В это время заверещал дверной звонок. Стуча каблуками, Сауле прошла в переднюю и вошла в кабинет к Омару:
— Разреши?
— Заходи, заходи!
— У входа стоит огромный казах. Пропустить?
— Если огромный, то пропусти! — сказал Омар, улыбаясь, он еще жил радостью от письма.
— Надо же — смеется,— тихо сказала Сауле и вышла.
Незваным гостем оказался Жексен. Стоит смущаясь,
1 Киргизский эпос.
переминаясь с ноги на йогу и вытирая вспотевший лоб широкими ладонями.
— Ага, простите, вот к вам пожаловал!
— Ну, заходи, заходи же!
— Нет, ага, я здесь постою...
— Проходи, садись.
— Нет, ага, я постою... Перед вами...
— Это ты брось! Что это за слова? А ну-ка, садись!
Жексен сел на самый краешек стула, словно готовый
в любую минуту вскочить и побежать.
— Давно не читал я газет и только сегодня узнал, ты установил всесоюзный рекорд, поздравляю,— сказал Омар,
— Ой, ага, это все благодаря вам...
— Как это — благодаря мне?
— Это результат работы вашего воздуховзрывателя и вашей дробилки.
— Скажешь тоже! — Но Омар был доволен.— Ну, выкладывай свое дело.
— Пришел звать вас в гости. Завтра мы женимся... с Разией. Вас... вместе с женге... Комбинат выделил трехкомнатную квартиру... Когда сказал, что собираюсь жениться,— Изотов настоял. И все рабочие с ним... Выпросили ваш дом на берегу моря...
— Это не мой дом, это дом горсовета!
— Ну, все равно! Выпросили этот дом, завтра будет свадьба. Все просят, чтобы вы на этой свадьбе были тамадой... Вы же знаете рабочий народ. Пусть, говорят, он нас не обижает, мы любим его, говорят, к вам хотел прийти сам Изотов, но сегодня он провожает сына в армию... Передал привет.
Омар согласился, обещал прийти, быть тамадой, увел Жексена в столовую и заставил поесть, потом проводил до выхода. Когда тот ушел, из спальни вышла Сауле:
— Зачем приходил?
— Зовет нас с тобой на свадьбу.— Радость от письма Николаева еще не совсем прошла, он сказал эти слова и опять заулыбался.
— Он еще смеется! — проговорила Сауле и вдруг заплакала.
Дочь Аблеза Кенжеева, Лана, нашлась в городе Тольятти, она поступила в одно из профессиональных училищ, а о том, чтобы вернуться домой, к отцу с матерью, и слышать
не хотела, Альберт Исаевич не очень этому удивился, его больше поразило поведение родителей девочки. В течение двадцати четырех дней после исчезновения дочери они не искали ее, не заявляли в милицию. Когда ему стало об этом известно, Альберт Исаевич попросил через тумблер секретаршу:
— Ко мне никого не впускайте, по телефону не соединяйте тоже! — И стал бесцельно ходить по кабинету.
«Это же ужасно! Как, как такое могло произойти? — все спрашивал он сам себя.— Родное дитя! Почему не искали? Уму непостижимо!» Альберт Исаевич позвонил жене.
— Валя, ты когда будешь дома?
— А что случилось?
Он понял, что неожиданно испугал ее.
— Нет, нет. Я так. Просто хотел узнать, приедешь ли ты на обед!
— Конечно, приеду.
Валя работала в Бюро прогнозов погоды, была женщиной миниатюрной, личико с кулачок, шея как прутик, из всей фигуры выделялись только бедра. Голос тоже тонкий: вот-вот оборвется.
Они любили друг друга, но с каждым годом все тяжелее переносили отсутствие детей, может быть, поэтому они души не чаяли в Лане, дочери соседей, красивой девочке с косами до колен. «То-то она в последнее время мне не попадалась на глаза. Думал, что, как обычно, уехала на лето отдыхать».
Они до полночи не могли уснуть, все время возвращались к исчезновению Ланы. Кенжеевы в их глазах сильно упали. Он ведь был против утверждения Кенжеева председателем горсовета. Было неприятно вспоминать, как Аблез, еще не успел уйти Омар, уже сидел в его кабинете, как несколько раз приходил и говорил, вздыхая: «Опять Берде- нов взял ружье и уехал бродить по лесу. Мы дождемся, что снова кого-нибудь застрелит».
— Прав я тогда был, Валя! И до сих пор убежден, что был прав,— сказал он.
Обсудив все, они догадались, почему Аблез заявил об исчезновении дочери только после сессии,— боялся нежелательных разговоров.
— Какой ужас! Какие приспособленцы! — воскликнула Валя. И тут у них возникло подозрение: уж не Кенжеев ли запутывает следствие?
Как только Альберт Исаевич наутро пришел на службу, он выяснил, кто такой Кашафов, как себя ведет, где бывает, с кем общается. Оказывается, за последнее время он дважды был на приеме у Кенжеева. Алексеев срочно попросил вызвать Кашафова. «Слишком вежливый, слишком гибкий молодой человек, кто его поймет!» Кашафов был перепуган, еле скрывал дрожь в руках. «Наверно, каждое мое слово будет звучать для него как приказ. Что ж теперь делать? Может, напрасно вызвал? Ну, была не была!»
— Я вызвал вас, товарищ Кашафов,— сказал Альберт Исаевич как только мог мягко,— по поводу дела Ниеталиева и Берденова.— Он специально назвал первым Ниеталиева.— В смерти сына Ниеталиев обвиняет Берденова. То, что тогда впервые держал ружье, Ниеталиев раньше признавал, а теперь отрицает. Вы очень затянули следствие. Я не хочу вас торопить и не хочу подсказывать выводы. Я вообще не могу вмешиваться в ваши дела. Советские законы ни вам, ни мне не подчиняются, однако я бы посоветовал не тянуть так долго... Товарищ Кашафов, я еще раз повторяю, поймите меня правильно. Я... вас... не тороплю. Не подсказываю вам решения... Я желаю, чтобы вы были честным... Вы поняли меня?
— Понял, Альберт Исаевич!
— Тогда вы свободны.
— Будьте здоровы!
— Будьте здоровы!
Кашафов, согнувшись, попрощался и таким же, согнувшимся, вышел.
Когда следователь ушел, Алексеев задумался: «Как поймет мои слова? Не наломает ли дров с испуга? Но, что бы ни случилось, дело сделано. За этим делом я должен следить сам. Наверно, такого случая еще не было в судебной практике: ни пуль, ни туши медведя, ни свидетелей...»
Затем его мысли перекинулись на Омара. Где бы Алексеев ни был в тот день, чем бы ни занимался, мыслями он все время возвращался к Омару. «Неужели я бросил друга наедине с бедой? Может, спасая себя, раньше времени ушел с поля боя? Может, поддался доводам Кенжеева? Омар если виноват, то только в том, что дал ружье человеку, который не умеет стрелять. Время идет, а дело тянется и тянется, нет конца-краю... Я коммунист и не могу позволить топтать честь человека!»
Чем больше думал Алексеев, тем больше скучал по Омару, вспоминая их дружбу, общие дела. «Разве не про
шли десять лет жизни в заботах об этом городе? Каким был Ортас, когда приехали мы, и каков он сейчас! Разве многие стройки, многие хозяйства не начинал Омар со слов: «была не была», «молчи, а всю ответственность я беру на себя!» — и не выходил с победой? Разве не взваливал Омар на себя тяжкий груз, который должны были нести вдвоем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— Разреши?
— Заходи, заходи!
— У входа стоит огромный казах. Пропустить?
— Если огромный, то пропусти! — сказал Омар, улыбаясь, он еще жил радостью от письма.
— Надо же — смеется,— тихо сказала Сауле и вышла.
Незваным гостем оказался Жексен. Стоит смущаясь,
1 Киргизский эпос.
переминаясь с ноги на йогу и вытирая вспотевший лоб широкими ладонями.
— Ага, простите, вот к вам пожаловал!
— Ну, заходи, заходи же!
— Нет, ага, я здесь постою...
— Проходи, садись.
— Нет, ага, я постою... Перед вами...
— Это ты брось! Что это за слова? А ну-ка, садись!
Жексен сел на самый краешек стула, словно готовый
в любую минуту вскочить и побежать.
— Давно не читал я газет и только сегодня узнал, ты установил всесоюзный рекорд, поздравляю,— сказал Омар,
— Ой, ага, это все благодаря вам...
— Как это — благодаря мне?
— Это результат работы вашего воздуховзрывателя и вашей дробилки.
— Скажешь тоже! — Но Омар был доволен.— Ну, выкладывай свое дело.
— Пришел звать вас в гости. Завтра мы женимся... с Разией. Вас... вместе с женге... Комбинат выделил трехкомнатную квартиру... Когда сказал, что собираюсь жениться,— Изотов настоял. И все рабочие с ним... Выпросили ваш дом на берегу моря...
— Это не мой дом, это дом горсовета!
— Ну, все равно! Выпросили этот дом, завтра будет свадьба. Все просят, чтобы вы на этой свадьбе были тамадой... Вы же знаете рабочий народ. Пусть, говорят, он нас не обижает, мы любим его, говорят, к вам хотел прийти сам Изотов, но сегодня он провожает сына в армию... Передал привет.
Омар согласился, обещал прийти, быть тамадой, увел Жексена в столовую и заставил поесть, потом проводил до выхода. Когда тот ушел, из спальни вышла Сауле:
— Зачем приходил?
— Зовет нас с тобой на свадьбу.— Радость от письма Николаева еще не совсем прошла, он сказал эти слова и опять заулыбался.
— Он еще смеется! — проговорила Сауле и вдруг заплакала.
Дочь Аблеза Кенжеева, Лана, нашлась в городе Тольятти, она поступила в одно из профессиональных училищ, а о том, чтобы вернуться домой, к отцу с матерью, и слышать
не хотела, Альберт Исаевич не очень этому удивился, его больше поразило поведение родителей девочки. В течение двадцати четырех дней после исчезновения дочери они не искали ее, не заявляли в милицию. Когда ему стало об этом известно, Альберт Исаевич попросил через тумблер секретаршу:
— Ко мне никого не впускайте, по телефону не соединяйте тоже! — И стал бесцельно ходить по кабинету.
«Это же ужасно! Как, как такое могло произойти? — все спрашивал он сам себя.— Родное дитя! Почему не искали? Уму непостижимо!» Альберт Исаевич позвонил жене.
— Валя, ты когда будешь дома?
— А что случилось?
Он понял, что неожиданно испугал ее.
— Нет, нет. Я так. Просто хотел узнать, приедешь ли ты на обед!
— Конечно, приеду.
Валя работала в Бюро прогнозов погоды, была женщиной миниатюрной, личико с кулачок, шея как прутик, из всей фигуры выделялись только бедра. Голос тоже тонкий: вот-вот оборвется.
Они любили друг друга, но с каждым годом все тяжелее переносили отсутствие детей, может быть, поэтому они души не чаяли в Лане, дочери соседей, красивой девочке с косами до колен. «То-то она в последнее время мне не попадалась на глаза. Думал, что, как обычно, уехала на лето отдыхать».
Они до полночи не могли уснуть, все время возвращались к исчезновению Ланы. Кенжеевы в их глазах сильно упали. Он ведь был против утверждения Кенжеева председателем горсовета. Было неприятно вспоминать, как Аблез, еще не успел уйти Омар, уже сидел в его кабинете, как несколько раз приходил и говорил, вздыхая: «Опять Берде- нов взял ружье и уехал бродить по лесу. Мы дождемся, что снова кого-нибудь застрелит».
— Прав я тогда был, Валя! И до сих пор убежден, что был прав,— сказал он.
Обсудив все, они догадались, почему Аблез заявил об исчезновении дочери только после сессии,— боялся нежелательных разговоров.
— Какой ужас! Какие приспособленцы! — воскликнула Валя. И тут у них возникло подозрение: уж не Кенжеев ли запутывает следствие?
Как только Альберт Исаевич наутро пришел на службу, он выяснил, кто такой Кашафов, как себя ведет, где бывает, с кем общается. Оказывается, за последнее время он дважды был на приеме у Кенжеева. Алексеев срочно попросил вызвать Кашафова. «Слишком вежливый, слишком гибкий молодой человек, кто его поймет!» Кашафов был перепуган, еле скрывал дрожь в руках. «Наверно, каждое мое слово будет звучать для него как приказ. Что ж теперь делать? Может, напрасно вызвал? Ну, была не была!»
— Я вызвал вас, товарищ Кашафов,— сказал Альберт Исаевич как только мог мягко,— по поводу дела Ниеталиева и Берденова.— Он специально назвал первым Ниеталиева.— В смерти сына Ниеталиев обвиняет Берденова. То, что тогда впервые держал ружье, Ниеталиев раньше признавал, а теперь отрицает. Вы очень затянули следствие. Я не хочу вас торопить и не хочу подсказывать выводы. Я вообще не могу вмешиваться в ваши дела. Советские законы ни вам, ни мне не подчиняются, однако я бы посоветовал не тянуть так долго... Товарищ Кашафов, я еще раз повторяю, поймите меня правильно. Я... вас... не тороплю. Не подсказываю вам решения... Я желаю, чтобы вы были честным... Вы поняли меня?
— Понял, Альберт Исаевич!
— Тогда вы свободны.
— Будьте здоровы!
— Будьте здоровы!
Кашафов, согнувшись, попрощался и таким же, согнувшимся, вышел.
Когда следователь ушел, Алексеев задумался: «Как поймет мои слова? Не наломает ли дров с испуга? Но, что бы ни случилось, дело сделано. За этим делом я должен следить сам. Наверно, такого случая еще не было в судебной практике: ни пуль, ни туши медведя, ни свидетелей...»
Затем его мысли перекинулись на Омара. Где бы Алексеев ни был в тот день, чем бы ни занимался, мыслями он все время возвращался к Омару. «Неужели я бросил друга наедине с бедой? Может, спасая себя, раньше времени ушел с поля боя? Может, поддался доводам Кенжеева? Омар если виноват, то только в том, что дал ружье человеку, который не умеет стрелять. Время идет, а дело тянется и тянется, нет конца-краю... Я коммунист и не могу позволить топтать честь человека!»
Чем больше думал Алексеев, тем больше скучал по Омару, вспоминая их дружбу, общие дела. «Разве не про
шли десять лет жизни в заботах об этом городе? Каким был Ортас, когда приехали мы, и каков он сейчас! Разве многие стройки, многие хозяйства не начинал Омар со слов: «была не была», «молчи, а всю ответственность я беру на себя!» — и не выходил с победой? Разве не взваливал Омар на себя тяжкий груз, который должны были нести вдвоем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137