А что случилось бы с Теодореску, если бы он заметил, что народ существует для него лишь в меру того, что нуждается в нем? Вероятно, снова стал бы неинтересным человеком». Существует необходимая ложь, но Суслэнеску понимал, что он уже не настолько наивен, чтобы верить в нее.
Спустившись с моста, Суслэнеску пошел вдоль дамбы, рассеянно глядя на расстилавшуюся перед ним серую равнину. Все вокруг казалось однообразным и унылым. Прогулка быстро наскучила Суслэнеску, и он регпил за-глянуть в корчму в надежде найти там что-нибудь съестное. Ему захотелось жареного цыпленка с чесночной подливой, кисловатого вина и чтобы старый цыган играл для него на скрипке. Суслэнеску с удивлением поймал себя на мысли, что все это вполне достижимо,— стоит только дойти до корчмы, заказать и заплатить. Этот жирный корчмарь с партриархальными усами станет с угодливой улыбкой суетиться вокруг него, и можно будет даже забыть, что все это он получает за несколько сот лей.
Суслэнеску свернул в узкий проулок к шоссе и вдруг увидел сидевших рядом на скамье Теодореску и Гэврилэ Урсу. Джеордже был в военной шинели, с поднятым воротником, лицо его выглядело задумчивым и постаревшим.
2
— Позвольте мне посидеть с вами. Я думал прогуляться, да холодно, — вежливо улыбаясь, попросил Суслэнеску.
— Сделайте одолжение, дорогой учитель,— с готовностью согласился Гэврилэ, и Сулсэнеску показалось, что старик очень рад его появлению.
— Как живете? — равнодушно спросил Джеордже.
— Так, ничего. Жду, когда возобновятся занятия.
— Скверная погода,— покачал головой Гэврилэ. — Не годится...
— ...Для урожая, знаю, но будем надеяться, что по ноле бога изменится. До сегодняшнего дня стояли такие погожие весенние дни.
Джеордже кашлянул и встал со скамьи.
— Весьма сожалею, дядюшка Гэврилэ, что мы с вами во договорились. Я надеялся, что вы поймете меня...
— Может быть, ума недостает, господин директор.
— Не в уме тут дело, дядюшка Гэврилэ... Причина иная. Когда-нибудь вспомните мои слова...
— Не думаю, господин директор. Дай бог, чтобы было иначе, чем думаю.
— Как именно?
— Хорошо...
~ Ну, я пошел, дядюшка Гэврилэ. Всего доброго, Суслэнеску.
— Я провожу вас, если ничего не имеете против. До свидания, господин Урсу.
— Будьте здоровы, господа,— ответил Гэврилэ. Он быстро прошел в калитку и с шумом задвинул за собой засов.
Только теперь Суслэнеску понял, что совершил глупость: что подумает о нем Урсу, ведь сегодня вечером они едут к барону. Еще подумает, что он «агент» директора. Экая неприятность!
Теодореску быстро шел, опустив голову, словно не замечая своего спутника. Это заставило Суслэнеску иронически улыбнуться: в конце концов, Джеордже ничем особенно не отличается от него, и даже удивительно, что некоторое время (правда, очень недолго) он так прислушивался к его мнению.
— Ну, как вас принял Гэврилэ? — заговорил Суслэнеску. — Не натравил на вас своих сыновей, как грозился?
— Как видите, нет,— тихо ответил Джеордже. — Гэврилэ очень... — хотел было он высказать свою мысль, но, не найдя подходящего слова, пожал плечами.
— Очень-то очень, да сладить с ним тяжело. Это нетрудно понять — Гэврилэ в плену у репутации, которую приобрел на селе прежде всего у таких же, как он, зажиточных крестьян. Мало кто вырывается из такого плена, и нелегко это дается. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
— Нет,— коротко ответил Джеордже.
— Это точно? Хотя, раз сами говорите, очевидно, так~ Однако если быть последовательным по отношению к самому себе и своей «окончательной позиции», то вам следовало бы ненавидеть меня и даже стремиться уничтожить.
Вызывающий тон Суслэнеску и особенно намек на сказанное им однажды в воскресенье неприятно подействовали на Джеордже. Он остановился и повернулся к своему спутнику, Суслэнеску криво улыонулся: здесь, .в деревне, люди не умеют думать на ходу. Стоит начать серьезный разговор, и они останавливаются как вкопанные.
— Мы не хотим никого уничтожать.
— Опять это «мы». Сколько нам придется помучиться, прежде чем удастся спрятаться за этим «мы» и пугать им других.
— Я не собираюсь вас пугать.
— Вы так уверены? Если бы вы думали, как я, то не имели бы права пугать и ненавидеть меня. Но вы человек подневольный.
Суслэнеску с удовольствием слушал себя и радовался волнению; беспокойству, которые, как он чувствовал, пробуждали в собеседнике его слова. Джеордже в самом деле начинал выходить из себя. Ему была известна эта провокационная манера начинать разговор, когда хочется излить на другого свою собственную досаду или заботу.
— Подневольный,— тихо повторил Суслэнеску и, закинув голову, стал разглядывать гонтовую крышу какого-то дома. — Странно,— продолжал он,— как слабы бывают те, кто готов отдать все за личную свободу, и как спешат люди ее потерять. Разница лишь в том, что некоторые нуждаются для этого в веских аргументах и потрясениях. Это утверждает их в чувстве собственного достоинства. Вам, например, чтобы уступить, потребовалась война, плен и особенно разговоры с этим русским.
— Я не уступал... Я понял. Это совсем другое.
— Можете называть как угодно. Я хотел бы... я хотел бы спросить вас, какого вы обо мне мнения? Но только правду.
— Никакого,— резко ответил Джеордже. — Мне некогда сейчас заниматься подобными вопросами.
— Вы обязаны заниматься людским счастьем, не так ли? — с раздражением продолжал обиженный Суслэнеску. — По горло заняты разделом земли? Я скажу вам одну вещь: если бы барон был настоящим политическим деятелем, он сам отдал бы свое имение и спутал бы этим все ваши расчеты. Крестьянам совершенно безразлично, кто им даст землю, а вас они не знают и не понимают.
Теодореску закурил сигарету.
— Вы считаете себя марксистом, Суслэнеску, а занимаетесь софистикой. Знаете ли вы, хотя, скорее всего, не знаете, что все дело здесь в материальных отношениях которые необходимо изменить. Сознание людей изменится позднее.
— Как, вас беспокоит «сознание»? — вдруг рассмеялся Суслэнеску, надеясь, что Джеордже не твердо уверен в себе. — Скажите, какой товар! Никак не поддается! И как легко вы разрешаете эту дилемму. Преобразования в сознании наступят впоследствии. Позвольте мне поставить перед вами один вопрос из этой области.
— Прошу вас. Я попытаюсь.
— Вопрос в следующем: и вы и Митру — коммунисты, конечно, с соответствующей качественной разницей. У вас есть земля, у него нет. Чтобы не сдохнуть с голоду, он вынужден обрабатывать вашу землю. Что я говорю? Вынужден? Счастлив! Это для него спасение. Из теории вам прекрасно известно, что вы его эксплуатируете... Прибавочная стоимость и так далее... Для вас, как человека, свободно примкнувшего к партии, это безнравственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Спустившись с моста, Суслэнеску пошел вдоль дамбы, рассеянно глядя на расстилавшуюся перед ним серую равнину. Все вокруг казалось однообразным и унылым. Прогулка быстро наскучила Суслэнеску, и он регпил за-глянуть в корчму в надежде найти там что-нибудь съестное. Ему захотелось жареного цыпленка с чесночной подливой, кисловатого вина и чтобы старый цыган играл для него на скрипке. Суслэнеску с удивлением поймал себя на мысли, что все это вполне достижимо,— стоит только дойти до корчмы, заказать и заплатить. Этот жирный корчмарь с партриархальными усами станет с угодливой улыбкой суетиться вокруг него, и можно будет даже забыть, что все это он получает за несколько сот лей.
Суслэнеску свернул в узкий проулок к шоссе и вдруг увидел сидевших рядом на скамье Теодореску и Гэврилэ Урсу. Джеордже был в военной шинели, с поднятым воротником, лицо его выглядело задумчивым и постаревшим.
2
— Позвольте мне посидеть с вами. Я думал прогуляться, да холодно, — вежливо улыбаясь, попросил Суслэнеску.
— Сделайте одолжение, дорогой учитель,— с готовностью согласился Гэврилэ, и Сулсэнеску показалось, что старик очень рад его появлению.
— Как живете? — равнодушно спросил Джеордже.
— Так, ничего. Жду, когда возобновятся занятия.
— Скверная погода,— покачал головой Гэврилэ. — Не годится...
— ...Для урожая, знаю, но будем надеяться, что по ноле бога изменится. До сегодняшнего дня стояли такие погожие весенние дни.
Джеордже кашлянул и встал со скамьи.
— Весьма сожалею, дядюшка Гэврилэ, что мы с вами во договорились. Я надеялся, что вы поймете меня...
— Может быть, ума недостает, господин директор.
— Не в уме тут дело, дядюшка Гэврилэ... Причина иная. Когда-нибудь вспомните мои слова...
— Не думаю, господин директор. Дай бог, чтобы было иначе, чем думаю.
— Как именно?
— Хорошо...
~ Ну, я пошел, дядюшка Гэврилэ. Всего доброго, Суслэнеску.
— Я провожу вас, если ничего не имеете против. До свидания, господин Урсу.
— Будьте здоровы, господа,— ответил Гэврилэ. Он быстро прошел в калитку и с шумом задвинул за собой засов.
Только теперь Суслэнеску понял, что совершил глупость: что подумает о нем Урсу, ведь сегодня вечером они едут к барону. Еще подумает, что он «агент» директора. Экая неприятность!
Теодореску быстро шел, опустив голову, словно не замечая своего спутника. Это заставило Суслэнеску иронически улыбнуться: в конце концов, Джеордже ничем особенно не отличается от него, и даже удивительно, что некоторое время (правда, очень недолго) он так прислушивался к его мнению.
— Ну, как вас принял Гэврилэ? — заговорил Суслэнеску. — Не натравил на вас своих сыновей, как грозился?
— Как видите, нет,— тихо ответил Джеордже. — Гэврилэ очень... — хотел было он высказать свою мысль, но, не найдя подходящего слова, пожал плечами.
— Очень-то очень, да сладить с ним тяжело. Это нетрудно понять — Гэврилэ в плену у репутации, которую приобрел на селе прежде всего у таких же, как он, зажиточных крестьян. Мало кто вырывается из такого плена, и нелегко это дается. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
— Нет,— коротко ответил Джеордже.
— Это точно? Хотя, раз сами говорите, очевидно, так~ Однако если быть последовательным по отношению к самому себе и своей «окончательной позиции», то вам следовало бы ненавидеть меня и даже стремиться уничтожить.
Вызывающий тон Суслэнеску и особенно намек на сказанное им однажды в воскресенье неприятно подействовали на Джеордже. Он остановился и повернулся к своему спутнику, Суслэнеску криво улыонулся: здесь, .в деревне, люди не умеют думать на ходу. Стоит начать серьезный разговор, и они останавливаются как вкопанные.
— Мы не хотим никого уничтожать.
— Опять это «мы». Сколько нам придется помучиться, прежде чем удастся спрятаться за этим «мы» и пугать им других.
— Я не собираюсь вас пугать.
— Вы так уверены? Если бы вы думали, как я, то не имели бы права пугать и ненавидеть меня. Но вы человек подневольный.
Суслэнеску с удовольствием слушал себя и радовался волнению; беспокойству, которые, как он чувствовал, пробуждали в собеседнике его слова. Джеордже в самом деле начинал выходить из себя. Ему была известна эта провокационная манера начинать разговор, когда хочется излить на другого свою собственную досаду или заботу.
— Подневольный,— тихо повторил Суслэнеску и, закинув голову, стал разглядывать гонтовую крышу какого-то дома. — Странно,— продолжал он,— как слабы бывают те, кто готов отдать все за личную свободу, и как спешат люди ее потерять. Разница лишь в том, что некоторые нуждаются для этого в веских аргументах и потрясениях. Это утверждает их в чувстве собственного достоинства. Вам, например, чтобы уступить, потребовалась война, плен и особенно разговоры с этим русским.
— Я не уступал... Я понял. Это совсем другое.
— Можете называть как угодно. Я хотел бы... я хотел бы спросить вас, какого вы обо мне мнения? Но только правду.
— Никакого,— резко ответил Джеордже. — Мне некогда сейчас заниматься подобными вопросами.
— Вы обязаны заниматься людским счастьем, не так ли? — с раздражением продолжал обиженный Суслэнеску. — По горло заняты разделом земли? Я скажу вам одну вещь: если бы барон был настоящим политическим деятелем, он сам отдал бы свое имение и спутал бы этим все ваши расчеты. Крестьянам совершенно безразлично, кто им даст землю, а вас они не знают и не понимают.
Теодореску закурил сигарету.
— Вы считаете себя марксистом, Суслэнеску, а занимаетесь софистикой. Знаете ли вы, хотя, скорее всего, не знаете, что все дело здесь в материальных отношениях которые необходимо изменить. Сознание людей изменится позднее.
— Как, вас беспокоит «сознание»? — вдруг рассмеялся Суслэнеску, надеясь, что Джеордже не твердо уверен в себе. — Скажите, какой товар! Никак не поддается! И как легко вы разрешаете эту дилемму. Преобразования в сознании наступят впоследствии. Позвольте мне поставить перед вами один вопрос из этой области.
— Прошу вас. Я попытаюсь.
— Вопрос в следующем: и вы и Митру — коммунисты, конечно, с соответствующей качественной разницей. У вас есть земля, у него нет. Чтобы не сдохнуть с голоду, он вынужден обрабатывать вашу землю. Что я говорю? Вынужден? Счастлив! Это для него спасение. Из теории вам прекрасно известно, что вы его эксплуатируете... Прибавочная стоимость и так далее... Для вас, как человека, свободно примкнувшего к партии, это безнравственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159