— разом заговорили остальные мужчины.— Сидим же мы с женами своего возраста, они вместе с нами стареют, никто на них не посягает.
— Почему это не посягают? — зашумели женщины.— Если захотим, будут посягать. Улмекен моложе нас всех, пусть сначала о ней пишут роман, а потом до нас очередь дойдет. Из нашей жизни тоже роман получится!
Али подумал, что все эти люди, должно быть, давно знакомы и часто общаются.
Али во время застолья мог говорить подолгу. Любил, когда его слушали. Однако не принимал участия в состязаниях на остроумие в различного рода словесных перепалках— на это его не хватало. Поэтому он не вступил и
сейчас в бойкий общий разговор, поэтому его не веселили шутки, они только портили ему настроение. Он выпил несколько рюмок и принялся разговаривать сам с собой.
«У Мираса, как только видит мало-мальски приличную женщину, глаза загораются. Ишь ты, веселится. Сейчас в пляс пойдет. Потом и петь будет. Всю программу наизусть знаю. Да, уж если на вечеринке присутствует какая-нибудь Улмекен, наш Мирас сверкает, как павлин! Сидели бы здесь одни мужчины, он бы и рта не раскрыл. Зато сейчас распустил хвост, и не лень ему. К тому же эта Улмекен — находка для ищущего. Подсела ко мне и глазки строит. Видит сразу, я не размениваюсь на мелочи, и флиртует тут вовсю, чтобы муж ничего не подумал. Он-то на меня и внимания не обратит. А попробуй она подмигни так Мирасу, представляю, как муж будет реагировать! Вот опять щебечет якобы со мной, а сама так и посматривает на Мираса. И он, смех, да и только, разговаривает со всеми женщинами: милые вы мои, женгелер а обращается к одной Улмекен... Хитер ты, Мирас-ага, до чего хитер. Даже когда вместе с тобой познакомишься с девушками, моментально отхватишь лучшую! Что с тебя взять!..»
Улмекен пристала к Мирасу: спой; тот предложил петь хором. Все запели «Каламкас», о красавице с бровями вразлет.
«Специально сначала поет со ©семи, чтобы распеться, а потом один зальется соловьем. Всегда так делает. Мужу-то нашему никак не больше сорока, а уж седой весь. Она моложе его, кто-то сказал, на пятнадцать лет, значит, ей около двадцати пяти. А похожа на совсем юную девушку. Гибкая как прутик, наверное гимнастикой занималась. Неглупая, видимо, читает много, и уж как пить дать — сентиментальная! Где-то я ее видел. Точно. Она похожа на девушку-японку с открытки. Лицо серьезное, задумчивое, а повернешь открытку чуть-чуть — улыбнется и подмигнет. Но что это вы, товарищ Али, ее во всех смертных грехах подозреваете? Может, она хоть и играет глазами, а в семейной жизни — человек честный. Нельзя так плохо думать о людях. К тому же твое ли это дело, товарищ Али? Твое ли это дело?..»
Чугунно-черные гости, в начале вечера гордые и неприступные, теперь совсем оттаяли, развеселились, озорничали, как школьники, стали не похожи на государственных мужей. Все они увлеченно пели.
Мирас и Али совсем разные, ничего общего. Мирас старается соблюдать равновесие между разумом и чувством. Он не пишет сразу о том, что увидел, услышал, узнал, не торопится запечатлеть все на бумаге. Он анализирует увиденное, услышанное, узнанное, делает один вывод, открывает для себя и других одну правду. А Али этого не умеет. Мозг его устроен как магнитофон или фотоаппарат: все, что увидел, услышал, узнал, переносит на бумагу, старается соблюсти максимальную точность. Поэтому Мирас и Али друзья, в их отношениях нет соперничества.
Мирас никогда постоянно не работал в штате, но всегда держится спокойно и ценит себя. Он член всевозможных коллегий и обществ, много путешествует по стране, выезжает за рубеж, выступает с речами на собраниях, печатает статьи по истории республики, о народном хозяйстве, о проблемах современного общества. Подобного рода деятельность не для Али. И успехам Мираса, во всяком случае теперь, он не завидует. Правда, в те времена, когда еще был женат, Али не мог равнодушно относиться к огромной квартире Мираса и его белоснежной «Волге», потому что Алия постоянно тыкала мужа носом: вот смотри, как надо жить. И хотя он считал себя выше этого, от ее слов становилось не по себе.
Али полагал, что он доверчив и его легко обвести вокруг пальца. Ловко, например, у Алии вышло обженить его. Али даже и не заметил, как это получилось. В то время он только-только вышел из интерната, зарабатывал мало, не ел досыта, а уж о модных костюмах, что носит теперь, и не помышлял. Родители Алии — зажиточные люди— обогрели и приласкали его; они оказывали ему всяческую поддержку, словно он был их родным сыном. В этих условиях Алии — студентке торгового техникума, обладавшей неизмеримо большим, чем Али, жизненным опытом,— ничего не стоило окрутить незадачливого желторотого птенца.
Вот и сегодня Али чувствует опасность. Ему сразу понравилась Улмекен, с первого взгляда, он никогда не
признается себе в этом, однако ему льстит внимание молодой женщины, льстят ее ухаживания: «Почему не угощаетесь?», «Почему не веселитесь?» — хотя он прекрасно понимает, что мысли ее полностью заняты Мирасом.
Улмекен запела песню Садыха Мухамеджанова «Лунная ночь». Али отметил, что голос у нее глубокий и нежный. Мирас настаивал, чтобы она исполнила шесть аульных припевок, но Улмекен пела:
Двое влюбленных, взявшись за руки, Гуляют вдали от чужих глаз...
На этих словах Мирас подхватил песню; их голоса: один — серебряный колокольчик, другой — гулкий колокол, красиво слились. Али с удовольствием слушал, но когда, закончив песню, они обменялись взволнованными взглядами и Али это увидел, настроение его испортилось окончательно.
Чем сильнее становился шум, чем больше веселились собравшиеся в доме люди, тем мрачнее становился Али, тем холоднее и неуютнее чувствовал он себя. А когда все дружно зааплодировали сольному пению Мираса, он, с раздражением подумав «ну-ну», опрокинул бог знает какую по счету рюмку; Мирас и Улмекен пели еще, снова раздались дружные аплодисменты, Али опять наполнил рюмку; Мирас вытащил всех на середину танцевать, «молодцы»— Али опрокинул рюмку еще раз; наконец, когда все расселись и предложили ему, Али, сказать тост, он начал так: «Люди, человеки! — Затем объяснил всем значение этих слов, объяснил, что человек обязан думать о своем народе.— А вас не заботят судьбы народа, эгоисты, пустозвоны, что вас интересует, кроме собственного брюха? Не могу сидеть среди вас, мещан!» — стукнул кулаком по столу и выскочил на улицу.
Все вышли следом, стали уговаривать его, соглашаться с ним: «Твоя правда, мы виноваты, мы исправимся»; просили вернуться, но он ничего не хотел слушать и ушел.
Когда гости разошлись, Мамыржан долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Кадиша была в своих заботах, убирала со стола, мыла посуду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— Почему это не посягают? — зашумели женщины.— Если захотим, будут посягать. Улмекен моложе нас всех, пусть сначала о ней пишут роман, а потом до нас очередь дойдет. Из нашей жизни тоже роман получится!
Али подумал, что все эти люди, должно быть, давно знакомы и часто общаются.
Али во время застолья мог говорить подолгу. Любил, когда его слушали. Однако не принимал участия в состязаниях на остроумие в различного рода словесных перепалках— на это его не хватало. Поэтому он не вступил и
сейчас в бойкий общий разговор, поэтому его не веселили шутки, они только портили ему настроение. Он выпил несколько рюмок и принялся разговаривать сам с собой.
«У Мираса, как только видит мало-мальски приличную женщину, глаза загораются. Ишь ты, веселится. Сейчас в пляс пойдет. Потом и петь будет. Всю программу наизусть знаю. Да, уж если на вечеринке присутствует какая-нибудь Улмекен, наш Мирас сверкает, как павлин! Сидели бы здесь одни мужчины, он бы и рта не раскрыл. Зато сейчас распустил хвост, и не лень ему. К тому же эта Улмекен — находка для ищущего. Подсела ко мне и глазки строит. Видит сразу, я не размениваюсь на мелочи, и флиртует тут вовсю, чтобы муж ничего не подумал. Он-то на меня и внимания не обратит. А попробуй она подмигни так Мирасу, представляю, как муж будет реагировать! Вот опять щебечет якобы со мной, а сама так и посматривает на Мираса. И он, смех, да и только, разговаривает со всеми женщинами: милые вы мои, женгелер а обращается к одной Улмекен... Хитер ты, Мирас-ага, до чего хитер. Даже когда вместе с тобой познакомишься с девушками, моментально отхватишь лучшую! Что с тебя взять!..»
Улмекен пристала к Мирасу: спой; тот предложил петь хором. Все запели «Каламкас», о красавице с бровями вразлет.
«Специально сначала поет со ©семи, чтобы распеться, а потом один зальется соловьем. Всегда так делает. Мужу-то нашему никак не больше сорока, а уж седой весь. Она моложе его, кто-то сказал, на пятнадцать лет, значит, ей около двадцати пяти. А похожа на совсем юную девушку. Гибкая как прутик, наверное гимнастикой занималась. Неглупая, видимо, читает много, и уж как пить дать — сентиментальная! Где-то я ее видел. Точно. Она похожа на девушку-японку с открытки. Лицо серьезное, задумчивое, а повернешь открытку чуть-чуть — улыбнется и подмигнет. Но что это вы, товарищ Али, ее во всех смертных грехах подозреваете? Может, она хоть и играет глазами, а в семейной жизни — человек честный. Нельзя так плохо думать о людях. К тому же твое ли это дело, товарищ Али? Твое ли это дело?..»
Чугунно-черные гости, в начале вечера гордые и неприступные, теперь совсем оттаяли, развеселились, озорничали, как школьники, стали не похожи на государственных мужей. Все они увлеченно пели.
Мирас и Али совсем разные, ничего общего. Мирас старается соблюдать равновесие между разумом и чувством. Он не пишет сразу о том, что увидел, услышал, узнал, не торопится запечатлеть все на бумаге. Он анализирует увиденное, услышанное, узнанное, делает один вывод, открывает для себя и других одну правду. А Али этого не умеет. Мозг его устроен как магнитофон или фотоаппарат: все, что увидел, услышал, узнал, переносит на бумагу, старается соблюсти максимальную точность. Поэтому Мирас и Али друзья, в их отношениях нет соперничества.
Мирас никогда постоянно не работал в штате, но всегда держится спокойно и ценит себя. Он член всевозможных коллегий и обществ, много путешествует по стране, выезжает за рубеж, выступает с речами на собраниях, печатает статьи по истории республики, о народном хозяйстве, о проблемах современного общества. Подобного рода деятельность не для Али. И успехам Мираса, во всяком случае теперь, он не завидует. Правда, в те времена, когда еще был женат, Али не мог равнодушно относиться к огромной квартире Мираса и его белоснежной «Волге», потому что Алия постоянно тыкала мужа носом: вот смотри, как надо жить. И хотя он считал себя выше этого, от ее слов становилось не по себе.
Али полагал, что он доверчив и его легко обвести вокруг пальца. Ловко, например, у Алии вышло обженить его. Али даже и не заметил, как это получилось. В то время он только-только вышел из интерната, зарабатывал мало, не ел досыта, а уж о модных костюмах, что носит теперь, и не помышлял. Родители Алии — зажиточные люди— обогрели и приласкали его; они оказывали ему всяческую поддержку, словно он был их родным сыном. В этих условиях Алии — студентке торгового техникума, обладавшей неизмеримо большим, чем Али, жизненным опытом,— ничего не стоило окрутить незадачливого желторотого птенца.
Вот и сегодня Али чувствует опасность. Ему сразу понравилась Улмекен, с первого взгляда, он никогда не
признается себе в этом, однако ему льстит внимание молодой женщины, льстят ее ухаживания: «Почему не угощаетесь?», «Почему не веселитесь?» — хотя он прекрасно понимает, что мысли ее полностью заняты Мирасом.
Улмекен запела песню Садыха Мухамеджанова «Лунная ночь». Али отметил, что голос у нее глубокий и нежный. Мирас настаивал, чтобы она исполнила шесть аульных припевок, но Улмекен пела:
Двое влюбленных, взявшись за руки, Гуляют вдали от чужих глаз...
На этих словах Мирас подхватил песню; их голоса: один — серебряный колокольчик, другой — гулкий колокол, красиво слились. Али с удовольствием слушал, но когда, закончив песню, они обменялись взволнованными взглядами и Али это увидел, настроение его испортилось окончательно.
Чем сильнее становился шум, чем больше веселились собравшиеся в доме люди, тем мрачнее становился Али, тем холоднее и неуютнее чувствовал он себя. А когда все дружно зааплодировали сольному пению Мираса, он, с раздражением подумав «ну-ну», опрокинул бог знает какую по счету рюмку; Мирас и Улмекен пели еще, снова раздались дружные аплодисменты, Али опять наполнил рюмку; Мирас вытащил всех на середину танцевать, «молодцы»— Али опрокинул рюмку еще раз; наконец, когда все расселись и предложили ему, Али, сказать тост, он начал так: «Люди, человеки! — Затем объяснил всем значение этих слов, объяснил, что человек обязан думать о своем народе.— А вас не заботят судьбы народа, эгоисты, пустозвоны, что вас интересует, кроме собственного брюха? Не могу сидеть среди вас, мещан!» — стукнул кулаком по столу и выскочил на улицу.
Все вышли следом, стали уговаривать его, соглашаться с ним: «Твоя правда, мы виноваты, мы исправимся»; просили вернуться, но он ничего не хотел слушать и ушел.
Когда гости разошлись, Мамыржан долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Кадиша была в своих заботах, убирала со стола, мыла посуду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137