Если на людей падет кара небесная за их грехи, виноваты ли в чем-то животные, почему должны страдать и они?
До сих пор от матери нет ни весточки.
Деревенские, идя дорогой мимо Мяннику, к берегу, все будто воды в рот набрали при виде парнишек. Да, они вроде слышали, что их мать в Ватку, но ее ведь взяли туда только для осмотра. Но и сами говорящие не верят этому слову—«осмотр», «обследование», почти не верят ему и братья из Мяннику.
И все же в них еще теплится надежда.
Она остывает и гаснет утром в среду, когда на море тарахтит моторка, тянущая за собой пустую, скачущую, будто щенок, рыбацкую лодку. Моторка везет на Весилоо врачей из Хары и из Ватку, сестру милосердия и полицейского офицера, констебля, из Хары. Когда все вчетвером, предводительство констеблем, они направляются через деревню к усадебке Мяннйку, братьями овладевает ужас, они страшатся, что их заберут и отправят в Ватку. Они убегают из дома в сосняк, а когда за ними приходят и туда, мальчишки припускаются к морю через можжевельниковую поросль. И вот впереди море, и им уже некуда скрываться. «Мы не прокаженные, мы не прокаженные!»— кричат они констеблю, который как представитель закона следует за ними первый.
За констеблем идут два врача, сестра милосердия и, отставая на несколько десятков шагов, целая толпа деревенских. Крики мольбы, издаваемые братьями, действуют на людей, у многих слезы набегают на глаза, лица врачей становятся строже, печальнее. Оба врача пытаются успокоить парнишек, мол, и мать у них скоро поправится и вернется домой. Но ребята уже не верят ничему и никому, они прямо в одежде лезут в море. Берег в этом месте обрывистый, вскоре под ногами Пауля и Яана пропадает дно, и они плывут к отмели Урвераху, до которой отсюда полкилометра. Словно два тюленьих детеныша, они порой поднимают голову и оглядываются.
— Утонут! Они утонут!— слышатся голоса с берега.
Констебль ступает по воде вслед за ними, пока вода не доходит ему до груди, он, видимо, не уверен, что сможет далеко плыть, и возвращается на берег. Вблизи нет ни одной лодки — все лодки на приколе у нижней бухты. И пока на берегу ходят туда-сюда, кричат братьям, уговаривая их, машут рукой, ноги Яана касаются дна отмели.
На отмели Урвераху нет ни деревца, ни куста, только громадные камни. Дрожа от усталости, парни прячутся под один из таких утесов, поглядывая из-за него на берег Весилоо. Констебль, врачи и деревенские совещаются между собой — ветер от Урвераху, голоса не доносятся,— все расходятся. Боятся, наверное, что ребята, убегая с Урвераху, могут утонуть в море, и решают пока оставить их в покое.
А братья в самом деле бегут с Урвераху на отмель Някираху. Море между двумя этими банками не столь глубокое, как от Весилоо до Урвераху. И все же, переплывая пролив, Паулю, он помоложе и послабее брата, пришлось позвать его на помощь. Наконец оба находят под можжевельниками прибежище от своих преследователей и от ветра, и под теплым полуденным солнцем их одежда подсыхает.
Някираху на сегодня так и остается их прибежищем. Возвращаться они не решаются, идти дальше не могут — впереди нет больше ни острова, ни банок, только открытое глубокое море. Солнце, правда, сушит одежду, но братья голодны, есть нечего, разве что ягоды с кустов. Яйца морские птицы уже не высиживают, в гнездах вылупились птенцы.
Безнадежность и усталость все сильнее охватывают братьев. И перед зарею следующего дня их, сонных, настигает здесь констебль; бежать они и не пытаются. Их усаживают в лодку дядюшки Нээме, и вскоре после восхода солнца парнишки оказываются в Харе, под охраной констебля.
Вечером, все еще в сопровождении констебля, их отвозят на Весилоо. Теперь представитель власти уже не боится, что они убегут от него: врачи признали их здоровыми; им придется только время от времени ходить к врачу на осмотр, но о жизни их нужно позаботиться. Жилой дом, мебель, и одежда, и прочий скарб были подвергнуты дезинфекции. И никто из братьев еще не может стать хозяином усадебки Мяннику. Государственный, волостной и церковный налоги должны быть уплачены в срок, придется найти человека, который поручился бы за их уплату. Законная наследница Мяннику — вдова Михкеля Лайда — Лээна Лайд больна проказой, сейчас она в Ватку и, пожалуй, так и останется там, на нее уже нельзя возлагать обязанности налогоплательщика, она уже лишена гражданских прав и обязанностей. А хуторок Мяннику существует.
Много пришлось констеблю убеждать и доказывать, прежде чем Лаэс из Нээме пообещал взять временно под свой присмотр хуторок Мяннику. Все жалели Лээну и ее сыновей и были согласны выплатить за них налоги, готовы были собрать деньги для мальчишек, но никто не хотел общаться с семьей Мяннику, на это констебль надеяться не мог. Разве что Лаэс и Анна из Нээме, ведь и в их семье однажды, как вспоминают старики, была такая же напасть.
Лээну день ото дня все больше одолевает в Ватку проказа, ухудшается и ее душевное состояние.
Она в отчаянии призывает господа бога спасти ее и сыновей. Когда же бог не является и Лээна начинает думать, что вдоволь взывала к нему, чтобы он внял ее мольбам, она гневается на бога и произносит его имя вместе с бранными словами.
Но ничто не может смягчить душу господа — ни молитвы, ни просьбы, ни ругань и ни угрозы. В конце концов матушка Мяннйку считает, что уже утонула в болоте — не в море, а именно в болоте,— считает себя уже мертвой и отказывается принимать пищу.
Она худеет, на лице и на всем теле ее выступает все больше пятен, в глазах ее отражается постоянный страх.
Прожив в таком состоянии два-три месяца в Ватку, в один дождливый и холодный октябрьский день она уходит в лес, где ее находят больные полумертвую от долгого голодания и холода. Костлявая, с ввалившимися от болезни глазами, матушка Мяннйку угасает в колонии прокаженных, в Ватку.
О смерти ее сообщают Лаэсу из Нээме, который в день похорон Лээны берет с собой сыновей покойной и отправляется в Ватку.
Густой туман, которого так боялась, пребывая в душевном отчаянии, Лээна, окутывает, как необозримо громадный саван, и землю, и море, и лес. Он такой непроглядный, этот туман, что Лаэс из боязни заблудиться не берется плыть по морю к берегу Хары, а берет курс вдоль гряды островов, мимо отмели Рахумаа к лодочной пристани Лайсти, где вместе с парнишками привязывает лодку. Отсюда же, через прибрежные леса, до деревни Палунымме три километра. Далее, до Ватку, еще десять.
Тихо гребут они в тумане, тихо, один за другим, ступают по земле.
И когда им случается кого-то встретить по дороге и их спрашивают, куда и зачем идут, Лаэс отвечает медлительно, низким басом помора, и в голосе его звучит скорбная суровость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
До сих пор от матери нет ни весточки.
Деревенские, идя дорогой мимо Мяннику, к берегу, все будто воды в рот набрали при виде парнишек. Да, они вроде слышали, что их мать в Ватку, но ее ведь взяли туда только для осмотра. Но и сами говорящие не верят этому слову—«осмотр», «обследование», почти не верят ему и братья из Мяннику.
И все же в них еще теплится надежда.
Она остывает и гаснет утром в среду, когда на море тарахтит моторка, тянущая за собой пустую, скачущую, будто щенок, рыбацкую лодку. Моторка везет на Весилоо врачей из Хары и из Ватку, сестру милосердия и полицейского офицера, констебля, из Хары. Когда все вчетвером, предводительство констеблем, они направляются через деревню к усадебке Мяннйку, братьями овладевает ужас, они страшатся, что их заберут и отправят в Ватку. Они убегают из дома в сосняк, а когда за ними приходят и туда, мальчишки припускаются к морю через можжевельниковую поросль. И вот впереди море, и им уже некуда скрываться. «Мы не прокаженные, мы не прокаженные!»— кричат они констеблю, который как представитель закона следует за ними первый.
За констеблем идут два врача, сестра милосердия и, отставая на несколько десятков шагов, целая толпа деревенских. Крики мольбы, издаваемые братьями, действуют на людей, у многих слезы набегают на глаза, лица врачей становятся строже, печальнее. Оба врача пытаются успокоить парнишек, мол, и мать у них скоро поправится и вернется домой. Но ребята уже не верят ничему и никому, они прямо в одежде лезут в море. Берег в этом месте обрывистый, вскоре под ногами Пауля и Яана пропадает дно, и они плывут к отмели Урвераху, до которой отсюда полкилометра. Словно два тюленьих детеныша, они порой поднимают голову и оглядываются.
— Утонут! Они утонут!— слышатся голоса с берега.
Констебль ступает по воде вслед за ними, пока вода не доходит ему до груди, он, видимо, не уверен, что сможет далеко плыть, и возвращается на берег. Вблизи нет ни одной лодки — все лодки на приколе у нижней бухты. И пока на берегу ходят туда-сюда, кричат братьям, уговаривая их, машут рукой, ноги Яана касаются дна отмели.
На отмели Урвераху нет ни деревца, ни куста, только громадные камни. Дрожа от усталости, парни прячутся под один из таких утесов, поглядывая из-за него на берег Весилоо. Констебль, врачи и деревенские совещаются между собой — ветер от Урвераху, голоса не доносятся,— все расходятся. Боятся, наверное, что ребята, убегая с Урвераху, могут утонуть в море, и решают пока оставить их в покое.
А братья в самом деле бегут с Урвераху на отмель Някираху. Море между двумя этими банками не столь глубокое, как от Весилоо до Урвераху. И все же, переплывая пролив, Паулю, он помоложе и послабее брата, пришлось позвать его на помощь. Наконец оба находят под можжевельниками прибежище от своих преследователей и от ветра, и под теплым полуденным солнцем их одежда подсыхает.
Някираху на сегодня так и остается их прибежищем. Возвращаться они не решаются, идти дальше не могут — впереди нет больше ни острова, ни банок, только открытое глубокое море. Солнце, правда, сушит одежду, но братья голодны, есть нечего, разве что ягоды с кустов. Яйца морские птицы уже не высиживают, в гнездах вылупились птенцы.
Безнадежность и усталость все сильнее охватывают братьев. И перед зарею следующего дня их, сонных, настигает здесь констебль; бежать они и не пытаются. Их усаживают в лодку дядюшки Нээме, и вскоре после восхода солнца парнишки оказываются в Харе, под охраной констебля.
Вечером, все еще в сопровождении констебля, их отвозят на Весилоо. Теперь представитель власти уже не боится, что они убегут от него: врачи признали их здоровыми; им придется только время от времени ходить к врачу на осмотр, но о жизни их нужно позаботиться. Жилой дом, мебель, и одежда, и прочий скарб были подвергнуты дезинфекции. И никто из братьев еще не может стать хозяином усадебки Мяннику. Государственный, волостной и церковный налоги должны быть уплачены в срок, придется найти человека, который поручился бы за их уплату. Законная наследница Мяннику — вдова Михкеля Лайда — Лээна Лайд больна проказой, сейчас она в Ватку и, пожалуй, так и останется там, на нее уже нельзя возлагать обязанности налогоплательщика, она уже лишена гражданских прав и обязанностей. А хуторок Мяннику существует.
Много пришлось констеблю убеждать и доказывать, прежде чем Лаэс из Нээме пообещал взять временно под свой присмотр хуторок Мяннику. Все жалели Лээну и ее сыновей и были согласны выплатить за них налоги, готовы были собрать деньги для мальчишек, но никто не хотел общаться с семьей Мяннику, на это констебль надеяться не мог. Разве что Лаэс и Анна из Нээме, ведь и в их семье однажды, как вспоминают старики, была такая же напасть.
Лээну день ото дня все больше одолевает в Ватку проказа, ухудшается и ее душевное состояние.
Она в отчаянии призывает господа бога спасти ее и сыновей. Когда же бог не является и Лээна начинает думать, что вдоволь взывала к нему, чтобы он внял ее мольбам, она гневается на бога и произносит его имя вместе с бранными словами.
Но ничто не может смягчить душу господа — ни молитвы, ни просьбы, ни ругань и ни угрозы. В конце концов матушка Мяннйку считает, что уже утонула в болоте — не в море, а именно в болоте,— считает себя уже мертвой и отказывается принимать пищу.
Она худеет, на лице и на всем теле ее выступает все больше пятен, в глазах ее отражается постоянный страх.
Прожив в таком состоянии два-три месяца в Ватку, в один дождливый и холодный октябрьский день она уходит в лес, где ее находят больные полумертвую от долгого голодания и холода. Костлявая, с ввалившимися от болезни глазами, матушка Мяннйку угасает в колонии прокаженных, в Ватку.
О смерти ее сообщают Лаэсу из Нээме, который в день похорон Лээны берет с собой сыновей покойной и отправляется в Ватку.
Густой туман, которого так боялась, пребывая в душевном отчаянии, Лээна, окутывает, как необозримо громадный саван, и землю, и море, и лес. Он такой непроглядный, этот туман, что Лаэс из боязни заблудиться не берется плыть по морю к берегу Хары, а берет курс вдоль гряды островов, мимо отмели Рахумаа к лодочной пристани Лайсти, где вместе с парнишками привязывает лодку. Отсюда же, через прибрежные леса, до деревни Палунымме три километра. Далее, до Ватку, еще десять.
Тихо гребут они в тумане, тихо, один за другим, ступают по земле.
И когда им случается кого-то встретить по дороге и их спрашивают, куда и зачем идут, Лаэс отвечает медлительно, низким басом помора, и в голосе его звучит скорбная суровость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34