— Я четыре года учился в институте, и почти каждое наше занятие заканчивалось выходом всех студентов и преподавателей на расчистку руин...
— Мы видели немецких военнопленных. Они строили...
— Их было немного в Волгограде. Вы видели последних, отбывавших наказание за преступления, совершенные на нашей территории во время войны.
— Да, работало немного...
И опять разговор наш, будто уперевшись в стену, затухает.
Время обеденное, и финский журналист предлагает продолжить «воспоминания» в маленьком ресторанчике, где готовят «одно по-настоящему хорошее китайское блюдо».
За бутылкой французского «Кардинала» беседа теплеет, и я наконец решаюсь задать те вопросы, которые приготовил до встречи. Но уже через четверть часа ловлю себя на том, что сам отвечаю на них. Кошусь на бутылку. Она распита только наполовину... Причина в другом. Со мною что-то случилось. Воспоминания хлещут, как из испорченного крана вода.
Пристыженно умолкаю.
— Время действительно было смутное,— отзывается Микколо.— Европа перевооружала свою промышленность, в США охотились за ведьмами... Из-за поездки в СССР меня тогда лишили визы. Должен был поехать на три месяца в Америку, на стажировку, а посольство США сочло меня неблагонадежным...
— А что вы думали тогда о России?
— Информации о вас было очень мало... Мы боялись России... Большая и загадочная страна... Впрочем... Один момент.
Он поднялся из-за стола и, извинившись, пошел к выходу.
Мы недоуменно переглянулись с Раей. Через несколько минут появился с папкой, которую мы видели в его мяшине.
— Вот здесь.— Достал из нее тетрадь.— Я вел тогда записи. Когда Рая позвонила мне, разыскал их. Да... Вот...— Он начал листать тетрадь.— Большая и загадочная страна... Я так тогда назвал свою статью о вашей стране.
— А теперь?
— Большая и незагадочная... Я был несколько раз у вас и как журналист, и по линии общества Финляндия — СССР. Люди должны общаться, говорить, спорить друг с другом, и тогда загадки и страхи рассеиваются...
Подали действительно прекрасное мясо по-китайски, с картофелем и грибами.
Рассматриваем выцветшие записи в тетради.
— Первомайские парад и демонстрация длились пять часов,— читает хозяин.— Все время шел дождь.
Записи 2 мая 1951 года: «Троллейбусы работают отлично. Часто моют улицы. Чисто. Милиция управляет движением».
В моих руках пригласительный билет:
«Антифашистский комитет советской молодежи приглашает Вас на прием по случаю пребывания в Советском Союзе иностранных делегаций молодежи.
Прием состоится 3 мая с. г. в 20 часов, в помещении ресторана гостиницы «Москва».
Антифашистский комитет советской
молодежи».
— Да,— соглашается мой собеседник.— Мир изменился, а тревоги те же... Не допустить войны. Если в Европе будет все в порядке, то есть надежда... Финляндия и СССР показывают хороший пример... Президент Пас-сикиви говорил — нить переговоров не должна прерываться. Завершая переговоры, надо обязательно договариваться, где они будут продолжаться... Как журналист, я сопровождал этого мудрого человека в вашу страну. Любой спор, любая дискуссия, но только не война...
Мы клянем войну и желаем нашим детям не пережить того, что пришлось нам. У Микколо двое сыновей. У меня сын и дочь. Сейчас им столько же, сколько нам было тогда.
— Выросли новые поколения, и пусть они знают об этой мерзости только из книг, кино и наших рассказов,— говорит он.— Меня когда ранило, я потерял все. Долго жалел свой дневник... А сейчас не жалею. Мерзость, мерзость...
— Моего младшего брата контузия мучила всю жизнь. Умер он три года назад. Мерзость, мерзость...— шепчу я вслед за ним.
— Любой худой мир, но только не война... Только не война...
Эти слова мы повторяем друг за другом.
На столе новое блюдо. Расхваливая свинину по-китайски, я неосторожно обмолвился, что самое прекрасное мясо — это рыба, и она, как в сказке, приплыла. Появился хозяин ресторана —огромного роста бородатый красавец с руками помора. По его знаку официант наливает нам замороженную водку, а в музыкальном ящике включаются одна за другой пластинки русских песен.
...Спорим о литературе. Он «отстаивает» Достоевского, а я Толстого. От соседнего столика поворачиваются в нашу сторону. Умолкаю, хотя мне и обидно, что Достоевского ставят выше Толстого. Хозяин ресторана навис над нами и что-то кричит.
— Он приветствует наш спор,— переводит Рая.— Пусть это будет самая большая и самая кровавая конфронтация между людьми и государствами...
Прощаясь, говорю финскому коллеге, что он помог мне совершить величайшее открытие.
— Эврика!
— Да, эврика!
Рая уже не переводит. Мы отлично понимаем друг друга. Я рассказываю, как я шел к своему открытию. Началось с посещения ленинских мест. Я бродил по Хельсинки, и Россия шла рядом, я хотел видеть ее, и она была со мною...
— Ленин, Суоми, Рашен...— вторит он мне.
— Значит, надо только захотеть, сильно захотеть — и ты попадешь в твой мир...
Мой коллега и хозяин ресторана горячо соглашаются со мною.
— Если люди сильно захотят, они обязательно добьются мира, благополучия...
Перед такси мы долго трясем друг другу руки и уславливаемся о встрече в Москве.
— Нить переговоров не должна прерываться,— цитирую я их великого соотечественника Пассикиви.
Золото, которое я открыл вчера, на утро поблекло и показалось мне медью. Вечером, когда мы прощались и когда я ехал в такси по залитому огнями Хельсинки, все было так просто. Люди только должны захотеть — и половина проблем на земле будет решена. Я настроил себя на маленькие чудеса, и они свершались, Я жил в силовом поле притяжения наших стран...
А сейчас я думал по-другому: не все так просто. Не все. Хотеть мало... Надо делать. Без этого и самые большие желания остаются утопией и сладким сном, в котором медь легко принять за золото.
И все же ощущение радости открытия не проходило. Оно исходило от вчерашней встречи, где двум, в сущности, незнакомым людям, живущим в разных мирах и обремененных своими жизненными заботами, было так естественно и легко.
Позвонила Рая и радостно сообщила, что сегодня победой закончилась забастовка журналистов. Удовлетворены все требования бастующих.
— Давайте поедем в редакцию,— предложил я,— и поздравим всех. Предчувствие Микколо сбылось раньше, чем он загадал.
— Сегодня еще одно событие,— сказала Рая.— У него день рождения.
— Тем более. Едем сейчас же...— И я стал собирать все свои нераздаренные сувениры. Украсил подарок бутылкой «Сибирской», и мы через полчаса были в редакции.
— О-о! Его теперь трудно поймать,— сказала одна из сотрудниц журнала.— Он на совещании в издательстве.
Мы с Раей сочинили поздравление, последние слова которого были про нить президента Пассикиви и встречу в Москве, и оставили его вместе с подарком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39