Любовное письмо, возможно, будет лишь в придачу!»
Какое серьезное сочинение пришлось ей написать... Она же только и думала, что о Пауле!
Когда Пауль в летние каникулы приехал домой, он уже не поцеловал ее, сказав, что поцелует лишь тогда, когда она будет лучше учиться. В страхе потерять Пауля Лида на следующую зиму училась старательней, но ее письма были все же слишком ребячливыми и детскими... И тут написал ей сам Пауль.
Пусть Лида выходит замуж — сам Пауль не собирается так скоро жениться. Ему будто бы остается лишь труд и бог.
Это был, конечно, страшный удар для Лиды, но она вынесла его.
Однако все другие парни казались ей рядом с Паулем жалкими и невежественными, и хотя иные из них сближались с ней, они были чересчур напористыми и грубыми, и она отдалялась ото всех.
Все же она не могла забыть Пауля. Разве что если он был бы где-то далеко или уже женился на ком-то. Но он же пастор тут, в Харе! И год испытания Пауль провёл в Харе, а когда старый Танг уехал в Австралию, Пауля выбрали постоянным пастором.
Лида не слушала только две-три проповеди Пауля, в те воскресенья, когда из-за шторма никто не мог пробраться из Весилоо в Хару.
Пауль не был заносчив. Он бывал на Весилоо, даже посадил дома, в Мяннику, для защиты от ветра ели и собирался вскоре посадить яблони. Он смущался, когда отец и мать Лиды величали его господином и хотел, чтобы
между ними — им самим и Лидой — были прежние, сестрин братские отношения, как в детстве.
Лида пробовала так и держаться, но в ней подспудно, как подземная река, пробивалось и рвалось наружу большое чувство. Она не пыталась его скрывать не только от Пауля, но и ото всех, притворяться было трудно.
Когда порой Пауль бывал у них на Нээме, Лида готова была обнять его и целовать, как тогда, когда Пауль был еще студентом и летом работал на Весилоо, дома.
Как она мечтала иногда, чтобы Пауль был простым рыбаком. Но она не знала, любила ли бы она его тогда или нет. Если он был бы таким серьезным и хорошим, как сейчас, хотя и не таким славным... Ловил бы рыбу и работал бы, как все деревенские, и они смогли бы жить... Ели вокруг дома... яблони... маленькие дети...
Но теперь на Пауле талар пастора, церковь битком набита людьми, кругом жаркое сиянье свечей. И здесь, внизу, рядом с нею только отец, брат Оскар и впереди мать.
И мощное пенье звучит под высокими сводами церкви.
Поют последний псалом. Пастор Лайд возводит вверх разгоряченный молитвой взгляд, потом смиренно склоняется, чуть ли не касаясь лбом доски кафедры, и молящиеся видят только темные его волосы.
Пастор молится, и только после молитвы он чувствует, что готов произнести вечернюю рождественскую проповедь.
И когда он встает и смотрит поверх людских голов, перед его духовным взором рисуется в подробностях давно известная легенда. Ему и самому нравится этот красивый идиллический рассказ о младенце Иисусе, о Марии и Иосифе, о яслях, «ибо у них не было иного места в доме».
Хорал затихает. Сквозь эхо умолкающих звуков слышно, как люди захлопывают молитвенники, покашливают и сморкаются. Затем в церкви становится тихо, совсем тихо. Люди поднимают глаза, полные ожидания, и смотрят на кафедру.
Пастор ощущает вокруг себя как бы волны счастья и покоя. Сиянье свечей словно источает вокруг него улыбку.
Он берет большую книгу и спокойным голосом начинает читать рождественское евангелие, и звуки его голоса долетают до самых отдаленных уголков церкви.
«И случилось так, что слово его было о цезаре Августе, что весь мир земной должен дать окрестить себя...»
Когда он дошел до восточных владык, голос его зазвучал громко, а когда он стал читать о воинстве небесном, прихожане почти наяву увидели стаю ангелов, что трубят в свои трубы и возносят хвалу господу.
Он откладывает книгу в сторону, и перед его взором вновь предстает прочитанное. Он говорит просто, ясно, все то, что видит перед собой. И ему под силу изобразить людям в красках яркую картину; нарисовать им восточную природу, дремлющую в объятьях сна; старых пастухов с посохами, стерегущих стада на холмах под звездным сводом; Марию и Иосифа, которые, словно птицы, ищут себе пристанища, и прекрасного младенца Иисуса со странной улыбкой на устах.
Покой и радость нисходят на души слушателей, врачуя и смягчая раны, нанесенные будничной жизнью и тяжким трудом.
Сразу же после богослужения Пауль Лайд торопливо выходит из церкви, чтобы отыскать кого-нибудь из Нээме и сообщить им, что завтра он собирается к ним в гости.
Он без труда находит дядюшку и матушку Нээме, Лиду, Оскара и Сасся, желает им и другим знакомым добрых праздников, пожимает руки, поздравляет с мягкой погодой и установившейся санной дорогой и принимает благодарность за хорошую проповедь и за все прочее.
Лошади из Весилоо стоят у коновязи перед бывшей конюшней пастората.
Течет с церковного двора толпа прихожан, гомоня и восклицая, освещаемая в сумерках фонарями и карманными фонариками; широкой рекой льется в ярко освещенный центр городка — встретиться с родственниками, с друзьями, со знакомыми, с милыми своими, купить в лавках подарки на рождество.
Но недолго длится это нашествие на городок, вот уже проносятся с бубенцами под дугой, разъезжаясь, прихожане,— каждый своей дорогой — вкушать рождественские дары.
Пауль Лайд все еще в пасторском таларе, разговаривает с группой людей из Весилоо.
Вдруг с языка матушки Нээме соскальзывает, что Пауль мог бы приехать на Весилоо хоть сегодня.
Всех воодушевляет эта мысль, и хотя пастор Лайд пытается извиняться, что завтра у него церковный день, люди выдвигают тысячу возражений. Проповедь все равно будет прочитана. «Мы привезем вас сюда завтра рано утром. Вам же скучно будет одному в пустом пасторате, повеселитесь хоть разок с нами!»
Пауль в конце концов соглашается, но сперва он зайдет в дом и переоденется.
Как только он доходит до ворот пастората, чья-то теплая нежная рука хватает его запястье:
— Пауль!
Он оборачивается и видит при свете фонаря сверкающие глаза, красные пылающие губы и пряди золотых волос, выбивающиеся из-под шляпки.
— Тони! Вы... ты!
— Пауль, я искала тебя и хотела пригласить... к нам в гости! Папа, и мама, и я тоже... хотели бы увидеть тебя хоть раз... вблизи!
— Не знаю, смогу ли я так сразу пойти в город.
— Нет, не в город! Мы перебрались на рождество в Весилоо. Может, здесь, на праздники, пока...
— Я сегодня же вечером еду в Весилоо, к приемным родителям.
— Сегодня вечером?!— радостно восклицает Тони, затем говорит с мольбой:— Может, сегодня же зайдете и к нам... хотя бы ненадолго?!
Они добрались до широких ступеней парадного входа в пасторат. Очертания церкви смутно темнеют сквозь голые ветки кленов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Какое серьезное сочинение пришлось ей написать... Она же только и думала, что о Пауле!
Когда Пауль в летние каникулы приехал домой, он уже не поцеловал ее, сказав, что поцелует лишь тогда, когда она будет лучше учиться. В страхе потерять Пауля Лида на следующую зиму училась старательней, но ее письма были все же слишком ребячливыми и детскими... И тут написал ей сам Пауль.
Пусть Лида выходит замуж — сам Пауль не собирается так скоро жениться. Ему будто бы остается лишь труд и бог.
Это был, конечно, страшный удар для Лиды, но она вынесла его.
Однако все другие парни казались ей рядом с Паулем жалкими и невежественными, и хотя иные из них сближались с ней, они были чересчур напористыми и грубыми, и она отдалялась ото всех.
Все же она не могла забыть Пауля. Разве что если он был бы где-то далеко или уже женился на ком-то. Но он же пастор тут, в Харе! И год испытания Пауль провёл в Харе, а когда старый Танг уехал в Австралию, Пауля выбрали постоянным пастором.
Лида не слушала только две-три проповеди Пауля, в те воскресенья, когда из-за шторма никто не мог пробраться из Весилоо в Хару.
Пауль не был заносчив. Он бывал на Весилоо, даже посадил дома, в Мяннику, для защиты от ветра ели и собирался вскоре посадить яблони. Он смущался, когда отец и мать Лиды величали его господином и хотел, чтобы
между ними — им самим и Лидой — были прежние, сестрин братские отношения, как в детстве.
Лида пробовала так и держаться, но в ней подспудно, как подземная река, пробивалось и рвалось наружу большое чувство. Она не пыталась его скрывать не только от Пауля, но и ото всех, притворяться было трудно.
Когда порой Пауль бывал у них на Нээме, Лида готова была обнять его и целовать, как тогда, когда Пауль был еще студентом и летом работал на Весилоо, дома.
Как она мечтала иногда, чтобы Пауль был простым рыбаком. Но она не знала, любила ли бы она его тогда или нет. Если он был бы таким серьезным и хорошим, как сейчас, хотя и не таким славным... Ловил бы рыбу и работал бы, как все деревенские, и они смогли бы жить... Ели вокруг дома... яблони... маленькие дети...
Но теперь на Пауле талар пастора, церковь битком набита людьми, кругом жаркое сиянье свечей. И здесь, внизу, рядом с нею только отец, брат Оскар и впереди мать.
И мощное пенье звучит под высокими сводами церкви.
Поют последний псалом. Пастор Лайд возводит вверх разгоряченный молитвой взгляд, потом смиренно склоняется, чуть ли не касаясь лбом доски кафедры, и молящиеся видят только темные его волосы.
Пастор молится, и только после молитвы он чувствует, что готов произнести вечернюю рождественскую проповедь.
И когда он встает и смотрит поверх людских голов, перед его духовным взором рисуется в подробностях давно известная легенда. Ему и самому нравится этот красивый идиллический рассказ о младенце Иисусе, о Марии и Иосифе, о яслях, «ибо у них не было иного места в доме».
Хорал затихает. Сквозь эхо умолкающих звуков слышно, как люди захлопывают молитвенники, покашливают и сморкаются. Затем в церкви становится тихо, совсем тихо. Люди поднимают глаза, полные ожидания, и смотрят на кафедру.
Пастор ощущает вокруг себя как бы волны счастья и покоя. Сиянье свечей словно источает вокруг него улыбку.
Он берет большую книгу и спокойным голосом начинает читать рождественское евангелие, и звуки его голоса долетают до самых отдаленных уголков церкви.
«И случилось так, что слово его было о цезаре Августе, что весь мир земной должен дать окрестить себя...»
Когда он дошел до восточных владык, голос его зазвучал громко, а когда он стал читать о воинстве небесном, прихожане почти наяву увидели стаю ангелов, что трубят в свои трубы и возносят хвалу господу.
Он откладывает книгу в сторону, и перед его взором вновь предстает прочитанное. Он говорит просто, ясно, все то, что видит перед собой. И ему под силу изобразить людям в красках яркую картину; нарисовать им восточную природу, дремлющую в объятьях сна; старых пастухов с посохами, стерегущих стада на холмах под звездным сводом; Марию и Иосифа, которые, словно птицы, ищут себе пристанища, и прекрасного младенца Иисуса со странной улыбкой на устах.
Покой и радость нисходят на души слушателей, врачуя и смягчая раны, нанесенные будничной жизнью и тяжким трудом.
Сразу же после богослужения Пауль Лайд торопливо выходит из церкви, чтобы отыскать кого-нибудь из Нээме и сообщить им, что завтра он собирается к ним в гости.
Он без труда находит дядюшку и матушку Нээме, Лиду, Оскара и Сасся, желает им и другим знакомым добрых праздников, пожимает руки, поздравляет с мягкой погодой и установившейся санной дорогой и принимает благодарность за хорошую проповедь и за все прочее.
Лошади из Весилоо стоят у коновязи перед бывшей конюшней пастората.
Течет с церковного двора толпа прихожан, гомоня и восклицая, освещаемая в сумерках фонарями и карманными фонариками; широкой рекой льется в ярко освещенный центр городка — встретиться с родственниками, с друзьями, со знакомыми, с милыми своими, купить в лавках подарки на рождество.
Но недолго длится это нашествие на городок, вот уже проносятся с бубенцами под дугой, разъезжаясь, прихожане,— каждый своей дорогой — вкушать рождественские дары.
Пауль Лайд все еще в пасторском таларе, разговаривает с группой людей из Весилоо.
Вдруг с языка матушки Нээме соскальзывает, что Пауль мог бы приехать на Весилоо хоть сегодня.
Всех воодушевляет эта мысль, и хотя пастор Лайд пытается извиняться, что завтра у него церковный день, люди выдвигают тысячу возражений. Проповедь все равно будет прочитана. «Мы привезем вас сюда завтра рано утром. Вам же скучно будет одному в пустом пасторате, повеселитесь хоть разок с нами!»
Пауль в конце концов соглашается, но сперва он зайдет в дом и переоденется.
Как только он доходит до ворот пастората, чья-то теплая нежная рука хватает его запястье:
— Пауль!
Он оборачивается и видит при свете фонаря сверкающие глаза, красные пылающие губы и пряди золотых волос, выбивающиеся из-под шляпки.
— Тони! Вы... ты!
— Пауль, я искала тебя и хотела пригласить... к нам в гости! Папа, и мама, и я тоже... хотели бы увидеть тебя хоть раз... вблизи!
— Не знаю, смогу ли я так сразу пойти в город.
— Нет, не в город! Мы перебрались на рождество в Весилоо. Может, здесь, на праздники, пока...
— Я сегодня же вечером еду в Весилоо, к приемным родителям.
— Сегодня вечером?!— радостно восклицает Тони, затем говорит с мольбой:— Может, сегодня же зайдете и к нам... хотя бы ненадолго?!
Они добрались до широких ступеней парадного входа в пасторат. Очертания церкви смутно темнеют сквозь голые ветки кленов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34