— Сегодня приступили к перевозке дома. Сообщите погоду.
— Погода пока солнечная. Повторяю: погода солнечная. Но в кустарниковой зоне, кажется, метель.
— Разведите костер, чтобы летчик вертолета мог ориентироваться.
— Здесь нет дров. И без костра найдет. Новости есть?
—- Все по-старому. Ждите вертолет.
— Передайте привет Марине Сенатовой.
— Хорошо, передам. Как самочувствие? Правда, великолепно в горах?
— Как в первоклассной гостинице, Александр Федорович, — с иронией сказал Колбин и снял наушники.
В час дня прилетел вертолет. Под брюхом он нес щиты сборного домика. Вторым рейсом прибыли плотники. Они натянули палатку, развели костер, повесили громадный чайник. «И дрова нашлись», — с удивлением подумал Колбин, присаживаясь к огню. Плотники были, как на подбор, молодые, рослые, белозубые. Командовал ими высокий сухопарый старик с вислыми седыми усами и немигающим взглядом больших, чуть навыкате, голубых глаз. Напротив Колбина, по другую сторону костра, молодой паренек с увлечением читал книгу. Темнело, он пригибался все ближе к огню, чтобы разобрать строки.
— Сгоришь, — сердито сказал старик. — Брось глаза слепить, чаевать будем.
— Не хочу.
— Ну, как знаешь...
Где-то прогремел выстрел. Все прислушались. Перекликаясь в распадках, эхо замерло, наступила тишина. Петрович, так звали старика, расстелил на снегу кошму. Каравай хлеба домашней выпечки он резал целыми круг-
лыми ломтями. Запахло домашним. Паренек глубоко вздохнул и закрыл книгу.
— Интересно? — спросил Колбин.
— Какой там интерес, — проворчал Петрович. — Водку пьют, туманно так говорят о жизни. Не поймешь...
— Это вы напрасно. Хорошая книга. «Три товарища» Ремарка. Может быть, читали? — обратился паренек К Колбину.
— Ремарк с его скепсисом сейчас в моде.
— И только?
— Я ученый, привык считаться с фактами.
— Из фактов надо еще выводы сделать.
— Я и сделал — скепсис Ремарка сейчас в моде.
— Неправильный вывод. Ремарк большой гуманист, жизнь любит и людей любит, а как их сделать счастливыми — не знает.
— А вы знаете?
Уловив иронию в голосе Колбипа, парень с вызовом ответил:
— Знаю. Батько учил: жить надо для людей и с людьми.
Колбина занимала беседа. Он знавал иных молодых людей, немного развязных, немного хвастливых, живущих по принципу: «Бери от жизни все». Они тоже увлекались Ремарком. Им нравился хмельной, тоскливый скептицизм его героев, их легкое отношение к любви. А этот молодой плотник утверждает, что, герои Ремарка, вопреки всем болезненным наслоениям, глубоко человечны. Они суровы в своей нежности. Печальны в веселой насмешливости. Циничны в доброте.
— Циничны не потому, что плохие. Циничен мир, в котором они живут, — закончил паренек.
Колбин выбил пепел из трубки. «Умен для плотника», — подумал он, принимая от Петровича кружку пахучего чая.
К костру вышел человек с тяжелой ношей.
— Жаркое, — сказал он, сбрасывая груз к ногам Петровича.
— Хорош, — заметил Петрович, ощупывая убитого горного барана длинными узловатыми пальцами.
Охотник отер пот с крутого лба, жадно вдохнул запах пшеничного хлеба и широко улыбнулся.
— Плесни-ка, чайку, Петрович, — и взял в руки ломоть хлеба. — Ну и задал же он мне работенку, — кивнул он головой на тушу барана.
После ужина все закурили. Молчали. Плотник, увлекающийся Ремарком, убирал посуду. Охотник, стоя на коленях, свежевал барана. Разговор начался незаметно, как это часто бывает в большой и дружной крестьянской семье. Кто-то лениво бросил реплику, другой ему ответил, третий добавил. И пошло. Петрович, как глава семьи, зорко следил за «детьми» и, когда они «расходились», одним словом одергивал.
Колбина удивляла основательность, интеллектуальная глубина суждений собеседников. Когда они, черт побери, успели приобрести столько знаний?
— Вы в самом деле плотники? — спросил он Петровича.
Тот повернул голову, с удивлением посмотрел на Колбина:
— Сомнение какое?
— Разговоры не плотницкие.
— А-а... Так мы коммунистическая бригада, товарищ ученый. Студенты все. В институтах учатся.
— И вы? Петрович вздохнул:
— Отстал я.
Колбин промолчал. В годы его молодости ничего подобного не бывало.
«Время другое, — подумал он. — Но почему я лишь сегодня впервые встречаюсь с ними? А в газетах...» Размышления прервал чей-то звонкий голос. Колбин повернулся — у костра стоял Данила Романов.
— Не думал, что вы навестите меня здесь.
Данила сбросил рюкзак и устало опустился на него.
— По радио дали ваши координаты. Озеро на Синем я покинул утром, но не надеялся добраться до вас. Костер помог. Я уже облюбовал себе место на ночлег, да увидел ваш огонек...
— Выпейте чайку, — предложил Петрович. — После дороги чай — первое средство супротив усталости...
— Спасибо... — сказал Данила. — Благодать. Вот ведь как бывает: выпил кружку чаю — и счастлив человек...
Данила, как только забрался в спальный мешок, сразу же уснул. Он дышал медленно и ровно. Колбин долго лежал с открытыми глазами. Сегодня ему подкинули то, что
он потерял в молодости, — веру в людей. Она вошла в душу и требовала себе места. А места ей не было. И душа болела. Колбин нащупал в изголовье флягу с коньяком и припал к ней губами...
Утро было звонкое. На небе — ни облачка. Тигла дымила, как мощная домна. Данила вышел из палатки, потянулся, потом сбросил рубашку и начал обтираться снегом.
— Евгений Николаевич! — звонко и весело крикнул он. — Выходи глотать солнце! Проглотишь первый луч — широко вздохнешь, проглотишь второй — улыбнешься, проглотишь третий — засмеешься, и будешь ты сильным и здоровым, будут бояться тебя горные духи.
Он пересказывал содержание корякского сказания о богатыре, питающемся солнечными лучами. Колбин уже слышал это сказание много лет назад, когда работал на Камчатке. Он стоял у палатки и смотрел, как Данила бросал на себя горсти снегу. Спина широкая, гладкая. Снег таял на ней, и крупные капли воды скатывались на землю.
Плотники, поднявшиеся с первыми лучами солнца, побросали работу и тоже смотрели на Романова. Петрович с размаху воткнул топор в бревно и подошел к ученым. Данила, закончив «купание», насухо вытирался полотенцем.
— Просим позавтракать с нами.
— А что будет, баран? Петрович утвердительно кивнул.
— Пошли, Евгений Николаевич, — сказал Данила.
— Я не прочь полакомиться, — вяло ответил Колбин. После выпитого ночью коньяка голова у него гудела, как пробуждающийся вулкан.
Петрович разбросал остатки ночного костра и из широкой ямы, засыпанной тонким слоем земли, начал извлекать куски мяса, обернутые в баранью шкуру. Растягивая губы в ухмылке, довольно сказал:
— Жаркое в собственном соку.
— По такому случаю не грешно бы и стопку пропустить, — сказал Колбин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59