом кинулся в класс. Там он плотно закрыл за собой дверь, сел за парту и горько заплакал, вдыхая всем существом одуряющий аромат жаркого. Что-то словно оборвалось у него внутри, он кусал губы, безуспешно стараясь Одержать слезы, потом спрятался в углу класса, уткнувшись лицом в стенку, боясь, что кто-нибудь увидит его ОКНО.
От переживаний у Митру пропал аппетит, и он почтя насильно откусывал куски мяса с румяной хрустящей корочкой. Слезы ручьями текли по щекам. «Эх, дурак я, дурак,— подумал он.— Совсем рехнулся». Вдруг кто-то постучал в запертую дверь.
— Открой, Митру, это я — Флорида... Барыня прислала вина. Говорит, чтобы пил.
Митру старательно вытер щеки и глаза подолом рубахи, заправил в рот порядочный кусок утки и, не переставая жевать, пошел к дверям. Флорида проскользнула в класс и протянула мужу бутылку с красным вином.
— Не ругайся,— прошептала она. — Не серчай. Нельзя же было нам срамиться перед всем селом теперь, когда ты в люди вышел... Я продала черное платье, все равно была в нем как ворона... или прислуга.
Митру вздрогнул, заскрипел зубами, но ответил спокойно и весело:
— И правильно сделала. Правильно. Куплю другое.
— Знаешь, Митру?.. Сегодня у колодца... Накажи меня бог — я поколотила жену Клоамбеша.
Митру расхохотался.
— А ну, расскажи, пока я буду есть. А то проголодался, как собака. Ты тоже, выходит, злая стала?
— Да,— медленно ответила Флорида, глядя на мужа черными красивыми глазами.
3
Женщины отправились с утра но воду, чтобы запастись ею на целый день. Все спешили. У артезианского колодца поднимался галдеж и начиналась давка, из которой редко кому удавалось выбраться сухим. Здесь можно было узнать все сельские новости. Пока подходила очередь, женщины успевали перемыть кости всем до седьмого колена. Когда Флорида Мод подходила к колодцу, оттуда слышались возбужденные голоса и плеск воды; земля вокруг сруба была сырая, и босая Флорида, вздрагивая от холода, заняла очередь и прислонилась к ограде.
— Да, дорогие, собрались и школе все голодранцы,— гудел хриплый, почти мужской голос Аурелии, жены Клоамбеша. — На чужую землю позарились, только забыли, чья эта земля. Вот спустят с них потом десять шкур...
— Помешались, проклятые,— завопила какая-то старушонка со сморщенным в комочек лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Не сделать ли нам перерыв часа на два? — нагнувшись, шепнул он на ухо Митру.— Пошли к нам обедать.
— Не могу, товарищ директор,— покраснев, ответил Митру. («Товарищ» он произнес робко, словно боясь обидеть Теодореску, но чувствовал, что именно так должен называть его.) — Бедняга Флорида и так, наверно, заждалась меня. Совсем от дома отбился... скоро Фэникэ меня узнавать перестанет. Уж как-нибудь в другой раз, коли позовете. Благодарствую!
-— Пошли, Митру, выпьешь хотя бы рюмочку цуйки.
— В голове помутится, благодарствую,— снова отказался Митру, взглянув Джеордже прямо в глаза.— Так хочется есть, что, ежели выпью рюмочку, опьянею, а Флорида ждет меня с обедом. Еще капельку — и пойду. Желаю вам кушать на здоровье.
— Должно быть, вкусно готовит твоя баба, Митру, вели отказываешься отведать обеда у такой первоклассной мастерицы, как директорша,— вмешалась Катица Цурику.
Она встала со стула, расправила все свои двенадцати накрахмаленных юбок и сладко зевнула.
— А я удалюсь на часок. Пойду приготовлю себе омлет.
— Что? — вытаращил глаза Митру.
— Яичницу.
Стоявшие у стола крестьяне забеспокоились.
— Это что же получается? Кончилась запись?
— Не кончилась,-— крикнул Митру.— Имейте терпение. Запись идет дальше.
— Хорошо, Митру,— улыбаясь, сказал Теодореску.-- Как только пообедаю, подменю тебя. Курево есть?
И Митру продолжал записывать фамилии подходивших к столу людей.
Подняв глаза, он неожиданно увидел сына. Фэникэ стоял, опершись о стол, и не осмеливался обратить на себя внимание отца. Флорица вымыла сына, надела на него чистую рубаху, но мальчик был так худ, что казался прозрачным. У Митру болезненно сжалось сердце.
— Тебе что?
— Мама послала, приказала домой идти, обед готов.
— А что, твоя мать разве не знает, что я занят? — спросил он, но таким тоном, словно говорил: «Хороший ты у меня парень, радуешь отца, вот тебе два лея, пойди купи себе конфет».
— Верно, не знает,— нерешительно ответил Фэникэ. Крестьяне, нетерпеливо топтавшиеся у стола, переглянулись.
— Пойди поешь, а то уже поздно,— неуверенно сказал один из них,— придешь, чай, после еды.
— Ты меня не учи, сам знаю свой долг. Ступай, сынок, скажи матери, что скоро приду.
— Иду. На обед сегодня мама утку зажарила,— как можно громче объявил Фэникэ.
На мгновение Митру показалось, что он вот-вот заплачет и осрамится при всем пароде.
— Зачем же это она утку зарезала? Ведь не воскресенье...— пробормотал он, не осмеливаясь взглянуть ребенку в глаза.
— Мамочка сказала, что ты, должно быть, устал. Она на тебя посмотреть приходила, видела, как пишешь.
— Иди домой,— тихо приказал Митру.— Я приду часов в пять, в шесть. Утка и в холодном виде хороша. Ба]М бурэ Петре.
— Который Барбурэ? Сын Кроампы или Шкэтулы
— Все одно...
Митру записал еще нескольких. Есть хотелось меньше, но на смену голоду пришла слабость. «Молодец Фло-рица,— думал Митру,— даром что беднячка! И парень молодец — соврал и глазом не моргнул. Не беда, когда будет у нас земля, ему не придется врать, а то приноровится». Митру развеселился, стал шутить, спросил кого-то, не собирается ли записываться на землю и Клоамбеш, он бы с радостью швырнул его в школьный колодец, там глубоко, потом поинтересовался, сколько ему заплатят за эту каторжную работу, от писанины у него совсем онемела правая рука.
Внезапно Митру .побелел и отложил в сторону ручку, чтобы не выронить и не запачкать списки. К столу пробиралась Флорица с покрытой чистым полотенцем кастрюлей и большим куском свежего белого хлеба. Митру медленно поднялся из-за стола, и слова застряли у негр в горле. Флорица приближалась, нахмуренная, сердитая*
— Что же это ты? — закричала она.— Я зарезала утку, а ты заставляешь меня ждать? А вы хороши! Боитесь, что не запишут, ежели человек часик отдохнет?, Бросай работу и сейчас же садись есть.
Флорица грохнула кастрюлю прямо на списки и, приподняв полотенце, показала Митру половину румяной утки с капустой.
— Мы с сыном уже поели, не век же ждать тебя,— громко продолжала она.
Митру вдруг так ослабел, что снова опустился на стул Губы, подбородок и руки у него дрожали.
— Ел бы уж,— сказала одна из женщин.— Ишь слюни пускает. С утра ведь пишет.
Митру обхватил обеими руками кастрюлю и чуть не Гитом кинулся в класс. Там он плотно закрыл за собой дверь, сел за парту и горько заплакал, вдыхая всем существом одуряющий аромат жаркого. Что-то словно оборвалось у него внутри, он кусал губы, безуспешно стараясь Одержать слезы, потом спрятался в углу класса, уткнувшись лицом в стенку, боясь, что кто-нибудь увидит его ОКНО.
От переживаний у Митру пропал аппетит, и он почтя насильно откусывал куски мяса с румяной хрустящей корочкой. Слезы ручьями текли по щекам. «Эх, дурак я, дурак,— подумал он.— Совсем рехнулся». Вдруг кто-то постучал в запертую дверь.
— Открой, Митру, это я — Флорида... Барыня прислала вина. Говорит, чтобы пил.
Митру старательно вытер щеки и глаза подолом рубахи, заправил в рот порядочный кусок утки и, не переставая жевать, пошел к дверям. Флорида проскользнула в класс и протянула мужу бутылку с красным вином.
— Не ругайся,— прошептала она. — Не серчай. Нельзя же было нам срамиться перед всем селом теперь, когда ты в люди вышел... Я продала черное платье, все равно была в нем как ворона... или прислуга.
Митру вздрогнул, заскрипел зубами, но ответил спокойно и весело:
— И правильно сделала. Правильно. Куплю другое.
— Знаешь, Митру?.. Сегодня у колодца... Накажи меня бог — я поколотила жену Клоамбеша.
Митру расхохотался.
— А ну, расскажи, пока я буду есть. А то проголодался, как собака. Ты тоже, выходит, злая стала?
— Да,— медленно ответила Флорида, глядя на мужа черными красивыми глазами.
3
Женщины отправились с утра но воду, чтобы запастись ею на целый день. Все спешили. У артезианского колодца поднимался галдеж и начиналась давка, из которой редко кому удавалось выбраться сухим. Здесь можно было узнать все сельские новости. Пока подходила очередь, женщины успевали перемыть кости всем до седьмого колена. Когда Флорида Мод подходила к колодцу, оттуда слышались возбужденные голоса и плеск воды; земля вокруг сруба была сырая, и босая Флорида, вздрагивая от холода, заняла очередь и прислонилась к ограде.
— Да, дорогие, собрались и школе все голодранцы,— гудел хриплый, почти мужской голос Аурелии, жены Клоамбеша. — На чужую землю позарились, только забыли, чья эта земля. Вот спустят с них потом десять шкур...
— Помешались, проклятые,— завопила какая-то старушонка со сморщенным в комочек лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159