От Франка Ширли пришло письмо на имя Сильвии.
– Дай мне письмо! – воскликнула Сильвия, вскочив на ноги.
– Сильвия! – ужаснулся майор.
– Что, папа?
Майор вынул письмо из кармана и, держа его в руке, заговорил:
– Дитя мое, этот человек втоптал твое имя в грязь. И после этого ты станешь читать его письмо? Неужели ты еще можешь поддерживать какие-либо отношения с ним? Неужели он имеет право сказать, что ты в его власти даже после такого оскорбления…
– Папа, но, может быть, в письме есть какое-нибудь объяснение? – робко и с мольбою спросила Сильвия.
– Объяснение? – крикнул майор. – Но какое же объяснение он может дать тебе? Я не могу позволить моей дочери читать такие объяснения. Сильвия, ты не можешь грязнить свою душу такими историями!
– Что я должна сделать? – спросила Сильвия упавшим голосом.
– То, что сделала бы на твоем месте каждая уважающая себя женщина. Верни это письмо и прибавь, что никаких писем от мистера Ширли получать не желаешь.
Сильвия упала на кровать и тихо зарыдала.
– Сильвия! – продолжал отец. – И этого человека ты любила! Он целовал твои чистые уста. Ведь он целовал тебя в Бостоне, Сильвия?
Сильвия вздрогнула и глубже зарыла в подушку свое лицо.
– И ты понимаешь, дитя мое, через два-три дня после этого он пришел в такое… такое место. Где же твоя гордость, Сильвия?
В его голосе прозвучали необычайные, повелительные нотки. Она подняла голову. Майор был бледен, как смерть, глаза его горели.
– Сильвия! – воскликнул он. – Ты Кассельмен. Довольно плакать. Встать.
Она встала, как под гипнозом. Да, это что-то значило – быть дочерью Кассельмена. Это значило, что во имя чести и гордости надо было уметь переносить все муки и пытки.
Она встала с холодным, твердым лицом.
– Ты прав, папа, он заслужил мое презрение.
– В таком случае напиши то, что я скажу тебе.
И он продиктовал ей: «Мистер Ширли, возвращаю ваше письмо непрочитанным. Всякие отношения между нами кончены. Сильвия Кассельмен».
И сознание фамильной гордости вдохнуло в нее столько решимости, что она сама надписала адрес на конверте, запечатала его и отдала отцу. И ни словом, ни движением не выдала своего волнения, пока он не вышел из комнаты и она не закрыла за ним дверь.
В последовавшие дни тоска по Франку заглушала ее гордость и всякие соображения о чести и достоинстве. Она шагала из угла в угол, задыхаясь от душивших ее рыданий, дергала свое платье, ломала руки и беззвучно шептала: «О Франк! Франк! Как ты мог!» И вновь огнем обжигал ее гнев. И она ненавидела его. Ненавидела всех мужчин. Потом опять вспомнила его милую улыбку, открытый взгляд, искренний голос и растерянно шептала: «Моя любовь! Моя любовь!»
Ради своих близких она боролась со своим чувством и со своей тоской. Но ее мучили кошмары, она металась и стонала во сне, часто громко вскрикивала. Проснувшись однажды, мокрая от слез, она услыхала подле себя тихий плач. Это мать сидела подле нее в темноте, вздрагивая от ночной прохлады, и тихо всхлипывала.
Ее окружали нежнейшими заботами, дежурили подле нее днем и ночью, предупреждали малейшее ее желание, делали попытки развлекать ее. Дядя Барри, имевший свои плантации в ста милях от Кассельмен Холла и известный на весь округ как отменный, рачительный хозяин, в самое горячее страдное время бросил хозяйство и семью и приехал за Сильвией. Он устраивал для нее охоту и назвал для нее гостей. Дядя Мандевиль приехал из Нового Орлеана, чтобы пригласить ее к себе. Он говорил всем, что, если Франк Ширли осмелится когда-либо искать встречи с его племянницей, он подстрелит его, «как собаку». И говорил он это, будучи совершенно трезвым, и все находили, что он вполне прав, и одобряли его.
О том, как зорко берегли Сильвию, она узнала, лишь когда Гарриет Аткинсон вернулась из свадебного путешествия по Средиземному морю и Нилу.
– Что это значит, Солнышко, ты не хочешь видеть меня? – спросила она.
– Не хочу видеть тебя? – удивилась Сильвия. Оказалось, что Гарриет еще неделю тому назад писала, телефонировала, приезжала сама, но ее выпроводили так бесцеремонно, что всякая другая на ее месте, конечно, смутилась бы и обиделась. Но смутить или обезоружить Гарриет Аткинсон было не так-то легко.
– Твои, вероятно, думают, что у меня к тебе поручение от Франка Ширли, – добавила она.
Лицо Сильвии потемнело, но Гарриет продолжала:
– Дорогая, на кого ты стала похожа! Просто призрак! Это ужасно! Ты слишком серьезно относишься к этому. Борегард говорит, что ты придаешь этой истории слишком большое значение. Если бы ты лучше знала мужчин…
– Не говори, Гарриет, не надо! – вскрикнула Сильвия. – Я не могу слушать таких вещей.
– Знаю, знаю, – сказала Гарриет. – Я всегда бранила тебя за это. Ты слишком много требуешь от жизни и людей. Ты предъявляешь требования к людям и вовсе не считаешься с тем, что они могут сделать и что они представляют собою.
– Ты счастлива? – спросила Сильвия, чтобы только переменить разговор.
– Не больше и не меньше, чем ждала, – ответила Гарриет. – Я знала, за кого я выхожу. Вот только нездоровилось в дороге. Путешествие было утомительное. Я рада буду зажить теперь своим домом.
Она гостила у своих родителей и через несколько дней предполагала уехать с мужем в его замок, в Чарльстоне.
– Что же, Солнышко, ты совсем порвала с ним? – спросила она.
– Разве я могла иначе поступить, Гарриет?
– Конечно, с твоей дьявольской гордостью. Достаточно того, что эта история попала в газеты. Хотя Борегард говорит, что такие вещи обычно очень быстро забываются. Все делают вид, что возмущены и негодуют. А в душе никто, поверь, не думает, что это так уж ужасно.
Гарриет жалела Франка и считала своим долгом вступиться за него. Она не подозревала, что несколько ее слов больше повредили Франку в глазах Сильвии, чем все старания ее родных. Она поняла только, что Сильвия не желает продолжать разговор на эту тему.
– Ну, что же, Солнышко, я слышала, у тебя другой обожатель? – начала она опять, помолчав немного.
– О ком ты говоришь? – рассеянно спросила Сильвия.
– О твоем голландском друге!
– О моем голландском друге? О ван Тьювере?
– Как ты проницательна, Сильвия!
– Ты уже слышала об этом? – сказала Сильвия, пропустив мимо ушей тонкую насмешку подруги.
– Слышала ли я об этом! Но ведь во всем штате теперь ни о чем другом не говорят.
Сильвия задумалась на мгновение.
– Поэтому, вероятно, говорят, что я приехала в экстренном поезде.
– Дорогая, – ответила Гарриет, – вернее потому, что он приехал в экстренном поезде.
– Он приехал? – повторила оторопевшая от изумления Сильвия.
– Но неужели ты не знаешь, что мистер ван Тьювер здесь? – в свою очередь удивилась Гарриет.
Сильвия растерянно смотрела на нее.
– Он здесь уже дня три-четыре, – продолжала Гарриет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Дай мне письмо! – воскликнула Сильвия, вскочив на ноги.
– Сильвия! – ужаснулся майор.
– Что, папа?
Майор вынул письмо из кармана и, держа его в руке, заговорил:
– Дитя мое, этот человек втоптал твое имя в грязь. И после этого ты станешь читать его письмо? Неужели ты еще можешь поддерживать какие-либо отношения с ним? Неужели он имеет право сказать, что ты в его власти даже после такого оскорбления…
– Папа, но, может быть, в письме есть какое-нибудь объяснение? – робко и с мольбою спросила Сильвия.
– Объяснение? – крикнул майор. – Но какое же объяснение он может дать тебе? Я не могу позволить моей дочери читать такие объяснения. Сильвия, ты не можешь грязнить свою душу такими историями!
– Что я должна сделать? – спросила Сильвия упавшим голосом.
– То, что сделала бы на твоем месте каждая уважающая себя женщина. Верни это письмо и прибавь, что никаких писем от мистера Ширли получать не желаешь.
Сильвия упала на кровать и тихо зарыдала.
– Сильвия! – продолжал отец. – И этого человека ты любила! Он целовал твои чистые уста. Ведь он целовал тебя в Бостоне, Сильвия?
Сильвия вздрогнула и глубже зарыла в подушку свое лицо.
– И ты понимаешь, дитя мое, через два-три дня после этого он пришел в такое… такое место. Где же твоя гордость, Сильвия?
В его голосе прозвучали необычайные, повелительные нотки. Она подняла голову. Майор был бледен, как смерть, глаза его горели.
– Сильвия! – воскликнул он. – Ты Кассельмен. Довольно плакать. Встать.
Она встала, как под гипнозом. Да, это что-то значило – быть дочерью Кассельмена. Это значило, что во имя чести и гордости надо было уметь переносить все муки и пытки.
Она встала с холодным, твердым лицом.
– Ты прав, папа, он заслужил мое презрение.
– В таком случае напиши то, что я скажу тебе.
И он продиктовал ей: «Мистер Ширли, возвращаю ваше письмо непрочитанным. Всякие отношения между нами кончены. Сильвия Кассельмен».
И сознание фамильной гордости вдохнуло в нее столько решимости, что она сама надписала адрес на конверте, запечатала его и отдала отцу. И ни словом, ни движением не выдала своего волнения, пока он не вышел из комнаты и она не закрыла за ним дверь.
В последовавшие дни тоска по Франку заглушала ее гордость и всякие соображения о чести и достоинстве. Она шагала из угла в угол, задыхаясь от душивших ее рыданий, дергала свое платье, ломала руки и беззвучно шептала: «О Франк! Франк! Как ты мог!» И вновь огнем обжигал ее гнев. И она ненавидела его. Ненавидела всех мужчин. Потом опять вспомнила его милую улыбку, открытый взгляд, искренний голос и растерянно шептала: «Моя любовь! Моя любовь!»
Ради своих близких она боролась со своим чувством и со своей тоской. Но ее мучили кошмары, она металась и стонала во сне, часто громко вскрикивала. Проснувшись однажды, мокрая от слез, она услыхала подле себя тихий плач. Это мать сидела подле нее в темноте, вздрагивая от ночной прохлады, и тихо всхлипывала.
Ее окружали нежнейшими заботами, дежурили подле нее днем и ночью, предупреждали малейшее ее желание, делали попытки развлекать ее. Дядя Барри, имевший свои плантации в ста милях от Кассельмен Холла и известный на весь округ как отменный, рачительный хозяин, в самое горячее страдное время бросил хозяйство и семью и приехал за Сильвией. Он устраивал для нее охоту и назвал для нее гостей. Дядя Мандевиль приехал из Нового Орлеана, чтобы пригласить ее к себе. Он говорил всем, что, если Франк Ширли осмелится когда-либо искать встречи с его племянницей, он подстрелит его, «как собаку». И говорил он это, будучи совершенно трезвым, и все находили, что он вполне прав, и одобряли его.
О том, как зорко берегли Сильвию, она узнала, лишь когда Гарриет Аткинсон вернулась из свадебного путешествия по Средиземному морю и Нилу.
– Что это значит, Солнышко, ты не хочешь видеть меня? – спросила она.
– Не хочу видеть тебя? – удивилась Сильвия. Оказалось, что Гарриет еще неделю тому назад писала, телефонировала, приезжала сама, но ее выпроводили так бесцеремонно, что всякая другая на ее месте, конечно, смутилась бы и обиделась. Но смутить или обезоружить Гарриет Аткинсон было не так-то легко.
– Твои, вероятно, думают, что у меня к тебе поручение от Франка Ширли, – добавила она.
Лицо Сильвии потемнело, но Гарриет продолжала:
– Дорогая, на кого ты стала похожа! Просто призрак! Это ужасно! Ты слишком серьезно относишься к этому. Борегард говорит, что ты придаешь этой истории слишком большое значение. Если бы ты лучше знала мужчин…
– Не говори, Гарриет, не надо! – вскрикнула Сильвия. – Я не могу слушать таких вещей.
– Знаю, знаю, – сказала Гарриет. – Я всегда бранила тебя за это. Ты слишком много требуешь от жизни и людей. Ты предъявляешь требования к людям и вовсе не считаешься с тем, что они могут сделать и что они представляют собою.
– Ты счастлива? – спросила Сильвия, чтобы только переменить разговор.
– Не больше и не меньше, чем ждала, – ответила Гарриет. – Я знала, за кого я выхожу. Вот только нездоровилось в дороге. Путешествие было утомительное. Я рада буду зажить теперь своим домом.
Она гостила у своих родителей и через несколько дней предполагала уехать с мужем в его замок, в Чарльстоне.
– Что же, Солнышко, ты совсем порвала с ним? – спросила она.
– Разве я могла иначе поступить, Гарриет?
– Конечно, с твоей дьявольской гордостью. Достаточно того, что эта история попала в газеты. Хотя Борегард говорит, что такие вещи обычно очень быстро забываются. Все делают вид, что возмущены и негодуют. А в душе никто, поверь, не думает, что это так уж ужасно.
Гарриет жалела Франка и считала своим долгом вступиться за него. Она не подозревала, что несколько ее слов больше повредили Франку в глазах Сильвии, чем все старания ее родных. Она поняла только, что Сильвия не желает продолжать разговор на эту тему.
– Ну, что же, Солнышко, я слышала, у тебя другой обожатель? – начала она опять, помолчав немного.
– О ком ты говоришь? – рассеянно спросила Сильвия.
– О твоем голландском друге!
– О моем голландском друге? О ван Тьювере?
– Как ты проницательна, Сильвия!
– Ты уже слышала об этом? – сказала Сильвия, пропустив мимо ушей тонкую насмешку подруги.
– Слышала ли я об этом! Но ведь во всем штате теперь ни о чем другом не говорят.
Сильвия задумалась на мгновение.
– Поэтому, вероятно, говорят, что я приехала в экстренном поезде.
– Дорогая, – ответила Гарриет, – вернее потому, что он приехал в экстренном поезде.
– Он приехал? – повторила оторопевшая от изумления Сильвия.
– Но неужели ты не знаешь, что мистер ван Тьювер здесь? – в свою очередь удивилась Гарриет.
Сильвия растерянно смотрела на нее.
– Он здесь уже дня три-четыре, – продолжала Гарриет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61