Одна... женщина... неприспособленная... Унижения, одиночество. Выходит, ты один страдал? И за эти страдания мы должны лишиться всего, что нажили, раздать, что заработали своим трудом. Кому? — Эмилия задыхалась от негодования. — От тебя потребовали этого в России?
— Нет, — быстро ответил Джеордже. — Никто не требовал от меня ничего подобного.
— Ты сошел с ума! — закричала Эмилия, но голос ее затерялся в просторах полей, залитых теплым весенним солнцем. — Разве мы не работали? Разве украли у кого-нибудь эту землю? Разве не собирали монету за монетой, чтобы обеспечить себе спокойную старость?
— У нас будет спокойная старость... — перебил ее Джеордже. — Но не менее важно сделать ее спокойной и для других... Во всяком случае, не сделав этого, я никогда не смогу найти покоя...
Джеордже попытался взять жену за руку, но Эмилия в отчаянии вырвалась.
— Эмилия, ты это сама почувствуешь. И, возможно, скорее, чем думаешь. Жизнь идет к этому... Жизнь создает новую мораль.
— Что ты мне тут болтаешь? О чем говоришь? Нашу землю? Будущее Дануца? Ты что — собираешься жить на жалованье? Умирать с голоду? Нет уж, избави бог! И ради чего? Тебе стыдно перед Митру? Если бы ты не дал ему исполу землю, он бы с голоду сдох. Пришлось бы ему перебираться с семьей в город, там протянуть ноги. Ты сделал ему добро и стыдишься этого? И это коммунизм? Тогда я понимаю тех...
Но Джеордже смотрел куда-то в сторону и, казалось, не слушал ее. Эмилии захотелось броситься на него с кулаками, крикнуть в лицо, что он лгал все время и ей стыдно теперь за свое слепое доверие.
— Лжешь! Все вы лжете! Вы — коммунисты. Даете крестьянам землю... А зачем отдаете, раз позорно иметь спой кусок хлеба?
— Они сами на ней трудятся, — грустно ответил Джеордже. — А мы нет. За нас работают другие. Понимаешь? Это большая разница.
— Если бы тебя услышала мама! — воскликнула Эмилия. — Господи... я ни за что не скажу ей... она могла бы убить тебя. Бедная старуха всю жизнь гнула спину, батрачила у помещика, чтобы скопить. Да она ошпарит тебя за такие слова...
— Я думаю, что и ты, дорогая, способна на это, —-улыбнулся Джеордже и тут же снова нахмурился. — Нет, я не хочу больше так жить.
— Тогда возьми повесься! — закричала Эмилия, окончательно потеряв самообладание, и тут же спохватилась, хотя Джеордже не рассердился.
— Скажи, Эмилия, что бы ты подумала, если бы тебе пришлось отдать половину твоей заработной платы, ну, скажем... инспектору, только за то, что он инспектор?! — продолжал Джеордже.
— Ты меня не убеждай... Да разве это возможно! С какой стати я буду отдавать? Ты намекаешь на землю, на Митру? Если не правится, пусть убирается ко всем чертям! Вот я пойду и скажу ему, что мы не нуждаемся больше в его услугах. Если хочет быть барином, коммунистом, пусть катится к дьяволу.
— Досадно и тяжело слушать, что ты говоришь...
— Ты не прикоснешься к моей земле! Так и знай! Никогда, — возмущенно закричала Эмилия и, не оглядываясь, пошла к селу.
Все казалось ей бессмысленным, дурацким, чудовищным. Ей было досадно, что рассказы Джеордже о войне так сильно взволновали ее. Разве другие не прошли через такие же испытания... Миллионы солдат и офицеров —-и ни один из них не привез с собой таких «идей»... Бедный Суслэнеску! Такой культурный и чувствительный человек, а она была к нему несправедлива. Он раскусил Джеордже. Поэтому и переехал, чтобы не быть обязанным такому.
Эмилия обернулась. Джеордже шел в нескольких шагах позади и курил.
— На тебя будут показывать пальцем! Будут смеяться до упаду. Даже мужики, которым ты отдашь землю,, будут целовать тебе руку, а потом смеяться над тобой,,
— Может быть, ты и права, — согласился Джеордже.;
— Тогда... зачем же? —удивилась Эмилия.
— Не для них я делаю это... Для себя.
— Болтовня...
Когда они дошли до околицы, Джеордже свернул налево.
— Куда ты идешь теперь? — крикнула Эмилия.
— Дело есть. К Арделяну...
— Ах, вот как, — продолжала Эмилия, повышая голос и не заботясь о том, что ее могут услышать. — Чтобы я больше не видела этого бандита у себя в доме! Слышишь?
— Не увидишь... И сама об этом пожалеешь.
— Это я-то? Никогда!
Эмилия пришла домой разгоряченная, с болезненно бьющимся сердцем и остановилась на пороге, чтобы перевести дыхание и хоть немного успокоиться. Старуха ничего не должна знать, иначе сойдет с ума от огорчения. Она и без того недолюбливает Джеордже. Несомненно, ей это подсказал ее здоровый крестьянский инстинкт.
Эмилия прислонилась лбом к нагретой солнцем шероховатой стене. Джеордже даже не пытался уговаривать ее, но Эмилия слишком хорошо знала, что он упрям, как осел, и если что-нибудь задумывал, никто не мог его переубедить. Ей хотелось лишь одного — плакать, такой несчастной она себя чувствовала. Лучше бы не говорил, подождал, если бы была в нем хоть капелька здравого смысла. Не надо было сейчас, не надо... Даже если они никогда не заговорят об этом, ей будет казаться, что он думает только о разделе земли.
Эмилия вытерла сухие глаза и, стараясь изобразить улыбку, вошла в кухню. Там она увидела стрелочника Кулу, который сидел на низенькой табуретке. При виде Эмилии он растерялся и уронил с колен засаленную фуражку. Напротив него стояла Анна, и ее маленькое сморщенное лицо светилось злобной радостью.
— Ну, Кула, спасибо тебе за новости. Я очень рада, люблю знать о человеке, что можно от него ожидать... А теперь иди, Кула, иди... Я сама поговорю с дочкой, знаю, как лучше сказать.
— До свидания, всего доброго, — растерянно забормотал Кула и, смущенный, вышел из кухни, надевая фуражку.
-— А этому что еще понадобилось? с раздражением спросила Эмилия.
— Это что за разговоры? Он нам сосед, человек честный, порядочный. Хорошо к нам относится. Бережет нашу честь... Крепко бережет. Затем и пришел, благослови его бог.
— А что он сказал тебе?
- Ничего, — старуха вздохнула и притворилась, что вытирает глаза сложенным вчетверо платком. — Эхе-хе, хорошо, когда встретишь честного, порядочного человека.
— В чем дело, мама? — уже испуганно спросила Эмилия. Она знала привычки старухи и приготовилась услышать от нее что-нибудь очень неприятное.
— Да так, пустяки. Может быть, ничего и нет... Кула то этот не бог весть как умен... но честен, честен... Он говорит, что вчера вечером... видел этого... как там его... мужа твоего под мостом с дочкой Урсу, а у той юбка задрана...
— Лжет он! — кинулась Эмилия к матери.
— Может быть,— согласилась та,— может быть, ничего не скажу. Бог милостив, а кроме того, ведь это было поздней ночью. Только у Кулы глаза острые. Знаешь, дочка, на станции нужны острые глаза, чтобы не перепутать поезда, а то и до несчастья недолго, враз на каторгу попадешь.
— Лжет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Нет, — быстро ответил Джеордже. — Никто не требовал от меня ничего подобного.
— Ты сошел с ума! — закричала Эмилия, но голос ее затерялся в просторах полей, залитых теплым весенним солнцем. — Разве мы не работали? Разве украли у кого-нибудь эту землю? Разве не собирали монету за монетой, чтобы обеспечить себе спокойную старость?
— У нас будет спокойная старость... — перебил ее Джеордже. — Но не менее важно сделать ее спокойной и для других... Во всяком случае, не сделав этого, я никогда не смогу найти покоя...
Джеордже попытался взять жену за руку, но Эмилия в отчаянии вырвалась.
— Эмилия, ты это сама почувствуешь. И, возможно, скорее, чем думаешь. Жизнь идет к этому... Жизнь создает новую мораль.
— Что ты мне тут болтаешь? О чем говоришь? Нашу землю? Будущее Дануца? Ты что — собираешься жить на жалованье? Умирать с голоду? Нет уж, избави бог! И ради чего? Тебе стыдно перед Митру? Если бы ты не дал ему исполу землю, он бы с голоду сдох. Пришлось бы ему перебираться с семьей в город, там протянуть ноги. Ты сделал ему добро и стыдишься этого? И это коммунизм? Тогда я понимаю тех...
Но Джеордже смотрел куда-то в сторону и, казалось, не слушал ее. Эмилии захотелось броситься на него с кулаками, крикнуть в лицо, что он лгал все время и ей стыдно теперь за свое слепое доверие.
— Лжешь! Все вы лжете! Вы — коммунисты. Даете крестьянам землю... А зачем отдаете, раз позорно иметь спой кусок хлеба?
— Они сами на ней трудятся, — грустно ответил Джеордже. — А мы нет. За нас работают другие. Понимаешь? Это большая разница.
— Если бы тебя услышала мама! — воскликнула Эмилия. — Господи... я ни за что не скажу ей... она могла бы убить тебя. Бедная старуха всю жизнь гнула спину, батрачила у помещика, чтобы скопить. Да она ошпарит тебя за такие слова...
— Я думаю, что и ты, дорогая, способна на это, —-улыбнулся Джеордже и тут же снова нахмурился. — Нет, я не хочу больше так жить.
— Тогда возьми повесься! — закричала Эмилия, окончательно потеряв самообладание, и тут же спохватилась, хотя Джеордже не рассердился.
— Скажи, Эмилия, что бы ты подумала, если бы тебе пришлось отдать половину твоей заработной платы, ну, скажем... инспектору, только за то, что он инспектор?! — продолжал Джеордже.
— Ты меня не убеждай... Да разве это возможно! С какой стати я буду отдавать? Ты намекаешь на землю, на Митру? Если не правится, пусть убирается ко всем чертям! Вот я пойду и скажу ему, что мы не нуждаемся больше в его услугах. Если хочет быть барином, коммунистом, пусть катится к дьяволу.
— Досадно и тяжело слушать, что ты говоришь...
— Ты не прикоснешься к моей земле! Так и знай! Никогда, — возмущенно закричала Эмилия и, не оглядываясь, пошла к селу.
Все казалось ей бессмысленным, дурацким, чудовищным. Ей было досадно, что рассказы Джеордже о войне так сильно взволновали ее. Разве другие не прошли через такие же испытания... Миллионы солдат и офицеров —-и ни один из них не привез с собой таких «идей»... Бедный Суслэнеску! Такой культурный и чувствительный человек, а она была к нему несправедлива. Он раскусил Джеордже. Поэтому и переехал, чтобы не быть обязанным такому.
Эмилия обернулась. Джеордже шел в нескольких шагах позади и курил.
— На тебя будут показывать пальцем! Будут смеяться до упаду. Даже мужики, которым ты отдашь землю,, будут целовать тебе руку, а потом смеяться над тобой,,
— Может быть, ты и права, — согласился Джеордже.;
— Тогда... зачем же? —удивилась Эмилия.
— Не для них я делаю это... Для себя.
— Болтовня...
Когда они дошли до околицы, Джеордже свернул налево.
— Куда ты идешь теперь? — крикнула Эмилия.
— Дело есть. К Арделяну...
— Ах, вот как, — продолжала Эмилия, повышая голос и не заботясь о том, что ее могут услышать. — Чтобы я больше не видела этого бандита у себя в доме! Слышишь?
— Не увидишь... И сама об этом пожалеешь.
— Это я-то? Никогда!
Эмилия пришла домой разгоряченная, с болезненно бьющимся сердцем и остановилась на пороге, чтобы перевести дыхание и хоть немного успокоиться. Старуха ничего не должна знать, иначе сойдет с ума от огорчения. Она и без того недолюбливает Джеордже. Несомненно, ей это подсказал ее здоровый крестьянский инстинкт.
Эмилия прислонилась лбом к нагретой солнцем шероховатой стене. Джеордже даже не пытался уговаривать ее, но Эмилия слишком хорошо знала, что он упрям, как осел, и если что-нибудь задумывал, никто не мог его переубедить. Ей хотелось лишь одного — плакать, такой несчастной она себя чувствовала. Лучше бы не говорил, подождал, если бы была в нем хоть капелька здравого смысла. Не надо было сейчас, не надо... Даже если они никогда не заговорят об этом, ей будет казаться, что он думает только о разделе земли.
Эмилия вытерла сухие глаза и, стараясь изобразить улыбку, вошла в кухню. Там она увидела стрелочника Кулу, который сидел на низенькой табуретке. При виде Эмилии он растерялся и уронил с колен засаленную фуражку. Напротив него стояла Анна, и ее маленькое сморщенное лицо светилось злобной радостью.
— Ну, Кула, спасибо тебе за новости. Я очень рада, люблю знать о человеке, что можно от него ожидать... А теперь иди, Кула, иди... Я сама поговорю с дочкой, знаю, как лучше сказать.
— До свидания, всего доброго, — растерянно забормотал Кула и, смущенный, вышел из кухни, надевая фуражку.
-— А этому что еще понадобилось? с раздражением спросила Эмилия.
— Это что за разговоры? Он нам сосед, человек честный, порядочный. Хорошо к нам относится. Бережет нашу честь... Крепко бережет. Затем и пришел, благослови его бог.
— А что он сказал тебе?
- Ничего, — старуха вздохнула и притворилась, что вытирает глаза сложенным вчетверо платком. — Эхе-хе, хорошо, когда встретишь честного, порядочного человека.
— В чем дело, мама? — уже испуганно спросила Эмилия. Она знала привычки старухи и приготовилась услышать от нее что-нибудь очень неприятное.
— Да так, пустяки. Может быть, ничего и нет... Кула то этот не бог весть как умен... но честен, честен... Он говорит, что вчера вечером... видел этого... как там его... мужа твоего под мостом с дочкой Урсу, а у той юбка задрана...
— Лжет он! — кинулась Эмилия к матери.
— Может быть,— согласилась та,— может быть, ничего не скажу. Бог милостив, а кроме того, ведь это было поздней ночью. Только у Кулы глаза острые. Знаешь, дочка, на станции нужны острые глаза, чтобы не перепутать поезда, а то и до несчастья недолго, враз на каторгу попадешь.
— Лжет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159