— Ошибаетесь, Тимофей Антипович. Сам же комендант и рекомендовал вас.
— Шту-убе?!— удивился Тимофей.
— Он самый. Не ожидали?
— Не может быть. Чесноков рассмеялся.
— Знаете, как он сказал: «Этот учицел можно довье-рить дети».
— Странно. Не пойму я этого Штубе. Не иначе опять что-то замышляет.
— Ничего не замышляет. Для своих дел они открыли детдом в Криучах, поставили директором отъявленную сволочь. Я был там. А Штубе... Что тут понимать? Он пред-
ставляется этаким миссионером, который крестом и мечом насаждает арийскую веру. Короче, готовьте школу. Занятия с сентября.
— Подумать надо, Илья Казимирович.
— Да что вы, Тимофей Антипович! О чем думать? Сентябрь на носу.
— Хорошо, хорошо,—сказал Тимофей неопределенно.— У вас, как говорит мой племянник, в животе лягушки не квакают?
— Квакают,— рассмеялся Чесноков.
— Я сейчас.
Прося быстро собрала на стол, Тимофей достал бутылку самогона, припасенную на случай.
— Хлебная? — спросил инспектор с видом знатока.
— Свекольная.
— Конечно, не коньяк...—Он прошелся по комнате, выглянул в окно.— А помните, Тимофей Антипович, довоенное время? Неплохо жили...
«Да ты и сейчас не тужишь!» — почему-то со злостью подумал Тимофей и пригласил инспектора к столу.
Выпив чарку, Чесноков нехотя хлебал постный борщ, потом ковырял вилкой в тушеной бульбе. Было заметно, что не привык он к такой еде. Толстые губы его шевелились медленно и, казалось, недовольно.
— Чем богаты, Илья Казимирович, извините уж...
— Да что вы, что вы! —оживился Чесноков.— В городе и этого нет, впроголодь люди живут.— Он отложил вилку и полез в карман за папиросой.— Так вот, Тимофей Антипович, тетрадей, учебников и всего прочего не ждите. Запасы, которые были, сгорели при отступлении. Перебивайтесь как-нибудь сами. Насчет портретов Сталина и других... Что вам посоветовать? В общем, детям ничего не говорите, как сами сделают, так и будет. Но старайтесь не вырывать, заклейте лучше. Действуйте по обстановке и не рискуйте, вам сейчас надо быть осторожным. И еще: не принуждайте родителей отправлять детей в школу, пусть сами... Короче, как можно меньше вмешательства в организационные дела, старайтесь казаться не учителем в деревне, а просто преподавателем. Вы меня понимаете? Учите тонко и осторожно, чтобы не была заметна ваша настоящая работа и чтобы дети не забывали, кто они есть. Надеюсь, вам ясно, что к чему.— Он помолчал с минуту.— Обстановочка, черт! Извиваешься как уж. Того и гляди, перебор возьмешь.
Чесноков ушел на станцию, а Тимофей долго еще раздумывал и сомневался во всей этой затее. Надо было посоветоваться с Маковским, но отряд отошел от Метелицы, и Люба до конца месяца не появится. Доводы Чеснокова достаточно убедительны: действительно, война — войной, а детей надо учить, и в первую очередь в оккупированной зоне, пока их не опутала жестокость. У жестокости две стороны: одна вырабатывает отвращение, но другая привлекает, засасывает, как болото. Подростку только дай оружие, он и полицаем станет.
«И откуда у человека эта тяга к власти?—думал Тимофей.— Степка вот хорошим хлопцем был, а на тебе — полицай! Сопляк, едва шестнадцать стукнуло — носится с карабином, не подступись! Для него — игрушка... Но «игрушка» стреляет».
Тимофей отправился к старосте, чтобы собрать народ и поговорить об открытии школы.
По-разному встречают люди горе. Полина встретила озлобленно.
Прибежав в Липовку с двумя метелицкими бабами, она кинулась к знакомой хате фрау Эльзы. Торопясь и путая слова, рассказала, как забрали детей и что ее сын с двумя метелицкими хлопятами среди них. Эльза всплеснула руками и заторопилась к коменданту. Штубе обеспокоился и тут же отправил посыльного в госпиталь, устроенный в здании бывшего правления колхоза. Через полчаса солдат прибежал и отрапортовал по-немецки. По тому, как потемнело лицо у Клауса, Полина поняла, что случилось такое, чего комендант не в силах поправить.
— Что с ним? — спросила она, стиснув зубы.
Штубе успокаивал Полину, мол, ничего страшного, дети живы и здоровы, сейчас находятся под присмотром врачей, а завтра его солдаты доставят их на место.
— Не беспокойся, Поля,— вторила коменданту Эльза.— Вернут тебе мальчика, ошибка вышла. Герр капитан не даст его в обиду.— Видать, она сама толком не знала, что с детьми.
Полина сердцем чуяла неладное и не верила ни Штубе, ни Эльзе. В мозгу глухо и неустанно стучало: не медосмотром тут пахнет. Возвращаться в Метелицу было поздно, да и не могла Полина уйти из Липовки, не узнав, что с сы-
дом. Вместе с метелицкими бабами она провела бессонную ночь у своих стариков, прислушиваясь к редкому лаю собак и вспоминая нервный, сердитый голос Клауса после возвращения посыльного из госпиталя.
— Ой, бабы, что-то не то! Боюсь я,— шептала Полина. Поутру фрау Эльза велела Полине идти домой — за детьми уже послали машину. Штубе на глаза не показывался. Полина слышала его неторопкие шаги в светелке, порывалась войти, вырвать правду о сыне, но Эльза не пускала. Это еще больше встревожило Полину, теперь было ясно: от нее что-то скрывают. А когда прибежала в Метелицу и увидела сына, у нее только и хватило сил донести его до дома. Потом тело ее ослабло, и в глазах помутилось. Так просидела до вечера, тупо уставясь в угол хаты, затянутый паутиной, пока Максимка не прошептал:
— Мама, есть...
— Ой, сынонька! — Полина вскочила, будто очнулась ото сна.
Она поймала первого попавшегося цыпленка, сварила бульон, накормила сына.
Целую неделю она ходила как в тумане, двигалась механически, не осознавая всего, что делала. Утром резала очередного цыпленка, варила бульон, сидела подолгу у сыновьей кровати, потом наводила чистоту в хате, чего давно не делала; однажды заметила, что подметает пол четвертый раз на дню, но не удивилась — равнодушно поставила веник в угол и принялась мыть чистую посуду. Голова ее была занята одним: искала в своем горе виновных и злилась на всех. Сначала это был Штубе —с его ведома забрали детей, потом Тимофей — недоглядел, потом Эльза — подсунула ее в постель к коменданту, наконец в воспаленном мозгу ее полоснула мысль: «Сама виновата! Я, одна я! Господи, ты покарал! Кинула дите, сплавила Тимофею в детдом, спуталась с этим... Вот оно за грехи мои». С этой минуты в голове прояснилось, а в груди защемило от запоздалого раскаянья. И Полина стала все чаще выпивать. Пила больше ночью, чтобы забыться и призвать где-то далеко от нее плутающий сон.
Максимка оправился, встал на ноги и проводил целые дни с Артемкой. Полина успокоилась было, но потом стала замечать за сыном чудное. Играется он, веселый, резвый, и вдруг остановится посередине двора, сядет на землю, обхватит голову обеими руками.
— Что с тобой, сынок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148