Разве он выкинет такую штуку?
Женщины разговаривали, облокотившись на плетень. Эмилия рассказала Параске и о дочери Гэврилэ — Марии. Но Параска уже слышала об этом от мужа и не поверила ни одному слову.
— Кула мой с придурью, не верьте ему, госпожа. Сам же он считает господина директора большим человеком. Только шурин мой, покарай его бог, глупый он человек, болтает невесть что. Пьяница. И теперь у меня валяется на печке — дрыхнет, как мертвый... А Кула любит его — ведь братья, и не мне, бабе, встревать между ними, а то еще бог накажет.
Поговорив с Параской, Эмилия зашла на кухню.
— И тебе не стыдно? — встретила ее старуха. —- Разболталась, как цыганка, все село узнает, что разошлась с мужем. С чего тебе вздумалось толковать с Параской? Дурой ты у меня уродилась, доченька, слабоумной.
Эмилия вспыхнула от обиды и досады, что мать слышала их разговор, но промолчала, чувствуя себя виноватой.
— Ну и пусть, — с ожесточением сказала она. — Пусть знает, что я решила быть твердой.
— Что толку в твоем решении, все равно будет так, как он хочет... тряпка ты...
— Это я-то? Знаешь что? Займись-ка ты лучше своими делами!
Старуха обиженно фыркнула, и трудно было разобрать, на что именно она рассердилась. Скоро Эмилии стало скучно: детей собралось слишком мало, и занятия пришлось отменить. Эмилия отослала детей домой, а сама вернулась в кухню и попыталась заговорить с матерью, но старуха только с раздражением отмахивалась и ворчала себе под нос.
— Что с тобой, мама? Тебе что-нибудь не нравится?
— Ты мне не нравишься. Стареешь и глупеешь с каждым днем.
Слова эти так обидели Эмилию, что ей захотелось заплакать.
— Подожди вот, умру скоро, похоронишь и останешься одна. Об этом мечтаешь...
— Знаешь что, — спокойно ответила старуха, —почитай что-нибудь из Библии. От разговора с тобой нет никакого толка. Никак не приложу ума, что ты за человек? Не барыня и не мужичка, так — ни то ни се. Не хватает ума...
— За что ты меня обижаешь, мама? — спросила Эми-лия, погладив мать по голове.
Старуха молчала, обиженно надув губы.
— Скажи, мама, чем я тебя обидела?
— Зачем проболталась Параске? Теперь все село за--говорит.
— Захотелось, вот и рассказала.
— Тогда оставь меня в покое. На посмешище себя выставляешь, ведь сделаешь все по его воле...
— Я? Плохо ты меня знаешь!
— Почитай лучше из Библии,— усмехнулась Анна. — Что-нибудь об архангелах...
Эмилия потеряла терпение. В этот момент она ненавидела Джеордже за то, что из-за него ей приходится терпеть эти унижения.
— Скажи, мама, почему ты думаешь, что я поступлю, как он хочет?
Старуха на мгновение растерялась, покачала головой и поглубже натянула на лоб платок.
— Неужели ты думаешь, что я такая тряпка, что у меня нет ни капли самолюбия?
— Нет, — вздохнула старуха. — Только ты его не понимаешь, не зпаешь, почему он это делает.
— Зато ты знаешь, — рассердилась Эмилия. Анна сочувственно откашлялась.
— И я не знаю. Пойди посмотри, кто-то идет.
Эмилия даже не успела изобразить на лице вежливую улыбку, как в дверь с шумом влетели попадья, жена Мелиуцэ и Сильвия Кордит.
Попадья Арина бросилась к Эмилии, сжала ее в объятиях и всплакнула.
— Милли, дорогая, я слышала, я слышала... Кто бы мог подумать, что вы дойдете до этого, ведь так подходили друг другу!
— Может быть, это даже лучше. Ты еще молода, красива и с положением, — вмешалась жена писаря, высокая, смуглая, очень красивая женщина с отсутствующим взглядом и медленными, ленивыми движениями.
Жена Кордиша, которую они почти насильно вытащили из дома, смущенно молчала. Ее стесняло воскресное платье и особенно присутствие Эмилии. Когда-то Эмилия была ее учительницей, и Сильвия до сих пор побаивалась ее, хотя Кордиш приказал ей говорить с директоршей на «ты» и держаться как с равной.
Сбитая с толку, Эмилия посматривала то на одну, то на другую гостью и не знала, что сказать. Она не могла себе представить, откуда женщины все узнали. Попадья попросила у нее извинения за свою воскресную выходку.
— Знаешь, дорогая, больна я, нервы никуда не годятся, хотя на мужа не жалуюсь, добрый он человек. Прости меня, я не знала, как ты мучаешься.
— Пустяки, Арина, я знаю, что ты не способна причинить мне зло.
Попадья признательно улыбнулась.
— Мы решили навестить тебя, чтобы ты не чувствовала себя такой одинокой, — добавила жена Мелиуцэ. — Мне со своим мало забот... — хихикнула она. — Он так счастлив, маленькая обезьянка, когда я позволяю ему приблизиться к себе хотя бы раз в неделю. Да кто на него позарится? Разве один черт. Твой — дело другое, обаятельный человек.
Эмилия пригласила женщин в столовую. Раздражение быстро прошло, и теперь Эмилия почти радовалась гостям, иначе она наверняка поссорилась бы с матерью, чтобы излить на ком-нибудь свою досаду.
Столовой в доме Теодореску почти никогда не пользовались, и в ней было неуютно, пахло чрезмерной чистотой, свежевыбеленными стенами и залежавшимся бельем, пересыпанным лавандой. Едва успели женщины расположиться по стульям, как попадья вытащила клубок шерсти, спицы и принялась вязать. Жена Мелиуцэ Ирина, увидела на столе пачку сигарет Джеордже и непринужденно закурила. Сильвия Кордиш вытаращила на нее глаза. Эмилия в глубине души всегда немного завидовала жене писаря и ее безразличному отношению ко всему на свете. Она отличалась большой расточительностью, и хотя примэрии принадлежало около сорока югэров земли, они с мужем почти половину года сидели без денег и занимали у всего села. Но когда Мелиуцэ удавалась какая-нибудь сделка, из города привозились ящики самых дорогих вин, всякие деликатесы, и они кутили напропалую.
Прежде Эмилия даже немного ревновала, замечая, что Ирине слишком нравится Джеордже. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как ее собственный муж был настоящим уродом. Несмотря ни на что, они всегда оставались в приятельских отношениях и ни разу не ссорились. Правда, поссориться с женой Мелиуцэ было почти невозможно, ничто не могло вывести ее из себя. Лишенная каких-либо намеков на самолюбие, она откровенно признавалась, что восхищается Эмилией, и рассказывала ей о всех своих любовных неудачах. Ирина путалась со всеми молодыми учителями, приезжавшими в Лунку, и всегда отпугивала их своей неуемной страстью, рабским подчинением и утомительным вниманием. Когда происходила одна из таких бурь, Мелиуцэ ходил целыми днями пьяный, мрачный. Потом в семействе наступал мир, и первое время они бывали счастливы, как молодожены.
— У меня страшно болит голова, — пожаловалась Ирина. — Не найдется ли у тебя чего-нибудь выпить?
— Конечно, найдется,— вскочила Эмилия. — Вишневая настойка собственного приготовления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Женщины разговаривали, облокотившись на плетень. Эмилия рассказала Параске и о дочери Гэврилэ — Марии. Но Параска уже слышала об этом от мужа и не поверила ни одному слову.
— Кула мой с придурью, не верьте ему, госпожа. Сам же он считает господина директора большим человеком. Только шурин мой, покарай его бог, глупый он человек, болтает невесть что. Пьяница. И теперь у меня валяется на печке — дрыхнет, как мертвый... А Кула любит его — ведь братья, и не мне, бабе, встревать между ними, а то еще бог накажет.
Поговорив с Параской, Эмилия зашла на кухню.
— И тебе не стыдно? — встретила ее старуха. —- Разболталась, как цыганка, все село узнает, что разошлась с мужем. С чего тебе вздумалось толковать с Параской? Дурой ты у меня уродилась, доченька, слабоумной.
Эмилия вспыхнула от обиды и досады, что мать слышала их разговор, но промолчала, чувствуя себя виноватой.
— Ну и пусть, — с ожесточением сказала она. — Пусть знает, что я решила быть твердой.
— Что толку в твоем решении, все равно будет так, как он хочет... тряпка ты...
— Это я-то? Знаешь что? Займись-ка ты лучше своими делами!
Старуха обиженно фыркнула, и трудно было разобрать, на что именно она рассердилась. Скоро Эмилии стало скучно: детей собралось слишком мало, и занятия пришлось отменить. Эмилия отослала детей домой, а сама вернулась в кухню и попыталась заговорить с матерью, но старуха только с раздражением отмахивалась и ворчала себе под нос.
— Что с тобой, мама? Тебе что-нибудь не нравится?
— Ты мне не нравишься. Стареешь и глупеешь с каждым днем.
Слова эти так обидели Эмилию, что ей захотелось заплакать.
— Подожди вот, умру скоро, похоронишь и останешься одна. Об этом мечтаешь...
— Знаешь что, — спокойно ответила старуха, —почитай что-нибудь из Библии. От разговора с тобой нет никакого толка. Никак не приложу ума, что ты за человек? Не барыня и не мужичка, так — ни то ни се. Не хватает ума...
— За что ты меня обижаешь, мама? — спросила Эми-лия, погладив мать по голове.
Старуха молчала, обиженно надув губы.
— Скажи, мама, чем я тебя обидела?
— Зачем проболталась Параске? Теперь все село за--говорит.
— Захотелось, вот и рассказала.
— Тогда оставь меня в покое. На посмешище себя выставляешь, ведь сделаешь все по его воле...
— Я? Плохо ты меня знаешь!
— Почитай лучше из Библии,— усмехнулась Анна. — Что-нибудь об архангелах...
Эмилия потеряла терпение. В этот момент она ненавидела Джеордже за то, что из-за него ей приходится терпеть эти унижения.
— Скажи, мама, почему ты думаешь, что я поступлю, как он хочет?
Старуха на мгновение растерялась, покачала головой и поглубже натянула на лоб платок.
— Неужели ты думаешь, что я такая тряпка, что у меня нет ни капли самолюбия?
— Нет, — вздохнула старуха. — Только ты его не понимаешь, не зпаешь, почему он это делает.
— Зато ты знаешь, — рассердилась Эмилия. Анна сочувственно откашлялась.
— И я не знаю. Пойди посмотри, кто-то идет.
Эмилия даже не успела изобразить на лице вежливую улыбку, как в дверь с шумом влетели попадья, жена Мелиуцэ и Сильвия Кордит.
Попадья Арина бросилась к Эмилии, сжала ее в объятиях и всплакнула.
— Милли, дорогая, я слышала, я слышала... Кто бы мог подумать, что вы дойдете до этого, ведь так подходили друг другу!
— Может быть, это даже лучше. Ты еще молода, красива и с положением, — вмешалась жена писаря, высокая, смуглая, очень красивая женщина с отсутствующим взглядом и медленными, ленивыми движениями.
Жена Кордиша, которую они почти насильно вытащили из дома, смущенно молчала. Ее стесняло воскресное платье и особенно присутствие Эмилии. Когда-то Эмилия была ее учительницей, и Сильвия до сих пор побаивалась ее, хотя Кордиш приказал ей говорить с директоршей на «ты» и держаться как с равной.
Сбитая с толку, Эмилия посматривала то на одну, то на другую гостью и не знала, что сказать. Она не могла себе представить, откуда женщины все узнали. Попадья попросила у нее извинения за свою воскресную выходку.
— Знаешь, дорогая, больна я, нервы никуда не годятся, хотя на мужа не жалуюсь, добрый он человек. Прости меня, я не знала, как ты мучаешься.
— Пустяки, Арина, я знаю, что ты не способна причинить мне зло.
Попадья признательно улыбнулась.
— Мы решили навестить тебя, чтобы ты не чувствовала себя такой одинокой, — добавила жена Мелиуцэ. — Мне со своим мало забот... — хихикнула она. — Он так счастлив, маленькая обезьянка, когда я позволяю ему приблизиться к себе хотя бы раз в неделю. Да кто на него позарится? Разве один черт. Твой — дело другое, обаятельный человек.
Эмилия пригласила женщин в столовую. Раздражение быстро прошло, и теперь Эмилия почти радовалась гостям, иначе она наверняка поссорилась бы с матерью, чтобы излить на ком-нибудь свою досаду.
Столовой в доме Теодореску почти никогда не пользовались, и в ней было неуютно, пахло чрезмерной чистотой, свежевыбеленными стенами и залежавшимся бельем, пересыпанным лавандой. Едва успели женщины расположиться по стульям, как попадья вытащила клубок шерсти, спицы и принялась вязать. Жена Мелиуцэ Ирина, увидела на столе пачку сигарет Джеордже и непринужденно закурила. Сильвия Кордиш вытаращила на нее глаза. Эмилия в глубине души всегда немного завидовала жене писаря и ее безразличному отношению ко всему на свете. Она отличалась большой расточительностью, и хотя примэрии принадлежало около сорока югэров земли, они с мужем почти половину года сидели без денег и занимали у всего села. Но когда Мелиуцэ удавалась какая-нибудь сделка, из города привозились ящики самых дорогих вин, всякие деликатесы, и они кутили напропалую.
Прежде Эмилия даже немного ревновала, замечая, что Ирине слишком нравится Джеордже. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как ее собственный муж был настоящим уродом. Несмотря ни на что, они всегда оставались в приятельских отношениях и ни разу не ссорились. Правда, поссориться с женой Мелиуцэ было почти невозможно, ничто не могло вывести ее из себя. Лишенная каких-либо намеков на самолюбие, она откровенно признавалась, что восхищается Эмилией, и рассказывала ей о всех своих любовных неудачах. Ирина путалась со всеми молодыми учителями, приезжавшими в Лунку, и всегда отпугивала их своей неуемной страстью, рабским подчинением и утомительным вниманием. Когда происходила одна из таких бурь, Мелиуцэ ходил целыми днями пьяный, мрачный. Потом в семействе наступал мир, и первое время они бывали счастливы, как молодожены.
— У меня страшно болит голова, — пожаловалась Ирина. — Не найдется ли у тебя чего-нибудь выпить?
— Конечно, найдется,— вскочила Эмилия. — Вишневая настойка собственного приготовления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159