.. Военные! И вдовы после этой войны! Должны собраться! Завтра-у школы! Записаться! Будут давать землю крестьянам... Господин доктор Петру Гроза! Да здравствует!
Васалие Миллиону еще раз выбил на барабане короткую дробь в знак того, что сообщение окончено.
В церкви, особенно в задних рядах, люди зашевелились, стали друг друга подталкивать, смущенно топтаться на месте, видно было, что им хотелось выйти, но они не осмеливались.
Отец Иожа окончательно смешался. В тишине слышался лишь приглушенный плач Эмилии.
«Что я сделал?» растерянно спрашивал себя Иожа.
Рыдания Эмилии мгновенно развеяли пыл, охвативший его во время проповеди. Он был не злым, а скорее тщеславным и порывистым человеком. Кроме того, готовясь к проповеди, Иожа рассчитывал на то, что цара-нисты в случае победы на выборах могут возвести его в протопопы; после тридцатилетней поповской службы заслуяшл ведь и он красный пояс, высокое жалование, землю и почет.
— Аминь! — провозгласил он нерешительным и дрожащим голосом и засеменил к алтарю, волоча за собой саблю.
В глубокой тишине четко прозвучал голос Флорицы:
— Не надо плакать, барыня. Пошли домой. Мы можем стать баптистами, если здесь пришлись не по вкусу.
Флорида подошла к Эмилии и нерешительно погладила ее по согнутой спине. Митру услышал голос жены, и глаза его невольно наполнились слезами. Он вышел на середину церкви, встал на красный вытертый ковер и перекрестился.
— Во имя отца и сына и святого духа... Глигор, Павел, пошли,— добавил он вполголоса. И все трое вышли на цыпочках, провожаемые завистливыми взглядами.
Эмилия задержалась в церковном дворе. Она вытерла слезы и попыталась взять себя в руки, по это не удавалось. Стыд и бессильная ярость душили ее. Она чувствовала, что способна выцарапать Иоже глаза. Флорица, всхлипывая, гладила ее по плечу, не зная, как утешить.
Попадья Арина, стоявшая в нескольких шагах от нее рядом с железной дверью, со злорадством смотрела на Эмилию. Она всегда ненавидела директоршу за то, что та красива, лучше одевается, а также за то, что односельчане считали директора богаче их. Это было далеко не так. Поповской семье принадлежало несколько домов в Араде. Кроме того, Иожа владел на паях бакалейной лавкой, но тщательно скрывал это. Чтобы никто не узнал о их состоянии, он и попадья плохо одевались, жаловались, что тратят все деньги на лечение попадьи, а крестьяне обкрадывают их при расчетах. Сама Арина втайне восхищалась Джеордже, но даже себе признавалась в этом лишь ночью, когда храп Добридора не давал ей спать. С Эмилией у нее было несколько крупных ссор. После одной из них они не разговаривали почти целый год, но, встречаясь по нескольку раз в день, невольно помирились.
Подняв глаза, Эмилия увидела попадью и с горечью спросила:
— За что же это? За что?
У Арины навернулись на глаза слезы (она была болезненно чувствительной, и, когда видела, что кто-нибудь плачет, ей становилось плохо), но тут же неожиданно закричала неестественным, срывающимся голосом:
— Ты меня лучше не спрашивай! Слышишь? Не то все волосы повыдергаю. Вы хотите отдать нас в руки коммунистов, выбросить из села. С каких это пор ты стала здесь хозяйкой? Ничего у вас не выгорит! Узнаете, что такое священник и как издеваться над нами.
Подошедший тем временем Митру с удивлением посмотрел на беснующуюся понадыо, у которой в уголках рта выступила пена.
— Оборони бог, госпожа, так вас кондрашка хватит,-— заботливо сказал он, покачав головой.
В этот момент лицо его было так по-детски наивно, что Эмилия не удержалась от улыбки. У попадьи сразу пропал голос.
— Пошли домой, госпожа,—обратился Митру к Эмилии.— Это не церковь, а сумасшедший дом.
Они молча зашагали по пыльной дороге. Флорица семенила сзади, с трудом передвигая ноги, — она еще не привыкла к узкому платью. Когда они немного отошли от церкви, им встретилась группа жепщин. Эмилия знала их всех — это были вдовы с окраины Лунки, первые бедняки на селе. Женщины окружили Эмилию, пытаясь поцеловать ей руки.
— Да поможет бог господину директору,— заголосили они наперебой. — Хороший он человек, не забыл о нас, да защитит его пречистая..
— А как же иначе? — сурово сказала Эмилия. — Не цыгане же вы? Он только исполнил свой долг!
— Да благословит бог его, детей, мать и вас, госпожа. Женщины не отставали от Эмилии и в конце концов
рассердили ее. «Дожили, всякие подонки и нищие благословляют нас, а другие поворачиваются спиной»,— думала она.
Эмилия ускорила шаг, чтобы поскорее добраться до дома и собраться с мыслями. Но у колодца ей пересекла дорогу повитуха Катица Цурику — огромного роста женщина с приплюснутым носом и лицом, похожим на каравай хлеба. Катица прослужила пятнадцать лет кухаркой в Бухаресте и умела говорить «по-городски» к удивлению и восторгу односельчан.
— Передайте господину директору все мое уважение,— сказала она, энергично встряхивая руку Эмилии. —Ведь я вдова, и меня не забудут при дележе имения его превосходительства господина барона Ромулуса Паппа де Зеринд, который, извините меня, просто старая развалина. Если господин Теодореску пожелает свидеться со мной, то прямо скажу ему, что готова записаться в товарищи, ведь я женщина одинокая и обиженная богом,
- Я скажу ему, Катица, скажу.
— А почему вы плакали, барыня?
— Замолчишь ли ты наконец? — напустился на вдову Митру. — Трещишь, как сорока, голова кругом идет.
— Стыдно так говорить,— возразила Катица.
— Хорошо, хорошо, иди к своим кастрюлям,— отстранил ее Митру.
Когда они подошли к школе, из расположенной напротив молельни выходили притихшие баптисты. Заметив Гэврилэ Урсу, Митру махнул ему рукой и громко расхохотался:
— Дядюшка Гэврилэ, мы все решили стать баптистами!
Но Гэврилэ даже не обернулся.
Эмилия почти вбежала во двор. Ей хотелось поскорее увидеть Джеордже, излить на него всю накопившуюся горечь. Из кухни доносился хриплый голос старухи, она пела литургию и за священника и за певчих.
— Мама,— крикнула Эмилия,—где Джеордже?
— А я откуда знаю? Может, на чердаке удавился от стыда... Благослови нас бог и ныне и присно и во веки веко-ов!
— Что ты говоришь, мама?
— Ничего... Посмотри, не сгорела ли подливка... Он в школе с механиком. Сговариваются, какую еще пакость подстроить румынам... И во веки веко-ов! Подожди, погонят нас из села камнями. Вот хорошо-то будет.
Эмилия недовольно посмотрела на мать, ей было тем более неприятно, что старуха словно повторяла ее мысли.
— Знаешь,— продолжала Анна,— здесь была дочка Гэврилэ Урсу... Красивая девушка...
— Что ей понадобилось?..
— Сказала... что... да повремени ты, расскажу все попозже,— захихикала старуха.
— А откуда ты знаешь, что она красивая, ведь ты же ничего не видишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Васалие Миллиону еще раз выбил на барабане короткую дробь в знак того, что сообщение окончено.
В церкви, особенно в задних рядах, люди зашевелились, стали друг друга подталкивать, смущенно топтаться на месте, видно было, что им хотелось выйти, но они не осмеливались.
Отец Иожа окончательно смешался. В тишине слышался лишь приглушенный плач Эмилии.
«Что я сделал?» растерянно спрашивал себя Иожа.
Рыдания Эмилии мгновенно развеяли пыл, охвативший его во время проповеди. Он был не злым, а скорее тщеславным и порывистым человеком. Кроме того, готовясь к проповеди, Иожа рассчитывал на то, что цара-нисты в случае победы на выборах могут возвести его в протопопы; после тридцатилетней поповской службы заслуяшл ведь и он красный пояс, высокое жалование, землю и почет.
— Аминь! — провозгласил он нерешительным и дрожащим голосом и засеменил к алтарю, волоча за собой саблю.
В глубокой тишине четко прозвучал голос Флорицы:
— Не надо плакать, барыня. Пошли домой. Мы можем стать баптистами, если здесь пришлись не по вкусу.
Флорида подошла к Эмилии и нерешительно погладила ее по согнутой спине. Митру услышал голос жены, и глаза его невольно наполнились слезами. Он вышел на середину церкви, встал на красный вытертый ковер и перекрестился.
— Во имя отца и сына и святого духа... Глигор, Павел, пошли,— добавил он вполголоса. И все трое вышли на цыпочках, провожаемые завистливыми взглядами.
Эмилия задержалась в церковном дворе. Она вытерла слезы и попыталась взять себя в руки, по это не удавалось. Стыд и бессильная ярость душили ее. Она чувствовала, что способна выцарапать Иоже глаза. Флорица, всхлипывая, гладила ее по плечу, не зная, как утешить.
Попадья Арина, стоявшая в нескольких шагах от нее рядом с железной дверью, со злорадством смотрела на Эмилию. Она всегда ненавидела директоршу за то, что та красива, лучше одевается, а также за то, что односельчане считали директора богаче их. Это было далеко не так. Поповской семье принадлежало несколько домов в Араде. Кроме того, Иожа владел на паях бакалейной лавкой, но тщательно скрывал это. Чтобы никто не узнал о их состоянии, он и попадья плохо одевались, жаловались, что тратят все деньги на лечение попадьи, а крестьяне обкрадывают их при расчетах. Сама Арина втайне восхищалась Джеордже, но даже себе признавалась в этом лишь ночью, когда храп Добридора не давал ей спать. С Эмилией у нее было несколько крупных ссор. После одной из них они не разговаривали почти целый год, но, встречаясь по нескольку раз в день, невольно помирились.
Подняв глаза, Эмилия увидела попадью и с горечью спросила:
— За что же это? За что?
У Арины навернулись на глаза слезы (она была болезненно чувствительной, и, когда видела, что кто-нибудь плачет, ей становилось плохо), но тут же неожиданно закричала неестественным, срывающимся голосом:
— Ты меня лучше не спрашивай! Слышишь? Не то все волосы повыдергаю. Вы хотите отдать нас в руки коммунистов, выбросить из села. С каких это пор ты стала здесь хозяйкой? Ничего у вас не выгорит! Узнаете, что такое священник и как издеваться над нами.
Подошедший тем временем Митру с удивлением посмотрел на беснующуюся понадыо, у которой в уголках рта выступила пена.
— Оборони бог, госпожа, так вас кондрашка хватит,-— заботливо сказал он, покачав головой.
В этот момент лицо его было так по-детски наивно, что Эмилия не удержалась от улыбки. У попадьи сразу пропал голос.
— Пошли домой, госпожа,—обратился Митру к Эмилии.— Это не церковь, а сумасшедший дом.
Они молча зашагали по пыльной дороге. Флорица семенила сзади, с трудом передвигая ноги, — она еще не привыкла к узкому платью. Когда они немного отошли от церкви, им встретилась группа жепщин. Эмилия знала их всех — это были вдовы с окраины Лунки, первые бедняки на селе. Женщины окружили Эмилию, пытаясь поцеловать ей руки.
— Да поможет бог господину директору,— заголосили они наперебой. — Хороший он человек, не забыл о нас, да защитит его пречистая..
— А как же иначе? — сурово сказала Эмилия. — Не цыгане же вы? Он только исполнил свой долг!
— Да благословит бог его, детей, мать и вас, госпожа. Женщины не отставали от Эмилии и в конце концов
рассердили ее. «Дожили, всякие подонки и нищие благословляют нас, а другие поворачиваются спиной»,— думала она.
Эмилия ускорила шаг, чтобы поскорее добраться до дома и собраться с мыслями. Но у колодца ей пересекла дорогу повитуха Катица Цурику — огромного роста женщина с приплюснутым носом и лицом, похожим на каравай хлеба. Катица прослужила пятнадцать лет кухаркой в Бухаресте и умела говорить «по-городски» к удивлению и восторгу односельчан.
— Передайте господину директору все мое уважение,— сказала она, энергично встряхивая руку Эмилии. —Ведь я вдова, и меня не забудут при дележе имения его превосходительства господина барона Ромулуса Паппа де Зеринд, который, извините меня, просто старая развалина. Если господин Теодореску пожелает свидеться со мной, то прямо скажу ему, что готова записаться в товарищи, ведь я женщина одинокая и обиженная богом,
- Я скажу ему, Катица, скажу.
— А почему вы плакали, барыня?
— Замолчишь ли ты наконец? — напустился на вдову Митру. — Трещишь, как сорока, голова кругом идет.
— Стыдно так говорить,— возразила Катица.
— Хорошо, хорошо, иди к своим кастрюлям,— отстранил ее Митру.
Когда они подошли к школе, из расположенной напротив молельни выходили притихшие баптисты. Заметив Гэврилэ Урсу, Митру махнул ему рукой и громко расхохотался:
— Дядюшка Гэврилэ, мы все решили стать баптистами!
Но Гэврилэ даже не обернулся.
Эмилия почти вбежала во двор. Ей хотелось поскорее увидеть Джеордже, излить на него всю накопившуюся горечь. Из кухни доносился хриплый голос старухи, она пела литургию и за священника и за певчих.
— Мама,— крикнула Эмилия,—где Джеордже?
— А я откуда знаю? Может, на чердаке удавился от стыда... Благослови нас бог и ныне и присно и во веки веко-ов!
— Что ты говоришь, мама?
— Ничего... Посмотри, не сгорела ли подливка... Он в школе с механиком. Сговариваются, какую еще пакость подстроить румынам... И во веки веко-ов! Подожди, погонят нас из села камнями. Вот хорошо-то будет.
Эмилия недовольно посмотрела на мать, ей было тем более неприятно, что старуха словно повторяла ее мысли.
— Знаешь,— продолжала Анна,— здесь была дочка Гэврилэ Урсу... Красивая девушка...
— Что ей понадобилось?..
— Сказала... что... да повремени ты, расскажу все попозже,— захихикала старуха.
— А откуда ты знаешь, что она красивая, ведь ты же ничего не видишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159