— донесся прерывистый голос вулканолога.
Данила подобрал и притащил рюкзаки. Несколько пробирок было разбито. Но пробы, взятые из лавового озера, сохранились. Он переложил их в свой рюкзак.
— В ваших руках моя диссертация и моя слава... — сказал Колбин. — А теперь поднимите меня и тащите... У меня пробит кислородный баллон.
Колбин лежал неподвижно. Сквозь очки он видел белые облака в золотой каемке и трепетную игру лучей солнца на краю кратера. . — Что ж, будем выбираться, — сказал Данила.
Неожиданно вулкан вздрогнул.Возле Данилы шлепнулся комок лавы. Он отступил в сторону, и опять начался бешеный танец. Газовое облако затянуло кратер. Колбин смотрел на танцующего Данилу и скоро потерял его из вида. «Бросил, бросил», — стучало в голове. Надо было сделать что-то очень важное, но он никак не мог сосредоточиться. Усилием воли он вытащил из бокового кармана куртки тетрадь. В баллоне все меньше и меньше оставалось кислорода. Газы рвали легкие на куски. Мысли путались. Колбин уронил карандаш. «Бежать, бежать!» — кричало в затуманенном мозгу. Он рва-
нулся — и провалился в бездну.Выплеснув тонны раскаленной лавы и камней, вулкан успокоился.Колбин лежал на том же месте. Кислородный прибор был сорван. Данила приложил ухо к его груди и уловил чуть слышное биение сердца. Тогда он снял с себя кислородный прибор и надел его на пострадавшего.
Взрыв был сильный, и лавовый град прошел в тридцати—сорока метрах от края колодца. Это спасло Колбина. Рядом с ним лежала тетрадь, покрытая тонким слоем пепла. Данила встряхнул ее и сунул в карман...
Воздух был пропитан сернистым газом, и дышалось тяжело. Носовой платок, которым Данила прикрыл рот, фильтровал воздух и немного облегчил дыхание. «Надо выбраться, надо выбраться», — твердил он себе, переставляя отяжелевшие ноги. Вот стенка кратера. Он немного отдохнул и начал подъем. Карабкался медленно, дрожа и обливаясь потом от изнеможения, ему показалось, что он теряет сознание, и некоторое время он пребывал в каких-то странных сумерках. Но постепенно в голове прояснилось. Внизу колыхалось газовое облако. Он поднял глаза вверх и увидел край кратера.
— Пять метров, — прошептал Данила; язык его словно распух от напряжения, из глаз текли горячие слезы. — Пять метров, — повторил он, перехватывая рукой очередную перекладину веревочной лестницы. У каждого человека в жизни есть свои пять метров. Пройти их бывает труднее и важнее, чем многокилометровый путь.
— Я возьму их, эти пять метров, — шептали запекшиеся губы.
Казалось, и сил уж нет, выдохся, а он еще шевелился — его двигала воля. Наконец руки коснулись края кратера — это был последний метр подъема...
Под вечер Соколов вышел из домика и вскинул бинокль к глазам: с вершины вулкана ползком спускался человек. Через пятнадцать минут вулканолог встретил Данилу, еле передвигающегося, с изрезанными о камни ногами и руками, с Колбиным на спине...
Глава д в ен а д ц а т а я
ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА ПОЛКОВНИКА РОМАНОВА
Ученых доставили в Аимры в тяжелом состоянии. В небольшой поселковой больнице свободных мест не оказалось. Больных разместили в доме приезжих.
Полковник Романов всю ночь просидел у постели Данилы. В четыре утра Варя сказала, что опасность миновала. Он не заметил, как уснул, сидя в кресле. Разбудил его звон разбитого стекла. Было уже утро. В окно виднелся квадрат серого неба. Варя собирала осколки на полу. Она подняла утомленное лицо и улыбнулась. Данила лежал лицом к стенке и тяжело дышал.
— Ну, как? — спросил Петр Васильевич шепотом.
— Дня через два поднимется, — так же шепотом ответила она. — Завтрак на кухне. Я пойду отдохну. Форточку закрывать не надо. Курить выходите на улицу. Больного не будить, пока сам не проснется.
Он кивнул.
— А как другой больной?
Варя неопределенно повела плечами.
— Ногу придется ампутировать, — сказала она.
Петр Васильевич глубоко вздохнул: «ампутировать ногу». Он не испытывал при этом ни радости, ни печали. Тайна гибели Лебедянского, которая мучила его все эти годы, оставалась неразгаданной. Но одно ясно: много лет назад заслуженный профессор и Колбин в кратере вулкана Северного очутились в таком же переплете, в каком оказались три дня назад Данила и Колбин. Колбин тогда бросил своего товарища, а Данила спас. Один струсил — другой нет. Трусость — сестра подлости. И Колбин пошел на подлость, которую нельзя ни оправдывать, ни прощать. «Вот если бы душу ему ампутировали, может быть,
он человеком стал бы», — подумал Петр Васильевич и взглянул на Данилу. Тот спал. Дыхание стало медленным и ровным.
После завтрака Петр Васильевич сел за письменный стол и начал перелистывать свой дневник...
«Здравствуй, Камчатка!
Вновь я посетил тебя, страна моей молодости. Мне все так же милы твои белоснежные сопки, султаны дыма над вулканами, морские прибои, вечно плещущиеся о каменистые берега полуострова. Легкая грусть давит мое сердце. Может быть, это оттого, что здесь все напоминает о молодости. Вон там, на пригорке, стоял дом, в котором я жил. Дом давно снесли. На его месте поставили школу. Я долго смотрел на нее, потом вышел на утес. Океан лежал у ног. Волны катились издалека, словно спешили, чтобы поведать мне тайну жизни.
Очевидно, таков удел человека — на пороге пятидесятилетия размышлять о жизни. С годами мы становимся мудрее. Когда-то я думал, что жизнь можно прожить без семьи, всего себя отдавая любимому делу. Почему так думалось — не могу объяснить, но я ошибался. Должно быть, хорошо, когда возле тебя есть человек, который делит с тобой радости и горести, удачи и неудачи, есть дети — шумные и веселые. У меня в квартире всегда сонная тишина и образцовый порядок, и я никогда не представлял, что тишина может раздражать человека.
Мои друзья говорят, что я еще не стар и что пора мне подумать о семье. Я знаю, что они правы. Но ведь с годами мы не только становимся мудрыми, но и консервативными в своих привычках, придирчивыми в симпатиях и антипатиях. Поздно теперь обзаводиться семьей.
Встреча с Данилой обрадовала меня. Я ему отдал кусок моего сердца и рад, что он крепко врос в нашу советскую жизнь. После его отъезда я как-то сразу раскис. Все чаще стала беспокоить нога. Не расставалась со мной и старая знакомая — грусть. Можно было бы поехать на юг, уже два года мне не удавалось пользоваться отпуском, но шумные курорты я не люблю. «Почему бы, — пришла мысль, — не махнуть на Камчатку, на встречу со своей молодостью, Данилой, Корнеем Захаровичем, заодно подлечить ноги в Лимро.вских ключах и разгадать наконец тайну гибели профессора Лебедянского.
И вот я на земле моей молодости, с жадностью глотаю влажный океанский воздух, смотрю на седую даль, и на сердце приходит успокоение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Данила подобрал и притащил рюкзаки. Несколько пробирок было разбито. Но пробы, взятые из лавового озера, сохранились. Он переложил их в свой рюкзак.
— В ваших руках моя диссертация и моя слава... — сказал Колбин. — А теперь поднимите меня и тащите... У меня пробит кислородный баллон.
Колбин лежал неподвижно. Сквозь очки он видел белые облака в золотой каемке и трепетную игру лучей солнца на краю кратера. . — Что ж, будем выбираться, — сказал Данила.
Неожиданно вулкан вздрогнул.Возле Данилы шлепнулся комок лавы. Он отступил в сторону, и опять начался бешеный танец. Газовое облако затянуло кратер. Колбин смотрел на танцующего Данилу и скоро потерял его из вида. «Бросил, бросил», — стучало в голове. Надо было сделать что-то очень важное, но он никак не мог сосредоточиться. Усилием воли он вытащил из бокового кармана куртки тетрадь. В баллоне все меньше и меньше оставалось кислорода. Газы рвали легкие на куски. Мысли путались. Колбин уронил карандаш. «Бежать, бежать!» — кричало в затуманенном мозгу. Он рва-
нулся — и провалился в бездну.Выплеснув тонны раскаленной лавы и камней, вулкан успокоился.Колбин лежал на том же месте. Кислородный прибор был сорван. Данила приложил ухо к его груди и уловил чуть слышное биение сердца. Тогда он снял с себя кислородный прибор и надел его на пострадавшего.
Взрыв был сильный, и лавовый град прошел в тридцати—сорока метрах от края колодца. Это спасло Колбина. Рядом с ним лежала тетрадь, покрытая тонким слоем пепла. Данила встряхнул ее и сунул в карман...
Воздух был пропитан сернистым газом, и дышалось тяжело. Носовой платок, которым Данила прикрыл рот, фильтровал воздух и немного облегчил дыхание. «Надо выбраться, надо выбраться», — твердил он себе, переставляя отяжелевшие ноги. Вот стенка кратера. Он немного отдохнул и начал подъем. Карабкался медленно, дрожа и обливаясь потом от изнеможения, ему показалось, что он теряет сознание, и некоторое время он пребывал в каких-то странных сумерках. Но постепенно в голове прояснилось. Внизу колыхалось газовое облако. Он поднял глаза вверх и увидел край кратера.
— Пять метров, — прошептал Данила; язык его словно распух от напряжения, из глаз текли горячие слезы. — Пять метров, — повторил он, перехватывая рукой очередную перекладину веревочной лестницы. У каждого человека в жизни есть свои пять метров. Пройти их бывает труднее и важнее, чем многокилометровый путь.
— Я возьму их, эти пять метров, — шептали запекшиеся губы.
Казалось, и сил уж нет, выдохся, а он еще шевелился — его двигала воля. Наконец руки коснулись края кратера — это был последний метр подъема...
Под вечер Соколов вышел из домика и вскинул бинокль к глазам: с вершины вулкана ползком спускался человек. Через пятнадцать минут вулканолог встретил Данилу, еле передвигающегося, с изрезанными о камни ногами и руками, с Колбиным на спине...
Глава д в ен а д ц а т а я
ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА ПОЛКОВНИКА РОМАНОВА
Ученых доставили в Аимры в тяжелом состоянии. В небольшой поселковой больнице свободных мест не оказалось. Больных разместили в доме приезжих.
Полковник Романов всю ночь просидел у постели Данилы. В четыре утра Варя сказала, что опасность миновала. Он не заметил, как уснул, сидя в кресле. Разбудил его звон разбитого стекла. Было уже утро. В окно виднелся квадрат серого неба. Варя собирала осколки на полу. Она подняла утомленное лицо и улыбнулась. Данила лежал лицом к стенке и тяжело дышал.
— Ну, как? — спросил Петр Васильевич шепотом.
— Дня через два поднимется, — так же шепотом ответила она. — Завтрак на кухне. Я пойду отдохну. Форточку закрывать не надо. Курить выходите на улицу. Больного не будить, пока сам не проснется.
Он кивнул.
— А как другой больной?
Варя неопределенно повела плечами.
— Ногу придется ампутировать, — сказала она.
Петр Васильевич глубоко вздохнул: «ампутировать ногу». Он не испытывал при этом ни радости, ни печали. Тайна гибели Лебедянского, которая мучила его все эти годы, оставалась неразгаданной. Но одно ясно: много лет назад заслуженный профессор и Колбин в кратере вулкана Северного очутились в таком же переплете, в каком оказались три дня назад Данила и Колбин. Колбин тогда бросил своего товарища, а Данила спас. Один струсил — другой нет. Трусость — сестра подлости. И Колбин пошел на подлость, которую нельзя ни оправдывать, ни прощать. «Вот если бы душу ему ампутировали, может быть,
он человеком стал бы», — подумал Петр Васильевич и взглянул на Данилу. Тот спал. Дыхание стало медленным и ровным.
После завтрака Петр Васильевич сел за письменный стол и начал перелистывать свой дневник...
«Здравствуй, Камчатка!
Вновь я посетил тебя, страна моей молодости. Мне все так же милы твои белоснежные сопки, султаны дыма над вулканами, морские прибои, вечно плещущиеся о каменистые берега полуострова. Легкая грусть давит мое сердце. Может быть, это оттого, что здесь все напоминает о молодости. Вон там, на пригорке, стоял дом, в котором я жил. Дом давно снесли. На его месте поставили школу. Я долго смотрел на нее, потом вышел на утес. Океан лежал у ног. Волны катились издалека, словно спешили, чтобы поведать мне тайну жизни.
Очевидно, таков удел человека — на пороге пятидесятилетия размышлять о жизни. С годами мы становимся мудрее. Когда-то я думал, что жизнь можно прожить без семьи, всего себя отдавая любимому делу. Почему так думалось — не могу объяснить, но я ошибался. Должно быть, хорошо, когда возле тебя есть человек, который делит с тобой радости и горести, удачи и неудачи, есть дети — шумные и веселые. У меня в квартире всегда сонная тишина и образцовый порядок, и я никогда не представлял, что тишина может раздражать человека.
Мои друзья говорят, что я еще не стар и что пора мне подумать о семье. Я знаю, что они правы. Но ведь с годами мы не только становимся мудрыми, но и консервативными в своих привычках, придирчивыми в симпатиях и антипатиях. Поздно теперь обзаводиться семьей.
Встреча с Данилой обрадовала меня. Я ему отдал кусок моего сердца и рад, что он крепко врос в нашу советскую жизнь. После его отъезда я как-то сразу раскис. Все чаще стала беспокоить нога. Не расставалась со мной и старая знакомая — грусть. Можно было бы поехать на юг, уже два года мне не удавалось пользоваться отпуском, но шумные курорты я не люблю. «Почему бы, — пришла мысль, — не махнуть на Камчатку, на встречу со своей молодостью, Данилой, Корнеем Захаровичем, заодно подлечить ноги в Лимро.вских ключах и разгадать наконец тайну гибели профессора Лебедянского.
И вот я на земле моей молодости, с жадностью глотаю влажный океанский воздух, смотрю на седую даль, и на сердце приходит успокоение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59