Он боится запалить лошадь.
Вторые сани немного отстали от первых, Пауль подгоняет коня вожжами, Тони кричит: «Мику!»— и они почти догоняют отцовские сани. Батрак, который до поездки в Хару сидел в санях Тони и правил лошадьми, теперь в первых санях.
Лошадь Пауля и Тони не может сразу же сбавить ход и касается мордой Пээтера Гульдена. Он пытается обернуться и, увидев, что вожжи в руках Пауля, кричит:
— Хэлло, господин Лайд! Как вам нравится прогулка? Славная погода!
— Славная погода и прогулка тоже! — весело отвечает Пауль.
— А что там, впереди, собираются делать наши молодожены?— озорно спрашивает Тони.
Госпожа Лийза — она в прекрасном настроении — замышляет спросить у молодых, как здоровье, но в последнюю минуту соображает, что это бестактно, и только кричит:
— А как дела у вас?
— Спасибо! У нашего кучера и права есть, а у вас-то, пожалуй, нет?
Те, что впереди, не берут в толк, что это за «права кучера». Пээтер откликается, лишь бы ответить: «Да уж, у нас нет!» — и понукает лошадь. Лошадь пускается рысью, но сейчас же переходит на шаг.
Вот и другие лошади приближаются чередой. Батрак из Тапурлы, Юхан, сходит с передних саней, и с других саней спрыгивают люди и идут рядом. Доносятся гомон, смех, шутки, особенно в хвосте, впереди же как будто потише — здесь господин пастор и барская чета из Тапурлы.
Пастор Лайд прислушивается, но не может уловить из- за шума и звона колокольчиков голоса тех, из Нээме.
Он успокаивает себя: если бы он не сел в сани Тони, тем самым обидел бы и Тони саму, и Гульдена и как бы похвалился своей «дружбой с бедняками».
Передавая вожжи Паулю, Тони спрятала руки под полсть, пригибается у всех на виду к Паулю, и как бы нечаянно рука ее в мягкой шерстяной перчатке опускается на колено мужчины.
Пауль все больше проникается приязнью к девушке. В этом есть нечто от гипноза. Он ощущает, как слабеет его сопротивление, но он и не хочет противиться чарам Тони.
Ведь сейчас рождество, все сбросили с плеч тяжелое бремя буден, все веселы. Ведь он же едет в одних санях с той Тони, которая жила в мечтах его детства.
Вокруг звон колокольчиков, длинная вереница повозок, звезды на безоблачном зимнем небе, впереди мигающий глаз маяка Весилоо, и далеко на северо-западе, в открытом море, свободном от льда, звучит приглушенный хорал Безумного утеса.
Даже у самого господа бога вряд ли есть возражения против всей этой красоты и блаженства.
Тони придвигается к Паулю, сжимая тонкими пальцами его колено. Спрашивает очень тихо, едва слышно:
— Пауль?
— Да, Тони?!
Пастор Лайд теряет над собой контроль. Он оставляет вожжи в левой руке, а правую тянет под полсть, чтобы поймать на своем колене очаровательную шалунью. Схватив Тони за запястье, он чувствует, как мягкие пальцы выскальзывают из перчатки, а потом выхватывают из его руки и саму перчатку, засовывают ее в карман Пауля.
Они почти не замечают, как снова раздваивается вереница саней и как их чалый сам, безо всякого принуждения, ускоряет бег.
И они сидят плечо к плечу, сжимая друг другу руки, не произнося ни слова. Им так хорошо, в голове ни единой мысли, все подчинено чувству. Пауль уже не помнит о Лиде, едущей следом, и Тони не вспоминает о прежних своих увлечениях. Тони говорит:
— Ты очень хороший, Пауль!
Пастор Лайд потерял способность рассуждать здраво.
— Правда?— только и спрашивает он.
— Ты добился большего, чем кто-либо из нашего выпуска в гимназии... Я еще тогда чувствовала... ты был...
— А... Феликс Лаурсон, Карл Мете... и ты сама?
— Я?— улыбается Тони.— Я сама по милости отца бухгалтер в его конторе! Если бы ты знал, как мне осточертели эти сальдо, пассивы и балансы! Так и сама превратишься в какой-нибудь «баланс»!
— А Лаурисон и... Мете?— трезвея, спрашивает Лайд, отстраняется от Тони и убирает руку. Но Тони пытается снова поймать ее и пододвигается к нему еще теснее.
— Ты замерзнешь, Пауль... Лаурисон, господи, да, Феликс, в самом деле, мы были с ним хорошие друзья и... может быть, больше того, но теперь уже нет, хотя он изредка и пишет мне. Ты, наверное, сам знаешь, он офицер на минном крейсере. Феликс был при деле, особенно в военном училище, но потом предался удовольствиям и растратил себя... Конечно, у него красивая внешность и офицерская форма, но он какой-то пустой. Он может добиться почестей, подняться повыше и в случае войны проявить мужество, но «траектория его полета невысока», как он сам мне однажды написал... А Мете...— Тони звонко смеется.— Толстый, круглый Мете тоже в форме, и его взял к себе даже бюргермейстер. Помнишь, и он когда-то вздыхал по мне и нарочно ли, от большой ли заботы страшно похудел. Но сейчас он в столице, чиновник, в меру жизнелюбив и... замышляет вроде скоро жениться. Потом, конечно, вернется в Хару, и вы оба еще станете соседями. Расширит он отцовское дело и поведет его с таким блеском! Но ты...
Пауль с подсознательной, скрытой усмешкой слушал рассказ Тони о ее «бывших», но все же не смог отнестись к нему совсем иронически — присутствие женщины и ее голос слишком волновали его. И когда Тони прошептала: «но ты...»— он лишь сказал, пытаясь возразить:
— Господи, я, что я такое — лишь простой рыбацкий поп...
— Да, ты мог бы им быть, но ты так облагородил эту поповскую должность, что люди и сейчас уже почитают и любят тебя, будто... бог весть кого.
— Ты в чем-то права, но ты не учла все мои необычно благоприятные обстоятельства...
Тони всерьез удивилась. Она не понимает Пауля и тихо спрашивает:
— Пауль, мне неясно. Какие еще обстоятельства?
— Обычные, вполне обычные. Со стороны глядя, может, правда, показаться, что человек попал в ужасающе стесненные условия, а на деле они исключительно благоприятны для юноши, который не сгибается перед бедами. В этом случае атмосфера несчастья и нищеты становится для него идеальным тренировочным бассейном, в котором невольно приходится жить сыновьям и дочерям бога, у которых нет маменек-папенек. Это старая истина, но ее редко вспоминают. Конечно, должен быть кто-то, кто одобряет, когда человек впервые попадает в воду и делает первые попытки плыть. Но сильные и смелые обходятся и без это
го. У меня была удивительная мать, она ободряла меня простыми, идущими от сердца словами, заботилась, чтобы я не потерял веру. И когда она сама заболела проказой, именно это несчастье и вера стали силой, которая толкала меня вперед, в гору... А помощь брата, Яана. Но, пожалуй, даже смерть Яана принесла мне пользу, я остался один, совсем один — среди вас... так как вы сами оставили меня в одиночестве! Разве не так?.. И снова необычайно благоприятное обстоятельство, которого вы все — другие — были лишены. Быть одним, но все же среди остальных!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Вторые сани немного отстали от первых, Пауль подгоняет коня вожжами, Тони кричит: «Мику!»— и они почти догоняют отцовские сани. Батрак, который до поездки в Хару сидел в санях Тони и правил лошадьми, теперь в первых санях.
Лошадь Пауля и Тони не может сразу же сбавить ход и касается мордой Пээтера Гульдена. Он пытается обернуться и, увидев, что вожжи в руках Пауля, кричит:
— Хэлло, господин Лайд! Как вам нравится прогулка? Славная погода!
— Славная погода и прогулка тоже! — весело отвечает Пауль.
— А что там, впереди, собираются делать наши молодожены?— озорно спрашивает Тони.
Госпожа Лийза — она в прекрасном настроении — замышляет спросить у молодых, как здоровье, но в последнюю минуту соображает, что это бестактно, и только кричит:
— А как дела у вас?
— Спасибо! У нашего кучера и права есть, а у вас-то, пожалуй, нет?
Те, что впереди, не берут в толк, что это за «права кучера». Пээтер откликается, лишь бы ответить: «Да уж, у нас нет!» — и понукает лошадь. Лошадь пускается рысью, но сейчас же переходит на шаг.
Вот и другие лошади приближаются чередой. Батрак из Тапурлы, Юхан, сходит с передних саней, и с других саней спрыгивают люди и идут рядом. Доносятся гомон, смех, шутки, особенно в хвосте, впереди же как будто потише — здесь господин пастор и барская чета из Тапурлы.
Пастор Лайд прислушивается, но не может уловить из- за шума и звона колокольчиков голоса тех, из Нээме.
Он успокаивает себя: если бы он не сел в сани Тони, тем самым обидел бы и Тони саму, и Гульдена и как бы похвалился своей «дружбой с бедняками».
Передавая вожжи Паулю, Тони спрятала руки под полсть, пригибается у всех на виду к Паулю, и как бы нечаянно рука ее в мягкой шерстяной перчатке опускается на колено мужчины.
Пауль все больше проникается приязнью к девушке. В этом есть нечто от гипноза. Он ощущает, как слабеет его сопротивление, но он и не хочет противиться чарам Тони.
Ведь сейчас рождество, все сбросили с плеч тяжелое бремя буден, все веселы. Ведь он же едет в одних санях с той Тони, которая жила в мечтах его детства.
Вокруг звон колокольчиков, длинная вереница повозок, звезды на безоблачном зимнем небе, впереди мигающий глаз маяка Весилоо, и далеко на северо-западе, в открытом море, свободном от льда, звучит приглушенный хорал Безумного утеса.
Даже у самого господа бога вряд ли есть возражения против всей этой красоты и блаженства.
Тони придвигается к Паулю, сжимая тонкими пальцами его колено. Спрашивает очень тихо, едва слышно:
— Пауль?
— Да, Тони?!
Пастор Лайд теряет над собой контроль. Он оставляет вожжи в левой руке, а правую тянет под полсть, чтобы поймать на своем колене очаровательную шалунью. Схватив Тони за запястье, он чувствует, как мягкие пальцы выскальзывают из перчатки, а потом выхватывают из его руки и саму перчатку, засовывают ее в карман Пауля.
Они почти не замечают, как снова раздваивается вереница саней и как их чалый сам, безо всякого принуждения, ускоряет бег.
И они сидят плечо к плечу, сжимая друг другу руки, не произнося ни слова. Им так хорошо, в голове ни единой мысли, все подчинено чувству. Пауль уже не помнит о Лиде, едущей следом, и Тони не вспоминает о прежних своих увлечениях. Тони говорит:
— Ты очень хороший, Пауль!
Пастор Лайд потерял способность рассуждать здраво.
— Правда?— только и спрашивает он.
— Ты добился большего, чем кто-либо из нашего выпуска в гимназии... Я еще тогда чувствовала... ты был...
— А... Феликс Лаурсон, Карл Мете... и ты сама?
— Я?— улыбается Тони.— Я сама по милости отца бухгалтер в его конторе! Если бы ты знал, как мне осточертели эти сальдо, пассивы и балансы! Так и сама превратишься в какой-нибудь «баланс»!
— А Лаурисон и... Мете?— трезвея, спрашивает Лайд, отстраняется от Тони и убирает руку. Но Тони пытается снова поймать ее и пододвигается к нему еще теснее.
— Ты замерзнешь, Пауль... Лаурисон, господи, да, Феликс, в самом деле, мы были с ним хорошие друзья и... может быть, больше того, но теперь уже нет, хотя он изредка и пишет мне. Ты, наверное, сам знаешь, он офицер на минном крейсере. Феликс был при деле, особенно в военном училище, но потом предался удовольствиям и растратил себя... Конечно, у него красивая внешность и офицерская форма, но он какой-то пустой. Он может добиться почестей, подняться повыше и в случае войны проявить мужество, но «траектория его полета невысока», как он сам мне однажды написал... А Мете...— Тони звонко смеется.— Толстый, круглый Мете тоже в форме, и его взял к себе даже бюргермейстер. Помнишь, и он когда-то вздыхал по мне и нарочно ли, от большой ли заботы страшно похудел. Но сейчас он в столице, чиновник, в меру жизнелюбив и... замышляет вроде скоро жениться. Потом, конечно, вернется в Хару, и вы оба еще станете соседями. Расширит он отцовское дело и поведет его с таким блеском! Но ты...
Пауль с подсознательной, скрытой усмешкой слушал рассказ Тони о ее «бывших», но все же не смог отнестись к нему совсем иронически — присутствие женщины и ее голос слишком волновали его. И когда Тони прошептала: «но ты...»— он лишь сказал, пытаясь возразить:
— Господи, я, что я такое — лишь простой рыбацкий поп...
— Да, ты мог бы им быть, но ты так облагородил эту поповскую должность, что люди и сейчас уже почитают и любят тебя, будто... бог весть кого.
— Ты в чем-то права, но ты не учла все мои необычно благоприятные обстоятельства...
Тони всерьез удивилась. Она не понимает Пауля и тихо спрашивает:
— Пауль, мне неясно. Какие еще обстоятельства?
— Обычные, вполне обычные. Со стороны глядя, может, правда, показаться, что человек попал в ужасающе стесненные условия, а на деле они исключительно благоприятны для юноши, который не сгибается перед бедами. В этом случае атмосфера несчастья и нищеты становится для него идеальным тренировочным бассейном, в котором невольно приходится жить сыновьям и дочерям бога, у которых нет маменек-папенек. Это старая истина, но ее редко вспоминают. Конечно, должен быть кто-то, кто одобряет, когда человек впервые попадает в воду и делает первые попытки плыть. Но сильные и смелые обходятся и без это
го. У меня была удивительная мать, она ободряла меня простыми, идущими от сердца словами, заботилась, чтобы я не потерял веру. И когда она сама заболела проказой, именно это несчастье и вера стали силой, которая толкала меня вперед, в гору... А помощь брата, Яана. Но, пожалуй, даже смерть Яана принесла мне пользу, я остался один, совсем один — среди вас... так как вы сами оставили меня в одиночестве! Разве не так?.. И снова необычайно благоприятное обстоятельство, которого вы все — другие — были лишены. Быть одним, но все же среди остальных!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34