Обрадованная, она вытерла ее юбкой, воткнула в землю и, навалившись всем телом, медленно поднялась на ноги.
Оглядевшись, в надежде увидеть что-нибудь, старуха слабо различила вдали церковь, деревья, телят. Но голод дал себя знать. Анна зашаталась, и все поплыло у нее перед глазами.
— Не упаду! Вот возьму и не упаду,— пробормотала она и изо всех сил вцепилась в набалдашник трости. От радости, что жива и может двигаться, Анна забыла обо всем и сосредоточила все свои мысли на том, чтобы не упасть. Кабы не голод, все было бы хорошо, она могла бы простоять здесь, чтобы прогнать однорукого с его босяками, когда они явятся. Это знамение божье, что она держится на ногах, не падает, истинное счастье.
Под вечер Анну нашел здесь Митру Моц. Старуха спала, опершись на палку. Не зная, где разыскать мать, Эмилия в отчаянии попросила Митру помочь ей, и он обегал все село в поисках старухи, расспрашивая всех встречных. Митру уже совсем сбился с ног, но какая-то молодая крестьянка сказала ему, что видела, как Анна шла к мосту. Эмилия искала мать на другом конце села.
Митру подбежал к Анне и застыл от удивления — лицо у старухи было белым и гладким, как у девушки.
— Тетушка Анна, побойся бога, куда тебя занесло? Старая, больная женщина... Мы искали тебя повсюду, как полоумные,— и я, и госпожа учительница. Что ты здесь потеряла?
Старуха повернулась к нему.
— Есть хочу и устала,— простонала она.
— Как не устать, ежели больная и старая таскаешься по полям. Пойдем, я отведу тебя домой. Барыня совсем голову потеряла.
Митру поднял старуху на руки и медленно пошел к дороге. Он ломал голову, стараясь понять, что заставило Анну уйти из дому. Эмилия ни о чем ему не рассказывала. Она прибежала в слезах, ломая руки. На дороге Митру остановил запряженный волами воз и влез на него, не выпуская старуху из рук. Анна спала всю дорогу и не проснулась даже тогда, когда Митру внес ее в дом и уложил в постель. Эмилия все еще не возвращалась, и Митру побежал за ней.
Но старуха только притворялась, что спит. Довольная, что Митру везет ее домой, она не хотела рассказывать ему о случившемся. Нечего ему совать нос во всю эту историю. Услышав, как во дворе хлопнула калитка, Анна собралась с силами и встала с постели.
«Что я, собака, чтобы умирать под открытым небом?— подумала она.— Порядочные люди умирают в своей постели...» В ночном столике Анна держала наготове две свечи, на случай, если смерть застигнет ее врасплох. Старуха зажгла свечи и, накапав воску на спинку кровати, прилепила их там, потом вытянулась поверх одеяла и сложила на груди руки.
Анна чувствовала, как силы оставляют ее, как сковывает холод, медленно поднимаясь от ног к груди. «Прими меня, господи, в царствие твое, сведи меня с детьми моими Тудором, Аннуцей, Палли, Марией, Флорикой, Петре и Фэникой, которых я родила в муках». Перед глазами старухи снова возникла главная улица села. Толпа крестьян с хоругвями медленно движется по дороге, останавливаясь на каждом шагу, чтобы дать покойнице попрощаться с селом. Седой белобородый отец Авраам в золотой ризе уныло тянет «Со святыми упокой...», звенит пронзительный голос певчего Грозуцы. Плачут дети.
Слезы заструились по лицу Анны, потекли за уши. Старухе стало щекотно.
В кухне громко тикали часы с гирями. «Теперь никто их не заведет, кому нужно это старье, У этих господ маленькие наручные часики».
Анна долго лежала так, и вдруг ей мучительно захотелось поджаренного свиного сала с луком и хлебом. «Все, с жареным салом кончено,— с грустью подумала она.— Хороши к салу и соленые огурцы — так и тают во рту. В кладовой осталась еще целая банка таких огурчиков... Пойдет теперь на поминки,— недовольно вздохнула Анна.— Господи, как воняют эти свечи, а Лабош содрал по семнадцати лей за штуку... Первейший жулик этот Лабош».
Было уже довольно поздно, когда Эмилия вбежала в комнату с блестящими от слез глазами. Она громко вскрикнула, увидев горящие свечи и мать, лежавшую в постели со сложенными на груди руками.
— Мама! Мамочка!—вскрикнула она и, упав на колени рядом с кроватью, прикоснулась лбом к маленьким сморщенным рукам матери. К ее удивлению, они оказались теплыми. Грудь Анны равномерно поднималась и опускалась. Платье и туфли были покрыты грязью.
— Мама, что с тобой? Боже мой, встань скорей!
— Даже умереть не дадут человеку в этом доме,— проворчала старуха, не открывая глаз.
— Ах, боже мой, мама, что же ты натворила?— рассмеялась сквозь слезы Эмилия.— Старая женщина, а выдумываешь бог знает что... В смертном платье... в таком виде... вся в грязи, разве так можно, мама?
Эмилия потушила свечи, швырнула их под кровать, счистила накапавший воск, потом взяла мать за. плечи и усадила в постели.
— Оставь меня,— запротестовала старуха.— Я устала, все кости ломит...
— Ладно, мама, помоги мне раздеть тебя... Подожди, я поставлю воды, чтобы умыть тебя... Мне удалось поговорить с Джеордже по телефону...
— Такого не знаю, не слышала о нем, кто это?
— Мама, мама, землю отдавать не придется. Когда Джеордже сказал об этом в партии, его даже пристыдили, обвинили скорее, что он... вот и забыла кто... Бедненький! Он очень наивный, мама. Я тебе говорила, а ты...
— Не смей меня мыть!—закричала старуха.— Я тебе не покойник. Поджарь лучше сала с луком. Есть хочу.
— Сию секунду... Господи, да ведь ты целый день ничего не ела. Прости за то, что говорю правду, но ты совсем как ребенок. Сейчас приготовлю тебе поесть. От какого куска поджарить?
— Выбери помясистей,— сухо ответила Анна, едва шевеля капризно надутыми губами.
— Я думаю, что тебе не помешает и стаканчик цуйки...
— Выпью. Подай. Да открой ту банку с огурцами...
— Хорошо, мама... Сядь... Подожди, я сниму с тебя ботинки. Боже мой, во что ты их превратила! А платье... Если бы ты видела...
— Вижу! Согрей мне воды умыться... Мыло дай хорошее. Выходит, в партии поумней оказались, чем однорукий.
— Чем кто, мама?
— Чем твой... Я так и знала. Эмилия занялась готовкой.
— Дануц здоров... Все учителя хвалят его...— оживленно болтала она. — Конечно, мама, наш Джеордже после всех испытаний остался таким же идеалистом... Да он никогда и не был практичным.
— Замолчишь ты наконец, голова болит от твоих глупостей. Подожди еще, останешься в дурах, отдаст все какой-нибудь шлюхе. Брось его. Брось, пока не поздно.
Но Эмилия не слушала мать. Ей тоже захотелось поесть, и, кроме того, ее так и подмывало испечь на скорую руку что-нибудь сладкое. Она посоветовалась с матерью, и та еще больше оживилась.
— Обязательно испеки. Пирог с вишнями. Вишни возьми из бутыли с наливкой. Они вкусные. Я без тебя часто накладываю себе в стакан и ем прямо с косточками. Кажись, я все-таки простудилась, спину ломит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Оглядевшись, в надежде увидеть что-нибудь, старуха слабо различила вдали церковь, деревья, телят. Но голод дал себя знать. Анна зашаталась, и все поплыло у нее перед глазами.
— Не упаду! Вот возьму и не упаду,— пробормотала она и изо всех сил вцепилась в набалдашник трости. От радости, что жива и может двигаться, Анна забыла обо всем и сосредоточила все свои мысли на том, чтобы не упасть. Кабы не голод, все было бы хорошо, она могла бы простоять здесь, чтобы прогнать однорукого с его босяками, когда они явятся. Это знамение божье, что она держится на ногах, не падает, истинное счастье.
Под вечер Анну нашел здесь Митру Моц. Старуха спала, опершись на палку. Не зная, где разыскать мать, Эмилия в отчаянии попросила Митру помочь ей, и он обегал все село в поисках старухи, расспрашивая всех встречных. Митру уже совсем сбился с ног, но какая-то молодая крестьянка сказала ему, что видела, как Анна шла к мосту. Эмилия искала мать на другом конце села.
Митру подбежал к Анне и застыл от удивления — лицо у старухи было белым и гладким, как у девушки.
— Тетушка Анна, побойся бога, куда тебя занесло? Старая, больная женщина... Мы искали тебя повсюду, как полоумные,— и я, и госпожа учительница. Что ты здесь потеряла?
Старуха повернулась к нему.
— Есть хочу и устала,— простонала она.
— Как не устать, ежели больная и старая таскаешься по полям. Пойдем, я отведу тебя домой. Барыня совсем голову потеряла.
Митру поднял старуху на руки и медленно пошел к дороге. Он ломал голову, стараясь понять, что заставило Анну уйти из дому. Эмилия ни о чем ему не рассказывала. Она прибежала в слезах, ломая руки. На дороге Митру остановил запряженный волами воз и влез на него, не выпуская старуху из рук. Анна спала всю дорогу и не проснулась даже тогда, когда Митру внес ее в дом и уложил в постель. Эмилия все еще не возвращалась, и Митру побежал за ней.
Но старуха только притворялась, что спит. Довольная, что Митру везет ее домой, она не хотела рассказывать ему о случившемся. Нечего ему совать нос во всю эту историю. Услышав, как во дворе хлопнула калитка, Анна собралась с силами и встала с постели.
«Что я, собака, чтобы умирать под открытым небом?— подумала она.— Порядочные люди умирают в своей постели...» В ночном столике Анна держала наготове две свечи, на случай, если смерть застигнет ее врасплох. Старуха зажгла свечи и, накапав воску на спинку кровати, прилепила их там, потом вытянулась поверх одеяла и сложила на груди руки.
Анна чувствовала, как силы оставляют ее, как сковывает холод, медленно поднимаясь от ног к груди. «Прими меня, господи, в царствие твое, сведи меня с детьми моими Тудором, Аннуцей, Палли, Марией, Флорикой, Петре и Фэникой, которых я родила в муках». Перед глазами старухи снова возникла главная улица села. Толпа крестьян с хоругвями медленно движется по дороге, останавливаясь на каждом шагу, чтобы дать покойнице попрощаться с селом. Седой белобородый отец Авраам в золотой ризе уныло тянет «Со святыми упокой...», звенит пронзительный голос певчего Грозуцы. Плачут дети.
Слезы заструились по лицу Анны, потекли за уши. Старухе стало щекотно.
В кухне громко тикали часы с гирями. «Теперь никто их не заведет, кому нужно это старье, У этих господ маленькие наручные часики».
Анна долго лежала так, и вдруг ей мучительно захотелось поджаренного свиного сала с луком и хлебом. «Все, с жареным салом кончено,— с грустью подумала она.— Хороши к салу и соленые огурцы — так и тают во рту. В кладовой осталась еще целая банка таких огурчиков... Пойдет теперь на поминки,— недовольно вздохнула Анна.— Господи, как воняют эти свечи, а Лабош содрал по семнадцати лей за штуку... Первейший жулик этот Лабош».
Было уже довольно поздно, когда Эмилия вбежала в комнату с блестящими от слез глазами. Она громко вскрикнула, увидев горящие свечи и мать, лежавшую в постели со сложенными на груди руками.
— Мама! Мамочка!—вскрикнула она и, упав на колени рядом с кроватью, прикоснулась лбом к маленьким сморщенным рукам матери. К ее удивлению, они оказались теплыми. Грудь Анны равномерно поднималась и опускалась. Платье и туфли были покрыты грязью.
— Мама, что с тобой? Боже мой, встань скорей!
— Даже умереть не дадут человеку в этом доме,— проворчала старуха, не открывая глаз.
— Ах, боже мой, мама, что же ты натворила?— рассмеялась сквозь слезы Эмилия.— Старая женщина, а выдумываешь бог знает что... В смертном платье... в таком виде... вся в грязи, разве так можно, мама?
Эмилия потушила свечи, швырнула их под кровать, счистила накапавший воск, потом взяла мать за. плечи и усадила в постели.
— Оставь меня,— запротестовала старуха.— Я устала, все кости ломит...
— Ладно, мама, помоги мне раздеть тебя... Подожди, я поставлю воды, чтобы умыть тебя... Мне удалось поговорить с Джеордже по телефону...
— Такого не знаю, не слышала о нем, кто это?
— Мама, мама, землю отдавать не придется. Когда Джеордже сказал об этом в партии, его даже пристыдили, обвинили скорее, что он... вот и забыла кто... Бедненький! Он очень наивный, мама. Я тебе говорила, а ты...
— Не смей меня мыть!—закричала старуха.— Я тебе не покойник. Поджарь лучше сала с луком. Есть хочу.
— Сию секунду... Господи, да ведь ты целый день ничего не ела. Прости за то, что говорю правду, но ты совсем как ребенок. Сейчас приготовлю тебе поесть. От какого куска поджарить?
— Выбери помясистей,— сухо ответила Анна, едва шевеля капризно надутыми губами.
— Я думаю, что тебе не помешает и стаканчик цуйки...
— Выпью. Подай. Да открой ту банку с огурцами...
— Хорошо, мама... Сядь... Подожди, я сниму с тебя ботинки. Боже мой, во что ты их превратила! А платье... Если бы ты видела...
— Вижу! Согрей мне воды умыться... Мыло дай хорошее. Выходит, в партии поумней оказались, чем однорукий.
— Чем кто, мама?
— Чем твой... Я так и знала. Эмилия занялась готовкой.
— Дануц здоров... Все учителя хвалят его...— оживленно болтала она. — Конечно, мама, наш Джеордже после всех испытаний остался таким же идеалистом... Да он никогда и не был практичным.
— Замолчишь ты наконец, голова болит от твоих глупостей. Подожди еще, останешься в дурах, отдаст все какой-нибудь шлюхе. Брось его. Брось, пока не поздно.
Но Эмилия не слушала мать. Ей тоже захотелось поесть, и, кроме того, ее так и подмывало испечь на скорую руку что-нибудь сладкое. Она посоветовалась с матерью, и та еще больше оживилась.
— Обязательно испеки. Пирог с вишнями. Вишни возьми из бутыли с наливкой. Они вкусные. Я без тебя часто накладываю себе в стакан и ем прямо с косточками. Кажись, я все-таки простудилась, спину ломит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159