И снова мысль воспаряет в поднебесье. Воображение начинает рисовать такие картины, что не только кому-то рассказать, а себе неудобно признаться. Мечта —
необузданный дикий конь. Схватишься неумело за его гриву и очутишься на земле. Нет, особенно нельзя давать волю воображению.
Дорога дает простор мыслям, а мысли сокращают дорогу. Уже давно стемнело, лучи от фар, обнюхав ущелье, берег озера, наконец достигли высоких железных ворот и, уткнувшись в них, погасли. Оказывается, уже все отдыхающие переехали в город. Наверное, ему пора перевозить семью. Только в его коттедже светятся окна. В остальных шести домах темно.
Мысли резко оборвались, как только он переступил порог дома. Мать Омара, приехавшая погостить к сыну из аула, открыла дверь и, словно боясь, что ее кто-то услышит, вполголоса сказала: «Приехал мой хороший!» И тоже украдкой, будто опасаясь, что кто-нибудь увидит и осудит, нагнула голову сына и быстро поцеловала.
Когда в доме появляется Омар, словно солнечный луч врывается в темное помещение. Загораются все лампы, включается телевизор, раздается веселый смех, и начинается возня между дочерью и отцом. Зауреш — неистощимый кладезь вопросов, а Омар — неутомимый источник ответов. Порою Зауре спрашивает о том, о чем сама знает, и когда отец нарочно дает неправильный ответ, она смеется, потом раздражается, а затем начинает хныкать.
— Папа, говорят, по небу летают какие-то тарелки. Это правда?
— Правда.
— А что это?
— Это тарелки.
— Ой, пала, отвечай серьезно, что это? Ведь тарелки не могут летать. Что в них?
-— Что в них? Ну конечно же каша! Вкусная каша!
— Папа, перестань! Отвечай серьезно!
Вот в такой манере они разговаривают, ссорятся, мирятся и опять ссорятся.
Сегодня то же самое. Он играл с дочерью, смотрел телевизор и вдруг вспомнил, что не предупредил Ерлана о поездке. Позвонил ему, сказал, что завтра двенадцатичасовым рейсом летит в Алкатаускую область, назвал фамилии людей, которые отправятся с ним, попросил побеспокоиться о билетах.
— Сам можешь не лететь, отдыхай, разрешаю,— заключил он.
В хорошем расположении духа он сел за ужин, сказал,
что в ближайшие дни ожидается резкое похолодание и пора возвращаться в город. Молчавшая в течение всего вечера мать вдруг объявила:
— Омар, мне, пожалуй, пора домой!
— Что вы говорите, мама? Значит, Алкатау — дом, а это не дом, что ли?
— Везде дом. И там дом, и здесь. Но для меня дом — это мой аул. Сам говоришь — скоро похолодает, а у меня скотина осталась, люди близкие. Как они там без меня?
— Да ведь всего три дня прошло, как вы приехали,— вмешалась Сауле, но старуха будто и не услышала.
— Значит, я завтра поеду, сын мой,— голос ее прозвучал твердо. И всем было ясно, что она не переменит своего решения.— Ты и сам только что сказал, что едешь в Алкатау. Возьмешь меня с собой.
Мать, собравшись так скоро домой, будто обманула его ожидания. Омару стало неприятно, но он не подал вида, продолжая сидеть за столом как сидел, ужинал, шутил с Зауре, а когда убрали со стола, поднялся на второй этаж к себе в кабинет. Со дня приезда матери у него появилась неразрешимая проблема, которая терзала его. Одно-единственное слово матери «уеду» показало, что это проблема не только разрешимая, но она же и кровавая рана, затянувшаяся тоненькой корочкой. Мать разбередила рану. Войдя в кабинет, он зажег свет и долго глядел на полку с книгами, будто хотел выбрать одну из них, но так и не выбрал. Лег на диван. О господи, что им недостает? Ведь я способен прокормить не только эту одинокую старуху, но и весь аул Кокозек, куда она рвется. Мой дом может вместить всех жителей Кокозека. Обычно нужда заставляла свекровь и сноху грызться как собакам, ну а этим-то что нужно? Ешь, пей, одевайся, всего достаточно. Почему они не могут ужиться под одной крышей, почему? Как хлебное поле с только что пробившимися нежными ростками губит, засыпая, песчаный смерч, так и в душе Омара увяли зеленые ростки, а вместо них стал разгораться пламенем чуть тлеющий огонек. Он заполыхал, словно попал на сухостой. Омар моментально решил развестись с женой, решил вместе с матерью уехать в аул, решил, решил, решил... Но он уже знал, что этого не будет, что воображение снова заносит его, и он, чтобы отвлечься, начал лениво думать о том, какая это проблема — найти людям общий язык. Душа Омара сейчас напоминала старое пожарище, которое поливал дождь...
Его позвали к телефону. Ночной дежурный, молодой парень класс, захлебываясь, говорил:
— Простите, Омар Балапанович... Извините за беспокойство. Только что позвонил из совхоза Курендала старик... Он говорит, что вы его хорошо знаете...
— Кто, говоришь, позвонил?
-— Оскенбай из Арнатауского района...
— Ну, что там случилось?
— Единственный внук... Год ему исполнился... Он умер от какой-то инфекции...
— От инфекции, говоришь? Внук Оскенбая?
Тлеющие головешки в душе — пожарище Омара опять
вспыхнули ярким пламенем, точно их полили горючим, его сорвали с места, он как бы раздвоился. Возможно, будь он в другом настроении, он иначе бы отнесся к этому сообщению, но сейчас он должен был действовать немедленно. Позвонил Ерлану, поднял на ноги начальника областного управления здравоохранения Жекебаева, первого секретаря райкома партии Федорова, директора совхоза Матаева, сказал Ерлану, чтобы эти люди ждали его в доме старика Оскенбая, а сам срочно вызвал машину.
Старика Оскенбая Омар действительно знал. Он жил в одном из отделений совхоза Курендала. Это отделение раньше было самостоятельным колхозом, носило название «Бирлик» — «Единство», но в годы подъема целины Бирлик влился в совхоз и стал просто аулом одной из совхозных бригад. Он прятался в лощине, и раньше в нем жило не более двадцати семейств, но теперь аул разросся, сто с лишним труб пускали в небо дымки. Совхозы обычно все внимание обращают на благоустройство центральных усадеб, отделения-аулы зачастую чувствуют себя на положении пасынков. В совхозе три-четыре отделения, он не всегда в состоянии в каждом отделении построить больницу, среднюю школу, Дворец культуры. Ничего этого не было и в Бирлике, поэтому директор совхоза Матаев получил распоряжение переселить бирликцев на центральную усадьбу, чтобы у них были нормальные условия для жизни, как и у всех.
Ну пусть только мне попадется на глаза этот Матаев! — сердился Омар. Не сделал то, что обязан был сделать, а теперь — результат: антисанитария дала о себе знать в такой жестокой форме!
До Бирлика он добрался очень поздно. В одной-единственной избе светились окна, и Омар понял, что это окна старика Оскенбая. Увидев подъезжавшую черную «Волгу», какая-то женщина, хлопотавшая у очага во дворе, бросилась в дом, чтобы предупредить хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
необузданный дикий конь. Схватишься неумело за его гриву и очутишься на земле. Нет, особенно нельзя давать волю воображению.
Дорога дает простор мыслям, а мысли сокращают дорогу. Уже давно стемнело, лучи от фар, обнюхав ущелье, берег озера, наконец достигли высоких железных ворот и, уткнувшись в них, погасли. Оказывается, уже все отдыхающие переехали в город. Наверное, ему пора перевозить семью. Только в его коттедже светятся окна. В остальных шести домах темно.
Мысли резко оборвались, как только он переступил порог дома. Мать Омара, приехавшая погостить к сыну из аула, открыла дверь и, словно боясь, что ее кто-то услышит, вполголоса сказала: «Приехал мой хороший!» И тоже украдкой, будто опасаясь, что кто-нибудь увидит и осудит, нагнула голову сына и быстро поцеловала.
Когда в доме появляется Омар, словно солнечный луч врывается в темное помещение. Загораются все лампы, включается телевизор, раздается веселый смех, и начинается возня между дочерью и отцом. Зауреш — неистощимый кладезь вопросов, а Омар — неутомимый источник ответов. Порою Зауре спрашивает о том, о чем сама знает, и когда отец нарочно дает неправильный ответ, она смеется, потом раздражается, а затем начинает хныкать.
— Папа, говорят, по небу летают какие-то тарелки. Это правда?
— Правда.
— А что это?
— Это тарелки.
— Ой, пала, отвечай серьезно, что это? Ведь тарелки не могут летать. Что в них?
-— Что в них? Ну конечно же каша! Вкусная каша!
— Папа, перестань! Отвечай серьезно!
Вот в такой манере они разговаривают, ссорятся, мирятся и опять ссорятся.
Сегодня то же самое. Он играл с дочерью, смотрел телевизор и вдруг вспомнил, что не предупредил Ерлана о поездке. Позвонил ему, сказал, что завтра двенадцатичасовым рейсом летит в Алкатаускую область, назвал фамилии людей, которые отправятся с ним, попросил побеспокоиться о билетах.
— Сам можешь не лететь, отдыхай, разрешаю,— заключил он.
В хорошем расположении духа он сел за ужин, сказал,
что в ближайшие дни ожидается резкое похолодание и пора возвращаться в город. Молчавшая в течение всего вечера мать вдруг объявила:
— Омар, мне, пожалуй, пора домой!
— Что вы говорите, мама? Значит, Алкатау — дом, а это не дом, что ли?
— Везде дом. И там дом, и здесь. Но для меня дом — это мой аул. Сам говоришь — скоро похолодает, а у меня скотина осталась, люди близкие. Как они там без меня?
— Да ведь всего три дня прошло, как вы приехали,— вмешалась Сауле, но старуха будто и не услышала.
— Значит, я завтра поеду, сын мой,— голос ее прозвучал твердо. И всем было ясно, что она не переменит своего решения.— Ты и сам только что сказал, что едешь в Алкатау. Возьмешь меня с собой.
Мать, собравшись так скоро домой, будто обманула его ожидания. Омару стало неприятно, но он не подал вида, продолжая сидеть за столом как сидел, ужинал, шутил с Зауре, а когда убрали со стола, поднялся на второй этаж к себе в кабинет. Со дня приезда матери у него появилась неразрешимая проблема, которая терзала его. Одно-единственное слово матери «уеду» показало, что это проблема не только разрешимая, но она же и кровавая рана, затянувшаяся тоненькой корочкой. Мать разбередила рану. Войдя в кабинет, он зажег свет и долго глядел на полку с книгами, будто хотел выбрать одну из них, но так и не выбрал. Лег на диван. О господи, что им недостает? Ведь я способен прокормить не только эту одинокую старуху, но и весь аул Кокозек, куда она рвется. Мой дом может вместить всех жителей Кокозека. Обычно нужда заставляла свекровь и сноху грызться как собакам, ну а этим-то что нужно? Ешь, пей, одевайся, всего достаточно. Почему они не могут ужиться под одной крышей, почему? Как хлебное поле с только что пробившимися нежными ростками губит, засыпая, песчаный смерч, так и в душе Омара увяли зеленые ростки, а вместо них стал разгораться пламенем чуть тлеющий огонек. Он заполыхал, словно попал на сухостой. Омар моментально решил развестись с женой, решил вместе с матерью уехать в аул, решил, решил, решил... Но он уже знал, что этого не будет, что воображение снова заносит его, и он, чтобы отвлечься, начал лениво думать о том, какая это проблема — найти людям общий язык. Душа Омара сейчас напоминала старое пожарище, которое поливал дождь...
Его позвали к телефону. Ночной дежурный, молодой парень класс, захлебываясь, говорил:
— Простите, Омар Балапанович... Извините за беспокойство. Только что позвонил из совхоза Курендала старик... Он говорит, что вы его хорошо знаете...
— Кто, говоришь, позвонил?
-— Оскенбай из Арнатауского района...
— Ну, что там случилось?
— Единственный внук... Год ему исполнился... Он умер от какой-то инфекции...
— От инфекции, говоришь? Внук Оскенбая?
Тлеющие головешки в душе — пожарище Омара опять
вспыхнули ярким пламенем, точно их полили горючим, его сорвали с места, он как бы раздвоился. Возможно, будь он в другом настроении, он иначе бы отнесся к этому сообщению, но сейчас он должен был действовать немедленно. Позвонил Ерлану, поднял на ноги начальника областного управления здравоохранения Жекебаева, первого секретаря райкома партии Федорова, директора совхоза Матаева, сказал Ерлану, чтобы эти люди ждали его в доме старика Оскенбая, а сам срочно вызвал машину.
Старика Оскенбая Омар действительно знал. Он жил в одном из отделений совхоза Курендала. Это отделение раньше было самостоятельным колхозом, носило название «Бирлик» — «Единство», но в годы подъема целины Бирлик влился в совхоз и стал просто аулом одной из совхозных бригад. Он прятался в лощине, и раньше в нем жило не более двадцати семейств, но теперь аул разросся, сто с лишним труб пускали в небо дымки. Совхозы обычно все внимание обращают на благоустройство центральных усадеб, отделения-аулы зачастую чувствуют себя на положении пасынков. В совхозе три-четыре отделения, он не всегда в состоянии в каждом отделении построить больницу, среднюю школу, Дворец культуры. Ничего этого не было и в Бирлике, поэтому директор совхоза Матаев получил распоряжение переселить бирликцев на центральную усадьбу, чтобы у них были нормальные условия для жизни, как и у всех.
Ну пусть только мне попадется на глаза этот Матаев! — сердился Омар. Не сделал то, что обязан был сделать, а теперь — результат: антисанитария дала о себе знать в такой жестокой форме!
До Бирлика он добрался очень поздно. В одной-единственной избе светились окна, и Омар понял, что это окна старика Оскенбая. Увидев подъезжавшую черную «Волгу», какая-то женщина, хлопотавшая у очага во дворе, бросилась в дом, чтобы предупредить хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137