Встань, подойди, нагнись! Дай я поцелую твой умный лобик. Вот, смотри — это Беркбол, мой последыш-щенок... Эй, Беркбол! Ты чего стоишь как истукан?! Подойди, пожми руку своему дяде! Фу, недотепа! Вот твой дядя. Он поможет тебе поступить в институт!
В кабинете стало душно, запахло зноем, потом. Точная копия Каракутана — чернявый парень — протянул Омару обе руки:
— Ассаламагалейкум, коке...
Все! Конец! Жизнь пропала, мир погас, остался незавершенным труд! Каракутан в его доме проживет по меньшей мере месяц. Теперь Омару придется использовать все свои дипломатические способности, чтобы гасить время от времени пожар, вспыхивающий между ним и Сауле. Праздничный торговый город с блестящими куполами остался недосягаем для его каравана цифр. Задержанный на подступах к городу, караван не расправит свой ряд. Каракутан не даст ему двух дней, чтобы закончить путь! Прощайте, прощайте, мои ночи, принесшие мне столько радости творчества, мои счастливые дни прекрасного одиночества, прощайте! Теперь уже нельзя хмурить брови, даже вида нельзя подать, что гость некстати: приехал из далекого аула, приехал, считая другом, приехал, считая родственником, приехал из полузабытого, оставшегося в тумане детства. Среди аульных сверстников этот был самым неприятным, непостоянным, бездарным, но все же он деталь картины, написанной акварелью и называемой детством, эту деталь нельзя стереть из памяти!
— Эй, Каракутан! Проходи, будь гостем!
— В общем, я свободна от своих обязанностей,— сказала Сауле и вышла.
Каракутан, глядя ей вслед, полушутя-полусерьезно хо- хохотнул:
— Ты, женщина, не сможешь встать между нами! Он — твой муж, а мой друг!
С этого и начались мучения и пытки: с одной стороны — упрямство Сауле, с другой — нахальство Каракутан а. Но как бы эти двое с двух сторон ни мучили Омара, ему ничего не оставалось делать, лишь терпеть. Омар будет рваться на свободу, будет реветь, визжать, задыхаться, но все это внутри, в себе; в себе и останется. Его душа, душа, душа будет страдать, а тело, а язык будут следовать закону гостеприимства; сейчас он будет пить чай, сидя рядом с ним, будет расспрашивать о здоровье жителей аула, хотя в том ауле почти никого из знакомых не осталось. Он подумал: «Было бы здорово, если бы я был европейским интеллигентом, я бы сказал: «Извини, я занят!»— и дал бы ему от ворот поворот. Но я казах! А казах — раб своего гостя, так уж повелось издревле».
Каракутан был выпивши. И где он успел в такую рань?! Вот и пошел, и пошел: как добирались до Ортаса, с кем познакомились в поезде, что сказал перед отъездом из аула своим соседям и родичам, как надоедала ему жена, напрашиваясь ехать вместе с ним,— еле он ее уломал подождать до осени; когда сын поступит в институт, зарежут барана, она приедет к Сауле с подарками; что сказал сын, когда узнал, что они едут в город; как приятно, что его у входа в дом не остановил милиционер, а ведь в прошлый раз не хотел пускать — вот первое, с чего он начал, и продолжал рассказывать, как учился его сын, какие у него отметки, как смотрели в школе на него учителя, как он здорово разбирается в математике и физике, но слабоват по языку и истории. Омар из вежливости предложил парню решить одну-две задачи, и у этого невзрачного, апатичного на вид пария загорелись глаза. Он хоть и вспотел от напряжения, но решил довольно быстро. Омар не ожидал, что у бездарного отца может родиться такой способный сын.
— Пусть твой сын готовится к приемным экзаменам. Г1о языку и истории мы ему поможем,— сказал он.
Каракутан, оказывается, только этого и ждал. Услышав слово «поможем», не смог скрыть радости.
— О дорогой мой Омиш! Дай я поцелую кончик твоего носа! — воскликнул он и, подойдя к Омару, обслюнявил его нос. Затем он сел на свое место, засунул руку во внутренний карман, вынул три толстых пачки красных купюр и бросил на стол.— Омиш, я знаю, что ты не возьмешь от меня, но уж такое время... Угости преподавателей, корми
их, пои, заталкивай им в глотку. Вот здесь три тысячи... Возьми на расходы.
В прошлый раз, когда разговор зашел об этих трех тысячах, Омар рассердился, его заколотило, но сейчас он заулыбался: этим тысячам, лежащим на столе, предстояло выполнить благородную миссию — спасти Омара от мучений. Он пошел в ванную, умылся, взял со стола деньги и положил в карман, позвал Каракутана и его способного сына пройтись по городу. Он довел их до большой гостиницы в центре, о чем-то пошептался с дежурным администратором, посадил отца и сына на диван, а сам пошел в почтовое отделение, находящееся в цокольном этаже. Через некоторое время, улыбаясь, вернулся. Идем, сказал Каракутану. Они поднялись на третий этаж; дежурная, узнав Омара, засуетилась, он протянул ей два направления, взял два ключа, разместил Каракутана и его сына в двух соседних номерах. Сказал:
— Ты на меня не обижайся, сына твоего я беру под свою опеку. Вот квитанция, тридцать дней эта комната в твоем распоряжении. Вот холодильник, вот телевизор, вот телефон.— Предупредил: — Соседний номер Беркбола, не мешай ему заниматься.— Объяснил: — Вот сберкнижка на твое имя, в ней три тысячи. На первом этаже гостиницы самый шикарный ресторан в Ортасе. Ешь, пей, гуляй, веселись!— Посоветовал: — Одежду, которая на тебе, спрячь в чемодан. Сейчас купим тебе два костюма. Носи их по очереди.
Устроив, таким образом, отца и сына, объяснив, как открывается и закрывается номер, как включить холодильник, как пользоваться телефоном и телевизором, где умываться, где выкупаться, все показав, он повел их в универмаг. Потом пошли в ресторан при гостинице. Омар стоически перенес то, как забегали работники ресторана узнав его, как они удивились и растерялись, как сидящие за столиками поглядывали в его сторону, только что пальцами не показывали. Каракутана он угостил водкой, себе налил коньяку, но не пил, а лишь чокался и пригубливал. Каракутан не успокоился до тех пор, пока у него не стал заплетаться язык. Он с удовольствием опрокидывал рюмку за рюмкой, а когда дошел до точки, Омар отвел его в номер и уложил в постель. Беркболу из самых трудных выбрал десять задач. «Завтра приду проверю». И ушел.
Когда пересекал центральную площадь, навстречу попалея Койкелди. Омар его терпеть не мог, но Койкелди это не волновало.
— Нагаши! Айналайын! Вот встреча! Как семья? Жена, дети здоровы? Как сам? Здоров? — пристал он к Омару. На Койкелди зеленая велюровая шляпа. Поля ее будто кто-то окунул в нефть, все пропитались потом, засалились: из-под них сверкают белки глаз, лицо у Койкелди в оспинах. Одет во френч, видимо, когда-то он был бежевый, а теперь стал коричневым. Галифе. Сапоги. Койкелди считает Омара своим нагаши — дядей по материнской линии — лишь потому, что его мать родом тоже из-под Аулие-Аты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
В кабинете стало душно, запахло зноем, потом. Точная копия Каракутана — чернявый парень — протянул Омару обе руки:
— Ассаламагалейкум, коке...
Все! Конец! Жизнь пропала, мир погас, остался незавершенным труд! Каракутан в его доме проживет по меньшей мере месяц. Теперь Омару придется использовать все свои дипломатические способности, чтобы гасить время от времени пожар, вспыхивающий между ним и Сауле. Праздничный торговый город с блестящими куполами остался недосягаем для его каравана цифр. Задержанный на подступах к городу, караван не расправит свой ряд. Каракутан не даст ему двух дней, чтобы закончить путь! Прощайте, прощайте, мои ночи, принесшие мне столько радости творчества, мои счастливые дни прекрасного одиночества, прощайте! Теперь уже нельзя хмурить брови, даже вида нельзя подать, что гость некстати: приехал из далекого аула, приехал, считая другом, приехал, считая родственником, приехал из полузабытого, оставшегося в тумане детства. Среди аульных сверстников этот был самым неприятным, непостоянным, бездарным, но все же он деталь картины, написанной акварелью и называемой детством, эту деталь нельзя стереть из памяти!
— Эй, Каракутан! Проходи, будь гостем!
— В общем, я свободна от своих обязанностей,— сказала Сауле и вышла.
Каракутан, глядя ей вслед, полушутя-полусерьезно хо- хохотнул:
— Ты, женщина, не сможешь встать между нами! Он — твой муж, а мой друг!
С этого и начались мучения и пытки: с одной стороны — упрямство Сауле, с другой — нахальство Каракутан а. Но как бы эти двое с двух сторон ни мучили Омара, ему ничего не оставалось делать, лишь терпеть. Омар будет рваться на свободу, будет реветь, визжать, задыхаться, но все это внутри, в себе; в себе и останется. Его душа, душа, душа будет страдать, а тело, а язык будут следовать закону гостеприимства; сейчас он будет пить чай, сидя рядом с ним, будет расспрашивать о здоровье жителей аула, хотя в том ауле почти никого из знакомых не осталось. Он подумал: «Было бы здорово, если бы я был европейским интеллигентом, я бы сказал: «Извини, я занят!»— и дал бы ему от ворот поворот. Но я казах! А казах — раб своего гостя, так уж повелось издревле».
Каракутан был выпивши. И где он успел в такую рань?! Вот и пошел, и пошел: как добирались до Ортаса, с кем познакомились в поезде, что сказал перед отъездом из аула своим соседям и родичам, как надоедала ему жена, напрашиваясь ехать вместе с ним,— еле он ее уломал подождать до осени; когда сын поступит в институт, зарежут барана, она приедет к Сауле с подарками; что сказал сын, когда узнал, что они едут в город; как приятно, что его у входа в дом не остановил милиционер, а ведь в прошлый раз не хотел пускать — вот первое, с чего он начал, и продолжал рассказывать, как учился его сын, какие у него отметки, как смотрели в школе на него учителя, как он здорово разбирается в математике и физике, но слабоват по языку и истории. Омар из вежливости предложил парню решить одну-две задачи, и у этого невзрачного, апатичного на вид пария загорелись глаза. Он хоть и вспотел от напряжения, но решил довольно быстро. Омар не ожидал, что у бездарного отца может родиться такой способный сын.
— Пусть твой сын готовится к приемным экзаменам. Г1о языку и истории мы ему поможем,— сказал он.
Каракутан, оказывается, только этого и ждал. Услышав слово «поможем», не смог скрыть радости.
— О дорогой мой Омиш! Дай я поцелую кончик твоего носа! — воскликнул он и, подойдя к Омару, обслюнявил его нос. Затем он сел на свое место, засунул руку во внутренний карман, вынул три толстых пачки красных купюр и бросил на стол.— Омиш, я знаю, что ты не возьмешь от меня, но уж такое время... Угости преподавателей, корми
их, пои, заталкивай им в глотку. Вот здесь три тысячи... Возьми на расходы.
В прошлый раз, когда разговор зашел об этих трех тысячах, Омар рассердился, его заколотило, но сейчас он заулыбался: этим тысячам, лежащим на столе, предстояло выполнить благородную миссию — спасти Омара от мучений. Он пошел в ванную, умылся, взял со стола деньги и положил в карман, позвал Каракутана и его способного сына пройтись по городу. Он довел их до большой гостиницы в центре, о чем-то пошептался с дежурным администратором, посадил отца и сына на диван, а сам пошел в почтовое отделение, находящееся в цокольном этаже. Через некоторое время, улыбаясь, вернулся. Идем, сказал Каракутану. Они поднялись на третий этаж; дежурная, узнав Омара, засуетилась, он протянул ей два направления, взял два ключа, разместил Каракутана и его сына в двух соседних номерах. Сказал:
— Ты на меня не обижайся, сына твоего я беру под свою опеку. Вот квитанция, тридцать дней эта комната в твоем распоряжении. Вот холодильник, вот телевизор, вот телефон.— Предупредил: — Соседний номер Беркбола, не мешай ему заниматься.— Объяснил: — Вот сберкнижка на твое имя, в ней три тысячи. На первом этаже гостиницы самый шикарный ресторан в Ортасе. Ешь, пей, гуляй, веселись!— Посоветовал: — Одежду, которая на тебе, спрячь в чемодан. Сейчас купим тебе два костюма. Носи их по очереди.
Устроив, таким образом, отца и сына, объяснив, как открывается и закрывается номер, как включить холодильник, как пользоваться телефоном и телевизором, где умываться, где выкупаться, все показав, он повел их в универмаг. Потом пошли в ресторан при гостинице. Омар стоически перенес то, как забегали работники ресторана узнав его, как они удивились и растерялись, как сидящие за столиками поглядывали в его сторону, только что пальцами не показывали. Каракутана он угостил водкой, себе налил коньяку, но не пил, а лишь чокался и пригубливал. Каракутан не успокоился до тех пор, пока у него не стал заплетаться язык. Он с удовольствием опрокидывал рюмку за рюмкой, а когда дошел до точки, Омар отвел его в номер и уложил в постель. Беркболу из самых трудных выбрал десять задач. «Завтра приду проверю». И ушел.
Когда пересекал центральную площадь, навстречу попалея Койкелди. Омар его терпеть не мог, но Койкелди это не волновало.
— Нагаши! Айналайын! Вот встреча! Как семья? Жена, дети здоровы? Как сам? Здоров? — пристал он к Омару. На Койкелди зеленая велюровая шляпа. Поля ее будто кто-то окунул в нефть, все пропитались потом, засалились: из-под них сверкают белки глаз, лицо у Койкелди в оспинах. Одет во френч, видимо, когда-то он был бежевый, а теперь стал коричневым. Галифе. Сапоги. Койкелди считает Омара своим нагаши — дядей по материнской линии — лишь потому, что его мать родом тоже из-под Аулие-Аты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137