— Вот как, ты поднимаешь руку на своего учителя!
— Вы же сами...— огрызнулся Дулат, теперь он решил не отступать, стоять до конца.
— Ах, гаденыш, видно, это твой отец учит тебя поступать так! Яблоко от яблони...
Дулата затрясло от негодования; Матеков заметил это и, поняв, что победил, что нашел уязвимую точку гордого мальчика, удовлетворенно подумал: ну, миленький, так тебе и надо!
— Что вам сделал мой отец? — спросил Дулат.— Вы уже во второй раз упоминаете его имя. Вы на это не имеете права...
— Не имею права? Почему? Ведь от отца зависит, какой у него растет сын!
— Вы хотите сказать, что мой отец — плохой человек?
— А если даже и так?
Матеков сам испугался, он ведь хотел как лучше, хотел припугнуть ребят для примера остальным, но дело приняло другой оборот, отступать было некуда — это почувствовали и сам Матеков, и Дулат.
— Вам придется ответить за свои слова! — дрожа, сказал мальчик.
Несмотря на страх перед возможными последствиями, Матеков словно катился с горы; эх, была не была! Он уже не контролировал свои чувства и, вместо того чтобы притушить злобу, дал ей разгореться еще сильнее; ему радостно было видеть, как негодует загнанный в угол мальчик, радостно сознавать, что наконец-то нащупал больное место, и Матеков бил по нему до конца, бил беспощадно; Матеков не сомневался в победе в этом поединке, слишком большой перевес на его стороне: и то, что он учитель, и то, что сильнее физически, а главное, за ним стояли прожитые годы, полные цинизма и подлого обмана, он гордился ими и называл их жизненным опытом; но, несмотря на то что был сильнее, Матеков говорил теперь с Дулатом не как сильный со слабым, а как смертельный враг со смертельным врагом.
— Ну, опрокинь, опрокинь на меня небо!..— смеялся Матеков.
— И опрокину...
— Убирайся отсюда, нужен ты тут!
— Уйду, испугаюсь, что ли!
— Давай, давай!
Дулат повернулся и пошел прочь. Дети, стоявшие неподвижно, зашевелились.
— Тьфу! — плюнул себе под ноги Подкова и пошел следом за другом.
— Степанов, вернись сейчас же!
— Я тоже уйду!
— Тебя я никуда не отпускаю!
— Попробуй не отпусти?
— Не отпущу! — взвизгнул Матеков, побежал за Подковой, обогнал его, загородил ему дорогу, расставив руки.— Не отпущу!
Подкова изо всех сил толкнул Матекова. Матеков хотел было свернуть мальчишку в бараний рог, но опомнился. «Нельзя бить их, педагогу нельзя!»
— Хорошо, Степанов, но не забывай, я этого так не оставлю, вам обоим будет плохо.
Друзья вышли на дорогу и, взяв направление на Ортас, двинулись вперед. По пути они встретили машину, везущую в лагерь молоко.
— Теперь они, наверно, уже дошли до Михайлов™,— предположил шофер.
Михайловка стояла в пятнадцати километрах от лагеря. Теперь Матеков испугался не на шутку.
— Ты найди их и скорее привези обратно,— наказывал он шоферу,— негодяи, конечно, но все же дети!
Шофер заторопился, ему надо было засветло догнать ребят.
Первые пять-шесть километров они шли молча, потом Подкова, жалея друга, чувствуя, что основная тяжесть предстоящего наказания падет на него, начал говорить, как бы утешая Дулата:
— Ну и гад, ну и зверь этот Матеков!
И они оба начали что было сил ругать Матекова; наверное, тому икалось до кроликов.
Ребята заключили, что он не человек, удивились, откуда берутся такие в наше время, решили рассказать обо всем директору и стереть Матекова в порошок; конечно теперь за практику он им поставит по двойке, горько усмехнулись они, но не унижаться же перед этим ничтожеством, пропади он пропадом; но чему быть, того не миновать— таков был итог.
Они прошли еще немного, и дорога серпантином начала подниматься, в гору; когда они позавчера проезжали
здесь на автобусе, заметили небольшой перевал. «Пойдем по оврагу и поднимемся на ту седловину,— сказал Подкова,— а там опять выйдем на дорогу и сэкономим пять-шесть километров». Так и порешили, дотемна надо было добраться до Михайловки, там заночевать, а утром на попутной машине отправиться в город.
И они пошли вперед, утопая по пояс в зеленой благоухающей траве. Через некоторое время Матеков был забыт; они бежали наперегонки, смеялись, боролись, ставили друг другу подножки; вскоре поднялись на седловину, но там дороги не оказалось, опять пошли по лощине, поднялись на следующую седловину — и там нет дороги, прошли еще немного, метнулись туда-сюда, дорога исчезла, словно ее и не было. Солнце зашло, и ребята поняли, что заблудились. Они сели на траву и стали думать, что делать дальше.
— Давай пройдем еще одну седловину,— предложил Подкова,— кто знает... Все равно заблудились.
Когда они поднялись еще на одну седловину, солнце уже ушло в свое гнездо, за горизонт.
— Вернемся точно по нашему следу обратно,— сказал Дулат.
И впереди, и слева, и справа от них лежали повторяющие друг друга хребты, но восточная сторона, откуда они шли, оставалась открытой.
— Самое правильное,— сказал Подкова,— никуда уже сегодня не трогаться, а заночевать здесь; теперь чем дальше пойдем, тем больше заблудимся, только силы потеряем. Пока совсем не стемнело, давай наберем камней, устроим укрепление и будем ждать рассвета.
В таких делах Подкова был находчивее Дулата; мальчики дошли до камня на сопке, торчавшего как единственный стариковский зуб, и решили устроиться с западной подветренной стороны. На востоке — высокие снежные горы; попозже оттуда подует холодный ветер, пусть впереди будет открытое место; если вдруг появится волк или медведь, увидим его, будем бросать камни, обороняться, решили они.
Когда Дулат и Подкова говорили друг другу про волков и медведей, в их голосах еще звучало веселье, они еще не чувствовали приближения черного страха, мучений, что ожидали их ночью среди мрачных камней, за каждым из которых пряталась неизвестность. До темноты они собрали большую кучу булыжников, нарвали травы, устроили себе постель и улеглись, вызывающе глядя в темное небо, как бы говоря волкам и медведям: ну что ж, приходите. Дулат всю жизнь прожил в городе, и чем гуще становилась темнота, чем чернее были горы, тем ближе подступал к нему страх, но он стеснялся Подковы, не выдавал себя и даже пробовал смеяться. Почему-то его не оставляла уверенность, что это невозможно — ночевать в горах, что сейчас они услышат голоса людей, которые вышли на их розыск.
— Саша, ты видел когда-нибудь волков?
— Еще как! Мы же до переезда в Ортас жили в селе, на берегу Енисея. О! Знаешь, как много волков в тайге! Но ни волк, ни медведь на человека не нападают, а летом— тем более. Они за мышами охотятся, овечек, ягнят жрут,— к концу зимы только бесятся.
— А я волков и медведей видел только в кино.
— Ну да?
— Правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137