Теперь я получить могу только по шее.
— Как это? — растерялся Левенков.— Натворил чего?
Говори, не утаивай.
— Ничего я не натворил. Хотя теперь уже, считай, натворил.
— Ну, брат, знаешь...
— Так вышло, не моя вина. Не моя, понимаешь! Тебя после добрушского щупали?
— Немного проверяли — так, больше для проформы. Воевать надо было.
— Ага, воевать! А сейчас, вишь ли, воевать не надо. Эх! — Демид с силой отщелкнул окурок и скрипнул зубами. У него всегда получался этот скрип, когда начинал по-настоящему злиться.— Во-первых, лагерь... сам сдался, хоть и деваться было некуда, а попробуй докажи; во-вторых, три недели у союзничков — тоже неизвестно, что я за птица; в-третьих, накладка у меня получилась с этим Иваном Дерюгиным, чтоб ему, землячку, в гробу перевернуться, если только есть такой! Начались проверки-перепроверки...
Дал я тягу.
— Да зачем, не пойму? Проверка — естественно. Тебя одного, что ли! И при чем тут Дерюгин?
— Э-э, Сергей Николаевич, зачем, зачем... В тюрьму ворота широкие, да из тюрьмы узкие. А с Дерюгиным влип я, как кур в ощип.
...Убежав от бауэрши и пристав к колонне пленных, Демид попал в лагерь. Лагерного опыта ему не занимать, знал, где и как себя вести, чтобы выжить. Перво-наперво надо было назваться чужим именем. Береженого бог бережет, излишняя осторожность не помешает. Из осторожности он не стал придумывать себе имя, а назвался хорошо знакомым, накрепко укоренившимся в памяти именем однополчанина-земляка, такого же, как и он сам, шофера автобата. Все это было просто, как дважды два: меньше выдумок —больше шансов уцелеть. В лагере всяко оборачивается, запросто и память отшибут.
В конце апреля сорок пятого вся немецкая охрана бежала ночью, втайне от заключенных, побросав не только всю лагерную документацию, но и награбленное «свое личное» барахло. Многих людей эта уцелевшая документация, попавшая к нашим через союзников, избавила от излишнего недоверия и проверок, Демиду же только навредила. Совершенно не подумав, чем это может кончиться, он захотел восстановить свое настоящее имя. Потом обзывал себя всякими словами, но было поздно.
— А зачем вам понадобилось менять фамилию? Вы не коммунист, не командир. А? — спросил его старший лейтенант..
— Да -так, на всякий пожарный...
— Это не ответ.
— Опасался розыска, значит.
— Какого?
Демид понял, что допустил ошибку. Это начинало его злить. Сейчас начнутся выяснения: что, да как, да почему. Пришлось рассказать о пребывании в категории «восточных рабочих», о побеге, о чем он умолчал вначале, чтобы все выглядело проще, без излишней путаницы. И на тебе, дернул черт за язык с этим Дерюгиным.
— Ну, убежали, потом снова оказались в их руках-— так что, они не узнали своего беглеца?
Ничего не попишешь, надо говорить о добровольной сдаче в плен. Но теперь ему уже окончательно не верили. Демид видел это.
— Сам — в плен? Лю-бо-пытно. Хм! Много любопытного. Скажем, упорные попытки откреститься от фамилии Дерюгин... В какой части служили?.. Да-да, правильно, у
меня записано. Итак, Дерюгин, плен, второй плен, бауэр, снова плен, союзники... Не много ли на одного?
— Было и не такое.
— Знаю, было. Их имена занесены в посмертные списки героев.
— Имена всех?
— Нет, не всех... пока.
— Но что мне оставалось делать? — вспылил Демид.— Что?
— Оружие было?
— Когда?
— Да еще тогда, в сорок первом.
— Значит, стреляться? — стиснув зубы, процедил Демид.
Старший лейтенант ничего не ответил.
На запрос в часть сообщили такое, отчего Демиду впору было рвать волосы на голове. Деталей никто не знал, но налицо был тот факт, что по вине Дерюгина в немецкие руки попала машина со штабной документацией. Вместе с машиной пропал и Дерюгин. Сержанта же Демида Рыкова считали погибшим при перевозке снарядов.
Долго еще разбирались с Демидом и выдали-таки бумагу, согласно которой он должен был ехать на родину, где его знают, для окончательного выяснения дела. Вот тут-то он и засомневался: а ну как вместо получения документов схлопочет трибунал? Запутано все, крепко запутано, не поверят...
Рассказав все это Левенкову, Демид сплюнул в сердцах и заключил:
— Все у меня наперекосяк!
Он закурил новую папиросу и украдкой поглядывал на своего бывшего комбата —что скажет? Теперь от него зависело, оставаться Демиду на заводе или искать другое убежище.
— Сам же и виноват, струсил,—отозвался Левенков.— От недоверия все это. Надо было дождаться окончания разбирательства. Ведь есть люди, которые знают тебя в лицо. Могут подтвердить, кто ты на самом деле.
— Где они, те люди,— махнул рукой Демид.— А насчет трусости — это верно. Струсил! Нигде не трусил, а тут спасовал. Обидно же, черт! Все прошел, из таких переплетов выкручивался — и на тебе, у своих, у себя дома!.. Эх, славяне!.. Запутанного у меня много — как захочешь, так и повернешь.
— Вот-вот, я и говорю: все от недоверия. Ты ему не доверяешь, он тебе. Будем не доверять — пропадем. Все скопом пропадем.
— Рассуждения все это, а на деле как? Мы прошли через такое!.. И не свихнулись. Мы-то имеем право не доверять.
— Так-то оно так, Демид. Только были и другие, сам знаешь.
— Знаю, ну и что? Из-за одной сволочи тысячу измытаренных еще мытарить? Вот ты сам себе и наступаешь на носки: то — всеобщее доверие, то — «были и другие».
Левенков промолчал, не находя ответа. Ему, конечно, хочется добра для всех, такая уж натура у комбата. А Демиду своя шкура дорога, на остальное ему лично наплевать.
— Ладно, Сергей Николаевич, все это в общем да в целом... В конце концов, если хлюпик, то и закаляйся на лесоповале, учись постоять за себя. А то привыкли надеяться на дядю: вот придет он, махнет волшебной палочкой — и все в обнимочку разойдется. Не бывает такого, потому я верю только в себя. Потому и дал тягу. Короче, с документами есть надежда?
Он начинал нервничать и ерзать на лавочке. Эти разговорчики хорошо вести, когда в кармане документы и жизнь хоть кое-как, да устроена. Демиду же надо думать о другом.
Левенков не успел ответить; довольно похохатывая и тдуваясь, на крыльце появилась Степанида Ивановна, за ей — остальные. Степанида Ивановна еще раз полюбова-ась Демидом, похлопала его по плечу: «Волгарь, волгарь, еший тебя возьми!» — и зашагала в темноту, Ксюша неза-етно ушла к себе, а Наталья, сунув Левенкову телогрейку, ернулась в дом. И опять стало тихо, и опять Демид полез за папиросами, хотя во рту уже горчило от табака. Закурил, чтобы хоть чем-то заняться, унять все усиливающееся раздражение от ожидания затянувшегося ответа.
— Ты помнишь Башлыкова? — спросил Левенков.
— Какого это?..
— В сорок первом в добрушском лагере вместе были. Петр Семенович Башлыков, высокий такой, с усами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
— Как это? — растерялся Левенков.— Натворил чего?
Говори, не утаивай.
— Ничего я не натворил. Хотя теперь уже, считай, натворил.
— Ну, брат, знаешь...
— Так вышло, не моя вина. Не моя, понимаешь! Тебя после добрушского щупали?
— Немного проверяли — так, больше для проформы. Воевать надо было.
— Ага, воевать! А сейчас, вишь ли, воевать не надо. Эх! — Демид с силой отщелкнул окурок и скрипнул зубами. У него всегда получался этот скрип, когда начинал по-настоящему злиться.— Во-первых, лагерь... сам сдался, хоть и деваться было некуда, а попробуй докажи; во-вторых, три недели у союзничков — тоже неизвестно, что я за птица; в-третьих, накладка у меня получилась с этим Иваном Дерюгиным, чтоб ему, землячку, в гробу перевернуться, если только есть такой! Начались проверки-перепроверки...
Дал я тягу.
— Да зачем, не пойму? Проверка — естественно. Тебя одного, что ли! И при чем тут Дерюгин?
— Э-э, Сергей Николаевич, зачем, зачем... В тюрьму ворота широкие, да из тюрьмы узкие. А с Дерюгиным влип я, как кур в ощип.
...Убежав от бауэрши и пристав к колонне пленных, Демид попал в лагерь. Лагерного опыта ему не занимать, знал, где и как себя вести, чтобы выжить. Перво-наперво надо было назваться чужим именем. Береженого бог бережет, излишняя осторожность не помешает. Из осторожности он не стал придумывать себе имя, а назвался хорошо знакомым, накрепко укоренившимся в памяти именем однополчанина-земляка, такого же, как и он сам, шофера автобата. Все это было просто, как дважды два: меньше выдумок —больше шансов уцелеть. В лагере всяко оборачивается, запросто и память отшибут.
В конце апреля сорок пятого вся немецкая охрана бежала ночью, втайне от заключенных, побросав не только всю лагерную документацию, но и награбленное «свое личное» барахло. Многих людей эта уцелевшая документация, попавшая к нашим через союзников, избавила от излишнего недоверия и проверок, Демиду же только навредила. Совершенно не подумав, чем это может кончиться, он захотел восстановить свое настоящее имя. Потом обзывал себя всякими словами, но было поздно.
— А зачем вам понадобилось менять фамилию? Вы не коммунист, не командир. А? — спросил его старший лейтенант..
— Да -так, на всякий пожарный...
— Это не ответ.
— Опасался розыска, значит.
— Какого?
Демид понял, что допустил ошибку. Это начинало его злить. Сейчас начнутся выяснения: что, да как, да почему. Пришлось рассказать о пребывании в категории «восточных рабочих», о побеге, о чем он умолчал вначале, чтобы все выглядело проще, без излишней путаницы. И на тебе, дернул черт за язык с этим Дерюгиным.
— Ну, убежали, потом снова оказались в их руках-— так что, они не узнали своего беглеца?
Ничего не попишешь, надо говорить о добровольной сдаче в плен. Но теперь ему уже окончательно не верили. Демид видел это.
— Сам — в плен? Лю-бо-пытно. Хм! Много любопытного. Скажем, упорные попытки откреститься от фамилии Дерюгин... В какой части служили?.. Да-да, правильно, у
меня записано. Итак, Дерюгин, плен, второй плен, бауэр, снова плен, союзники... Не много ли на одного?
— Было и не такое.
— Знаю, было. Их имена занесены в посмертные списки героев.
— Имена всех?
— Нет, не всех... пока.
— Но что мне оставалось делать? — вспылил Демид.— Что?
— Оружие было?
— Когда?
— Да еще тогда, в сорок первом.
— Значит, стреляться? — стиснув зубы, процедил Демид.
Старший лейтенант ничего не ответил.
На запрос в часть сообщили такое, отчего Демиду впору было рвать волосы на голове. Деталей никто не знал, но налицо был тот факт, что по вине Дерюгина в немецкие руки попала машина со штабной документацией. Вместе с машиной пропал и Дерюгин. Сержанта же Демида Рыкова считали погибшим при перевозке снарядов.
Долго еще разбирались с Демидом и выдали-таки бумагу, согласно которой он должен был ехать на родину, где его знают, для окончательного выяснения дела. Вот тут-то он и засомневался: а ну как вместо получения документов схлопочет трибунал? Запутано все, крепко запутано, не поверят...
Рассказав все это Левенкову, Демид сплюнул в сердцах и заключил:
— Все у меня наперекосяк!
Он закурил новую папиросу и украдкой поглядывал на своего бывшего комбата —что скажет? Теперь от него зависело, оставаться Демиду на заводе или искать другое убежище.
— Сам же и виноват, струсил,—отозвался Левенков.— От недоверия все это. Надо было дождаться окончания разбирательства. Ведь есть люди, которые знают тебя в лицо. Могут подтвердить, кто ты на самом деле.
— Где они, те люди,— махнул рукой Демид.— А насчет трусости — это верно. Струсил! Нигде не трусил, а тут спасовал. Обидно же, черт! Все прошел, из таких переплетов выкручивался — и на тебе, у своих, у себя дома!.. Эх, славяне!.. Запутанного у меня много — как захочешь, так и повернешь.
— Вот-вот, я и говорю: все от недоверия. Ты ему не доверяешь, он тебе. Будем не доверять — пропадем. Все скопом пропадем.
— Рассуждения все это, а на деле как? Мы прошли через такое!.. И не свихнулись. Мы-то имеем право не доверять.
— Так-то оно так, Демид. Только были и другие, сам знаешь.
— Знаю, ну и что? Из-за одной сволочи тысячу измытаренных еще мытарить? Вот ты сам себе и наступаешь на носки: то — всеобщее доверие, то — «были и другие».
Левенков промолчал, не находя ответа. Ему, конечно, хочется добра для всех, такая уж натура у комбата. А Демиду своя шкура дорога, на остальное ему лично наплевать.
— Ладно, Сергей Николаевич, все это в общем да в целом... В конце концов, если хлюпик, то и закаляйся на лесоповале, учись постоять за себя. А то привыкли надеяться на дядю: вот придет он, махнет волшебной палочкой — и все в обнимочку разойдется. Не бывает такого, потому я верю только в себя. Потому и дал тягу. Короче, с документами есть надежда?
Он начинал нервничать и ерзать на лавочке. Эти разговорчики хорошо вести, когда в кармане документы и жизнь хоть кое-как, да устроена. Демиду же надо думать о другом.
Левенков не успел ответить; довольно похохатывая и тдуваясь, на крыльце появилась Степанида Ивановна, за ей — остальные. Степанида Ивановна еще раз полюбова-ась Демидом, похлопала его по плечу: «Волгарь, волгарь, еший тебя возьми!» — и зашагала в темноту, Ксюша неза-етно ушла к себе, а Наталья, сунув Левенкову телогрейку, ернулась в дом. И опять стало тихо, и опять Демид полез за папиросами, хотя во рту уже горчило от табака. Закурил, чтобы хоть чем-то заняться, унять все усиливающееся раздражение от ожидания затянувшегося ответа.
— Ты помнишь Башлыкова? — спросил Левенков.
— Какого это?..
— В сорок первом в добрушском лагере вместе были. Петр Семенович Башлыков, высокий такой, с усами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148