У нее тоже своя комната, персональный телевизор, свои книги; читай, смотри, лежи — воля твоя. В доме тихая, даже довольно робкая, Лана в среде своих сверстников — бойкая и остроумная, одна из тех, про кого говорят —палец в рот не клади. Вот эта самая Лана перед сном записала в своем дневнике: «Он выехал из Таскала. Завтра вернется. Если нынче повторится то же самое, я уйду из этого дома, уйду навсегда». И сегодня с восхода солнца до самого заката готовится выполнить свое решение.
Их дом стоит в густом саду, в саду живут две певчие птицы; назвать их соловьями нельзя, соловьи поют в определенное время суток, а эти, начиная с розовой зари, с небольшими передышками поют целый день. Они слушают друг друга, а потом как бы начинают соревноваться. Сегодня Лана проснулась чуть свет от их пения. Лежала, слушала, пытаясь- понять, что же они хотят сказать друг другу, положив птичьи слова на музыку трелей.— Проснулась? — спрашивает одна.— Проснулась,— отвечает другая.—Что скажешь? — говорит одна.—Прекрасное утро! —
говорит другая.— Как удивителен мир,— ноет одна.—- Добрый мир,— говорит другая.—Полетим искупаемся,—говорит одна.—Я уже выкупалась в росе,—говорит другая. «Это влюбленные, друг и подруга»,—догадывается Лана, а птичий диалог продолжается.— Тогда и я искупаюсь в росе,— говорит одна.— Искупайся и обсохни в лучах утренней зари,— говорит другая.— Лана проснулась? — спрашивает одна.— Проснулась,—говорит другая.— Тогда подлетим ближе к ее окну,— говорит одна.— Полетим,—говорит другая. Лана думает: «Они, наверно, крохотные, их невозможно заметить». Сколько раз она пыталась обнаружить этих певуний. Вот и сейчас, наверное, они сидят близко, на ветке, спрятавшись в листве.— Ну давай, спой в честь Ланы,— говорит одна.— Хорошо,— говорит другая. Они то по очереди, то вместе испускают нежные трели, славя Лану. «Они, кажется знают, что я сегодня получу паспорт и буду независимой»,— подумала Лана и вдруг засмеялась.
Но радостное настроение будто смыли водой, когда Лана взглянула на часы. Скоро восемь. Слетев с постели, она второпях умывается, второпях одевается, второпях выскакивает в столовую и в восемь ноль-ноль оказывается на своем месте за столом. Оказаться необходимо — таков закон этого дома. Обычно втроем они молча поглощают завтрак, потом отец с матерью уходят на службу, а Лана остается, предоставленная самой себе. Книги ли будет читать, в кино ли пойдет, будет ли бродить по саду или погуляет со сверстниками — ее дело. Сегодня у нее день особый, решающий день, она чуть не забыла об этом, но напомнила мать: уже в дверях она сказала: «Ночью звонил папа, если не успеет закончить дела в области, возможно, сегодня не вернется. Тогда ты должна погулять с Рексом».
Лана молчит. Опять этот Рекс! Рекс, Рекс, Рекс! Будто нет в доме больше живой души, достойной заботы и тепла. А есть ли я в этом мире или меня не существует — до этого кому нет дела.
Как только осталась одна, заперла Рекса в кабинете отца и прилегла на тахту. Составила план на сегодня. Сначала пойдет за паспортом, потом поедет к подруге Базе т. Вместе они пригласят своих друзей, пойдут есть мороженое, потом — в кино. Если даже Рексу грозит подохнуть с голоду, домой она вернется поздно, будет ждать возвращения отца. Если он и на этот раз купит ей одежду в «уцененных товарах», она совсем уйдет из дома. Уйду, уйду, уйду! И даже не оглянусь!
Получающих паспорта оказалось много, время до обеда там и прошло. В жаркий день не очень-то легко добраться до микрорайона, долго ждала автобуса, измучилась в битком набитом салоне. Зря поехала, пожалела она. Это чувство усугубилось, когда она застала у Бахыт Сауле; девушки не особенно, кажется, обрадовались ее приходу, разговаривали, обращаясь только друг к другу, смеялись, тоже переглядываясь вдвоем. Это разозлило ее. Лана никогда не выдает своих чувств, радуется ли, сердится — все прячется у нее внутри. Вот и сейчас она не подала виду, что обижена, что рушились ее планы «обмыть» паспорт, что трудная дорога в жарком автобусе была напрасной. Она не ушла, резко поднявшись с места и холодно простившись с девушками, нет, она просидела часа два, простилась вежливо, но про себя решила, что больше к Бахыт не пойдет. Они с Бахыт, как говорят казахи, обрезали челки коней друг у друга.
От голода ее даже затошнило. Как только оказалась в парке, купила шашлык, съела мороженое, сидела в кино — шла какая-то фальшь про директора завода, еле дождалась конца, вышла, но снова купила билет в другой зал: там шел арабский фильм, где неправдоподобия было еще больше: парень сидит, пишет письмо любимой и плачет. Уже смеркалось. Она села на одну из свободных скамеек в парке и подумала: неужели папа и на этот раз поступит так же? Подумала и о том, что есть места, о которых много пишут, куда едут молодые,— БАМ, КамАЗ, Нурек... Пришел на ум мотив «Широка страна моя родная...». К ней подошел подвыпивший парень невзрачного вида, спросил, сколько времени, она ответила, тот не ушел, продолжая стоять. Постоял-постоял и сказал:
— Вы скучаете, девушка?
— Нет, не скучаю, дедушка...
Парень отошел. «Оказывается, я уже взрослая, на меня обращают внимание!» — обрадовалась девчонка и опять задумалась, думала долго. Хоть и не было особой логики в ее размышлениях, но все же мысли сводились к одному и тому же: неужели и на этот раз папа поступит так же?
Совсем стемнело, в аллеях в ряд зажглись фонари. Домой возвращаться не хотелось, если уж возвращаться, то, по крайней мере, позже.
Может быть, разговорчивыми бывают люди, не умеющие думать? Как выехали из Таскала, так до самого Ортаса челюсти Аблеза не перестают двигаться. Молодой шофер по имени Болат, проработавший несколько лет с Омаром Балапановичем и привыкший к молчаливому начальнику, совсем обалдел от болтовни нового пассажира. Ведь не скажешь — перестаньте; большой человек, начальник, надо терпеть, другого выхода нет, терпеть и делать вид, что слушаешь.. Да если б он только рассказывал свои байки, еще б куда ни шло, а то ведь то и дело одергивает: «Потише, куда спешишь?», «Осторожно, впереди поворот!», «Милый, что же ты делаешь? Ведь не скотину везешь, человека!» Или еще хуже; «Это, по-моему, у тебя не «Волга», а драндулет, запряженный волами, чего ты тащишься, как неживой?» И вот так всю дорогу. Видно, собственная болтовня ему очень нравится, станет рассказывать что-нибудь— и сам же, довольный, смеется. Он, наверно, из тех руководителей, которые в своем кабинете еще как-то держатся, но вырываются на свободу — и словно прорвавшаяся водопроводная труба начинает хлестать. В паузах между словами мычит: м-м-м... Рассказывая, не поясняет: кто, что, где происходит, в чем дело; это его не заботит, как будто Болат сам должен обо всем знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Их дом стоит в густом саду, в саду живут две певчие птицы; назвать их соловьями нельзя, соловьи поют в определенное время суток, а эти, начиная с розовой зари, с небольшими передышками поют целый день. Они слушают друг друга, а потом как бы начинают соревноваться. Сегодня Лана проснулась чуть свет от их пения. Лежала, слушала, пытаясь- понять, что же они хотят сказать друг другу, положив птичьи слова на музыку трелей.— Проснулась? — спрашивает одна.— Проснулась,— отвечает другая.—Что скажешь? — говорит одна.—Прекрасное утро! —
говорит другая.— Как удивителен мир,— ноет одна.—- Добрый мир,— говорит другая.—Полетим искупаемся,—говорит одна.—Я уже выкупалась в росе,—говорит другая. «Это влюбленные, друг и подруга»,—догадывается Лана, а птичий диалог продолжается.— Тогда и я искупаюсь в росе,— говорит одна.— Искупайся и обсохни в лучах утренней зари,— говорит другая.— Лана проснулась? — спрашивает одна.— Проснулась,—говорит другая.— Тогда подлетим ближе к ее окну,— говорит одна.— Полетим,—говорит другая. Лана думает: «Они, наверно, крохотные, их невозможно заметить». Сколько раз она пыталась обнаружить этих певуний. Вот и сейчас, наверное, они сидят близко, на ветке, спрятавшись в листве.— Ну давай, спой в честь Ланы,— говорит одна.— Хорошо,— говорит другая. Они то по очереди, то вместе испускают нежные трели, славя Лану. «Они, кажется знают, что я сегодня получу паспорт и буду независимой»,— подумала Лана и вдруг засмеялась.
Но радостное настроение будто смыли водой, когда Лана взглянула на часы. Скоро восемь. Слетев с постели, она второпях умывается, второпях одевается, второпях выскакивает в столовую и в восемь ноль-ноль оказывается на своем месте за столом. Оказаться необходимо — таков закон этого дома. Обычно втроем они молча поглощают завтрак, потом отец с матерью уходят на службу, а Лана остается, предоставленная самой себе. Книги ли будет читать, в кино ли пойдет, будет ли бродить по саду или погуляет со сверстниками — ее дело. Сегодня у нее день особый, решающий день, она чуть не забыла об этом, но напомнила мать: уже в дверях она сказала: «Ночью звонил папа, если не успеет закончить дела в области, возможно, сегодня не вернется. Тогда ты должна погулять с Рексом».
Лана молчит. Опять этот Рекс! Рекс, Рекс, Рекс! Будто нет в доме больше живой души, достойной заботы и тепла. А есть ли я в этом мире или меня не существует — до этого кому нет дела.
Как только осталась одна, заперла Рекса в кабинете отца и прилегла на тахту. Составила план на сегодня. Сначала пойдет за паспортом, потом поедет к подруге Базе т. Вместе они пригласят своих друзей, пойдут есть мороженое, потом — в кино. Если даже Рексу грозит подохнуть с голоду, домой она вернется поздно, будет ждать возвращения отца. Если он и на этот раз купит ей одежду в «уцененных товарах», она совсем уйдет из дома. Уйду, уйду, уйду! И даже не оглянусь!
Получающих паспорта оказалось много, время до обеда там и прошло. В жаркий день не очень-то легко добраться до микрорайона, долго ждала автобуса, измучилась в битком набитом салоне. Зря поехала, пожалела она. Это чувство усугубилось, когда она застала у Бахыт Сауле; девушки не особенно, кажется, обрадовались ее приходу, разговаривали, обращаясь только друг к другу, смеялись, тоже переглядываясь вдвоем. Это разозлило ее. Лана никогда не выдает своих чувств, радуется ли, сердится — все прячется у нее внутри. Вот и сейчас она не подала виду, что обижена, что рушились ее планы «обмыть» паспорт, что трудная дорога в жарком автобусе была напрасной. Она не ушла, резко поднявшись с места и холодно простившись с девушками, нет, она просидела часа два, простилась вежливо, но про себя решила, что больше к Бахыт не пойдет. Они с Бахыт, как говорят казахи, обрезали челки коней друг у друга.
От голода ее даже затошнило. Как только оказалась в парке, купила шашлык, съела мороженое, сидела в кино — шла какая-то фальшь про директора завода, еле дождалась конца, вышла, но снова купила билет в другой зал: там шел арабский фильм, где неправдоподобия было еще больше: парень сидит, пишет письмо любимой и плачет. Уже смеркалось. Она села на одну из свободных скамеек в парке и подумала: неужели папа и на этот раз поступит так же? Подумала и о том, что есть места, о которых много пишут, куда едут молодые,— БАМ, КамАЗ, Нурек... Пришел на ум мотив «Широка страна моя родная...». К ней подошел подвыпивший парень невзрачного вида, спросил, сколько времени, она ответила, тот не ушел, продолжая стоять. Постоял-постоял и сказал:
— Вы скучаете, девушка?
— Нет, не скучаю, дедушка...
Парень отошел. «Оказывается, я уже взрослая, на меня обращают внимание!» — обрадовалась девчонка и опять задумалась, думала долго. Хоть и не было особой логики в ее размышлениях, но все же мысли сводились к одному и тому же: неужели и на этот раз папа поступит так же?
Совсем стемнело, в аллеях в ряд зажглись фонари. Домой возвращаться не хотелось, если уж возвращаться, то, по крайней мере, позже.
Может быть, разговорчивыми бывают люди, не умеющие думать? Как выехали из Таскала, так до самого Ортаса челюсти Аблеза не перестают двигаться. Молодой шофер по имени Болат, проработавший несколько лет с Омаром Балапановичем и привыкший к молчаливому начальнику, совсем обалдел от болтовни нового пассажира. Ведь не скажешь — перестаньте; большой человек, начальник, надо терпеть, другого выхода нет, терпеть и делать вид, что слушаешь.. Да если б он только рассказывал свои байки, еще б куда ни шло, а то ведь то и дело одергивает: «Потише, куда спешишь?», «Осторожно, впереди поворот!», «Милый, что же ты делаешь? Ведь не скотину везешь, человека!» Или еще хуже; «Это, по-моему, у тебя не «Волга», а драндулет, запряженный волами, чего ты тащишься, как неживой?» И вот так всю дорогу. Видно, собственная болтовня ему очень нравится, станет рассказывать что-нибудь— и сам же, довольный, смеется. Он, наверно, из тех руководителей, которые в своем кабинете еще как-то держатся, но вырываются на свободу — и словно прорвавшаяся водопроводная труба начинает хлестать. В паузах между словами мычит: м-м-м... Рассказывая, не поясняет: кто, что, где происходит, в чем дело; это его не заботит, как будто Болат сам должен обо всем знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137