— А ты, попадья, выпьешь?
— Немножко... совсем немножко, врачи мне запретили.
— И правильно сделали, — согласилась Ирина, хитро подмигнув. Эмилия заметила это. В душе ее росло беспокойство, ведь вскоре неизбежно зайдет разговор о Джеордже. Ей захотелось рассказать все этим женщинам, хотя она их и недолюбливала.
Выпили по стаканчику, и попадья наполнила их снова. Эмилия почти не спала всю ночь, очень устала, и наливка растекалась по ее телу, как ртуть, вместе е тяжелой тоской.
— Ну, расскажи, Милли, что у вас случилось? — лениво проговорила Ирина.
Но от Эмилии не ускользнуло, что соседка горит от нетерпения поскорее узнать все подробности: в глазах Ирины сверкнул знакомый огонек, всегда появлявшийся, когда шла речь о Джеордже.
— Так, пустяки... Он хочет отдать землю, поделить ее...
— Продать землю? — поразилась попадья. — Но зачем же? Муж говорит, что наступает инфляция, как после прошлой войны.
— Нет. Он хочет отдать ее так. Бесплатно. Попадья и Ирина обменялись быстрым взглядом.
Эмилия поняла: они не верят ей. Они убеждены, что она что-то скрывает, например историю с Марией Урсу. Это недоверие еще больше рассердило ее.
— Пейте, допивайте свои стаканы... я говорю вам правду... А какое мое дело до того, что коммунисты приказали ему разориться. У нас есть ребенок, мы обязаны его вырастить.
— Ну конечно, — согласилась жена Кордиша.
— С чего это взбрело ему в голову?
— Кто знает? Наверное, не совсем нормальный.
— Ах, как ты можешь говорить так, — вмешалась попадья. — Господин директор такой тонкий, культурный человек...
— Да, — кивнула головой Сильвия Кордиш.
Все замолчали. Эмилия опьянела, и ей захотелось спать. Ирина начала не спеша рассказывать, как узнала о героической смерти учителя Джиурджиу и как была удивлена, обнаружив, что совсем не переживает его гибель... Все-таки это был близкий знакомый, тонкий, вежливый человек, проживший у них дома почти три года. Эмилия не слушала. Прямо перед ней висела фотография Дануца четырех лет. Его серьезная мордочка с высоким лбом и крепко сжатыми губами до слез растрогала ее.
— Как жаль, что у тебя нет радио, мы бы так славно повеселились,— сказала Ирина. — Очень уж редко встречаемся мы, женщины, а помните, как было в школе, в интернате?
— О, сколько времени утекло с тех пор... Трудно представить, что я когда-то училась там, — вздохнула попадья. — Прекрасная настойка. Как ты ее приготовляешь?
Эмилия пожала плечами.
— Как обычно.
— Сладкая и вкусная.
— Тебе все-таки не следовало бы допускать, чтобы Джеордже связывался с коммунистами. Ты такая энергичная, властная. Подумать только — избегает общества своих старых друзей и предпочитает им Арделяну! Вы понятия не имеете, что это за тип!
Как в тумане, Эмилия вспомнила, что несколько лет назад все село говорило о том, что Ирина сошлась с механиком и по ночам ходит к нему домой.
— Хорошо, что кончилась война, — вздохнула попадья. — Я так боялась за мужа.
— Ах, оставь, дорогая, ему совсем не помешало бы немного военной выправки. Брюшко отращивать начал,— засмеялась Ирина.
— Лучше брюшко, чем... — попадья запнулась. — Не сердись, Милли.
— Да я не сержусь. Ты совершенно права... Я разведусь. Не позволю ему разрушать будущее ребенка и мою жизнь.
— Знаешь, делай как хочешь, никто не может тебе помешать... но муж говорил, что скоро коммунистам конец, всех попрячут в тюрьму.
Женщины выпили еще и еще. У Эмилии страшно разболелась голова. Каждое слово этих вульгарных женщин, как удар, отдавалось в висках.
— Я разведусь... брошу его... — пролепетала она. Дверь отворилась, и вошла старуха. Она понюхала
воздух и ядовито засмеялась.
— Недурно устроились. Как шлюхи, с утра за вином.
— Как же быть, тетушка Анна. Молодость-то уходит, — заплетающимся языком ответила Ирина.
— Эх вы! Лучше бы шли домой, чтобы глаза мои вас не видели. А от тебя, попадья, я этого совсем не ожидала.
— Бросьте, тетушка Анна, лучше выпейте с нами рюмочку, — предложила, вставая из-за стола, Ирина.
Она взяла старуху за плечи, насильно усадила за &гол и всунула ей в руку рюмку.
— Дай бог здоровья, — чокнулась Анна.
Неожиданно Эмилия разрыдалась, шатаясь, подошла к кровати и упала на нее лицом вниз. Женщины, мешая друг другу, кинулись к ней.
Анна, сидя за столом с рюмкой в руке, недоуменно и сочувственно качала головой.
С улицы послышался глухой ропот толпы, чьи-то неясные крики.
4
Через каких-нибудь четверть часа после того, как Васалие Миллиону прошел по улицам села с барабаном, у примэрии уже шумел народ. Многие пришли с косами и вилами. Сначала в толпе царило оживление: слышались шутки по адресу барона, которого никто из крестьян никогда в глаза не видел. Но постепенно толпой овладело томительное нетерпение. Все смотрели вдоль улицы, ожидая появления моцев. У примэрии собралась почти половина села. Все, кому предстояло получить землю, привели с собой семьи, многие явились просто из любопытства. Странно и неприветливо выглядела обезлюдевшая улица и дома с плотно закрытыми воротами. Те, кто пришел «с оружием», застыдились и сложили вилы и косы вдоль красной кирпичной ограды примэрии. Можно было подумать, что крестьяне просто замешкались но пути на работу и вскоре отправятся на поле. Вдовы в сотый раз рассказывали, как ночью к ним явились люди с закутанными лицами и жестоко избили их. Слушатели недоумевали, кто мог так подло обойтись с одинокими женщинами.
В примэрии остался один Бикашу, исполнявший обязанности сторонка. Писарь Мелиуцэ бесследно исчез. Ар-деляну, Митру и Джеордже сидели у телефона, стараясь связаться с уездным комитетом партии. Рядом на облезлом кожаном диванчике лежал Суслэнеску. Учителю было очень плохо: все кости ныли, как открытая рана. Но жаловаться он не хотел и сам умилялся собственной выдержке. Как в тумане, шевелились за столом фигуры Арделяну, Джеордже и Митру; их слова скользили где-то над ним в воздухе, и понять их было свыше его сил.
Арделяну и Джеордже всю ночь о чем-то проговорили, о чем именно —- Суслэнеску не знал, но, судя по отдельным долетавшим до него словам, речь шла о чем-то очень простом и хорошем.
Через каждые пять минут Арделяну принимался яростно крутить ручку телефона, и тогда звонок весело трещал в грязной конторе примэрии. Никто не отвечал. Джеордже молча расхаживал по комнате с сигаретой во рту. Он чувствовал растерянность, как в первые дни после мобилизации, и не знал, чем себя занять. В течение ночи он несколько раз собирался рассказать все Арделяну, но в последнюю секунду передумывал. Что-то все же отделяло его от этого человека, вероятно, те самые вещи, о которых он не решался рассказать. Об Эмилии он вспоминал, как о чем-то очень далеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159