– настаивал полковник.
– Есть немец, офицер СД. – Врач поднял брови и заявил решительно: – Но как медик я возражаю, чтобы вы его сейчас допрашивали. Это может окончательно нарушить его психику. Травматические повреждения оказались весьма серьезными. – Предложил: – Если желаете, можете взглянуть на него госпитальную карту. – Объяснил: – Матерый фашист. – И тут же счел необходимым добавить: – Но мы относимся к нему не как к военному преступнику, для нас он только раненый, находящийся на излечении.
– Разрешите взглянуть, все-таки любопытно.
Врач подал Барышеву историю болезни.
«Гауптштурмфюрер Иоганн Вайс», – прочел Барышев, и ему понадобилась вся его воля, чтобы сохранить спокойствие.
– Ну, и что это за птица? – вяло спросил Барышев, жадно поглядывая на графин с водой.
– Это человек, исключительно преданный фашизму. Даже в состоянии глубокой психической травмы, сопровождающейся общей подавленностью и временным ослаблением зрения, слуха и функций конечностей, он сохраняет представление о себе как о нацистском «герое». Правда, – продолжил после небольшой паузы врач, – его психоз несколько своеобразен: ему кажется, будто он среди своих, в немецком госпитале. И, чтобы не вызывать дополнительных волнений, мы всячески стараемся не разубеждать его. Он в очень плохом состоянии, и, если узнает, что находится в плену, это может привести к летальному исходу.
– Так. – Барышев помолчал немного, потом, будто спохватившись, одобрил: – Я, конечно, не медик, но полагаю, с точки зрения психиатрии, ваш метод научно обоснован.
– Несомненно, – сказал доктор.
Барышев неверными пальцами взял папиросу, сунул ее в рот обратным концом, попытался зажечь, с отвращением бросил в пепельницу, спросил с трепетом:
– Ну, а как вы думаете – выздоровеет он?
Врач пожал плечами.
– Видите ли, – сказал он внушительно, – множественные ранения зарубцевались удовлетворительно. Но функции мозговой деятельности – это пока для нас тайна. Бывает, какой-нибудь внешний раздражитель воздействует так, что весь психический аппарат внезапно обретает утраченную устойчивость. Но может быть и обратное. Мы рассчитывали на лечение длительным сном. Этот общий отдых нервной системы дает обычно наиболее благоприятные результаты.
– И что же, он спит?
– Представьте, даже самые эффективно действующие препараты снотворного бессильны. И мало того, больной притворяется, что спит: веки его реагируют на световые раздражители, а у спящих этого не бывает.
– Слушайте, – жалобно попросил Барышев, – разрешите мне стать этим самым благотворным раздражителем. Поймите, дорогуша, это же наш товарищ и, попросту говоря, самый обыкновенный герой.
Доктор изумленно уставился на него. Барышев взмолился:
– Разрешите, а? – Признался: – Я сам волнуюсь. – Попросил: – Дайте чего-нибудь, – пощелкал пальцами, – ну, вроде валерьянки, что ли... А то, знаете, тоже нервы.
В конце концов Барышев взял себя в руки и с первой минуты, как только вошел в палату к Белову, стал держать себя так, будто они все время были вместе и он только отлучился ненадолго, а теперь вернулся. Оглядывая узкую палату и как бы примериваясь, Барышев спросил Белова:
– Ты как, не возражаешь, если мне тут, у стеночки, коечку соорудят? – Объяснил: – Я, конечно, не раненый, но для докторов был бы человек, а болезни найдутся.
И когда по просьбе Барышева в палату внесли вторую койку, он переоблачился в больничную одежду и сказал:
– Люблю полечиться, хотя и не часто доводилось. К хирургам, правда, попадал – приносили. А вот так, чтобы своими ногами прийти, – все некогда. А все-таки свой организм уважать надо: ведь благодаря ему существуем. А мы все больше так: тело вроде тары, держит тебя, – значит, порядок. – Улегся на койку, предложил: – Поспим, что ли? – Осведомился тревожно: – Ты как, не храпишь?
Белов смотрел на Барышева пристально и тревожно.
Барышев надавил на кнопку звонка и, когда пришла сестра, а за ней врач, попросил:
– Вы все-таки меня обследуйте. – Пожаловался неопределенно: – Слабость. – И похлопал себя по покатому, мускулистому плечу. Спросил: – Может, ревматизм? Или даже температура?
Пока врач и сестра занимались полковником, он вел с ними бесконечные разговоры: интересовался, есть ли в пруду возле госпиталя рыба и на что клюет, как обстоит дело со снабжением, часто ли здесь бывает кино. Когда доктор и сестра вышли, Белов спросил с усилием:
– Они русские?
– Сестра – нет, типичная украинка, а доктор – сибиряк. – И Барышев добавил: – Он военнослужащий, она вольнонаемная.
– РОА, – сказал Белов.
– Ну вот! – воскликнул Барышев. – Откуда же им взяться здесь, в советском госпитале? – Попросил ласково: – Ты, Саша, успокойся. Оцени обстановку объективно, не торопясь, с анализом всех фактов. – "Поворочался в постели. – Не спится. Тебе чего-нибудь такого не дают, чтобы с ходу в сон?
Белов прошептал:
– Дают. Но я их в руках перетираю, таблетки, а потом сдуваю, как пыль, чтобы не нашли, не знали, что я их не принял. – Сузил глаза. – Усыпить хотят, я понимаю.
– Это ты молодец, ловко придумал, – похвалил Барышев. – Однако одну одолжи от бессонницы. И себе возьми за компанию. А то я буду спать, а ты нет – неловко.
– Нет, – сказал Белов.
– Да ты что, мне не веришь? Ну, за компанию, как говорится, по одной?.. – Барышев подал Белову таблетку и стакан с водой, проследил, чтобы проглотил, погладил по плечу: – Ну вот, умница...
Снова улегся и скоро увидел, что лицо Белова обрело спокойное, усталое выражение. «Заснул, – подумал он. – Выходит, ко всему еще и этим мучил себя». Лег на спину, но сон не шел к нему, слишком взволновала его эта встреча, велико было счастье увидеть Александра Белова – Сашу Белова, как Барышев привык называть его.
Он чувствовал себя несколько виноватым...
Дело в том, что сотруднику, находящемуся в Берлине, было поручено немедленно разыскать Белова. Но он еще накануне получения задания обнаружил в архивах гестапо материалы о гибели Иоганна Вайса в автомобильной катастрофе, подтверждавшейся фотодокументами, а главное – надмогильной плитой на кладбище, что было убедительней всего.
Однако у этого сотрудника возникло естественное подозрение: будучи человеком педантичным, предполагая некую коварную махинацию СД, он продолжил дальнейшие розыски в бумагах секретных служб, а это потребовало времени.
Когда поступил запрос в Центре от «профессора» о состоянии здоровья Белова, сопровождавшийся не принятой в подобного рода официальных бумагах просьбой передать привет ему от некоей Надежды, тут встревоженный Барышев незамедлительно вылетел в Берлин и спустя два дня выехал на машине туда, где не столь еще давно происходило сражение парашютистов совместно с группой, приданной Белову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
– Есть немец, офицер СД. – Врач поднял брови и заявил решительно: – Но как медик я возражаю, чтобы вы его сейчас допрашивали. Это может окончательно нарушить его психику. Травматические повреждения оказались весьма серьезными. – Предложил: – Если желаете, можете взглянуть на него госпитальную карту. – Объяснил: – Матерый фашист. – И тут же счел необходимым добавить: – Но мы относимся к нему не как к военному преступнику, для нас он только раненый, находящийся на излечении.
– Разрешите взглянуть, все-таки любопытно.
Врач подал Барышеву историю болезни.
«Гауптштурмфюрер Иоганн Вайс», – прочел Барышев, и ему понадобилась вся его воля, чтобы сохранить спокойствие.
– Ну, и что это за птица? – вяло спросил Барышев, жадно поглядывая на графин с водой.
– Это человек, исключительно преданный фашизму. Даже в состоянии глубокой психической травмы, сопровождающейся общей подавленностью и временным ослаблением зрения, слуха и функций конечностей, он сохраняет представление о себе как о нацистском «герое». Правда, – продолжил после небольшой паузы врач, – его психоз несколько своеобразен: ему кажется, будто он среди своих, в немецком госпитале. И, чтобы не вызывать дополнительных волнений, мы всячески стараемся не разубеждать его. Он в очень плохом состоянии, и, если узнает, что находится в плену, это может привести к летальному исходу.
– Так. – Барышев помолчал немного, потом, будто спохватившись, одобрил: – Я, конечно, не медик, но полагаю, с точки зрения психиатрии, ваш метод научно обоснован.
– Несомненно, – сказал доктор.
Барышев неверными пальцами взял папиросу, сунул ее в рот обратным концом, попытался зажечь, с отвращением бросил в пепельницу, спросил с трепетом:
– Ну, а как вы думаете – выздоровеет он?
Врач пожал плечами.
– Видите ли, – сказал он внушительно, – множественные ранения зарубцевались удовлетворительно. Но функции мозговой деятельности – это пока для нас тайна. Бывает, какой-нибудь внешний раздражитель воздействует так, что весь психический аппарат внезапно обретает утраченную устойчивость. Но может быть и обратное. Мы рассчитывали на лечение длительным сном. Этот общий отдых нервной системы дает обычно наиболее благоприятные результаты.
– И что же, он спит?
– Представьте, даже самые эффективно действующие препараты снотворного бессильны. И мало того, больной притворяется, что спит: веки его реагируют на световые раздражители, а у спящих этого не бывает.
– Слушайте, – жалобно попросил Барышев, – разрешите мне стать этим самым благотворным раздражителем. Поймите, дорогуша, это же наш товарищ и, попросту говоря, самый обыкновенный герой.
Доктор изумленно уставился на него. Барышев взмолился:
– Разрешите, а? – Признался: – Я сам волнуюсь. – Попросил: – Дайте чего-нибудь, – пощелкал пальцами, – ну, вроде валерьянки, что ли... А то, знаете, тоже нервы.
В конце концов Барышев взял себя в руки и с первой минуты, как только вошел в палату к Белову, стал держать себя так, будто они все время были вместе и он только отлучился ненадолго, а теперь вернулся. Оглядывая узкую палату и как бы примериваясь, Барышев спросил Белова:
– Ты как, не возражаешь, если мне тут, у стеночки, коечку соорудят? – Объяснил: – Я, конечно, не раненый, но для докторов был бы человек, а болезни найдутся.
И когда по просьбе Барышева в палату внесли вторую койку, он переоблачился в больничную одежду и сказал:
– Люблю полечиться, хотя и не часто доводилось. К хирургам, правда, попадал – приносили. А вот так, чтобы своими ногами прийти, – все некогда. А все-таки свой организм уважать надо: ведь благодаря ему существуем. А мы все больше так: тело вроде тары, держит тебя, – значит, порядок. – Улегся на койку, предложил: – Поспим, что ли? – Осведомился тревожно: – Ты как, не храпишь?
Белов смотрел на Барышева пристально и тревожно.
Барышев надавил на кнопку звонка и, когда пришла сестра, а за ней врач, попросил:
– Вы все-таки меня обследуйте. – Пожаловался неопределенно: – Слабость. – И похлопал себя по покатому, мускулистому плечу. Спросил: – Может, ревматизм? Или даже температура?
Пока врач и сестра занимались полковником, он вел с ними бесконечные разговоры: интересовался, есть ли в пруду возле госпиталя рыба и на что клюет, как обстоит дело со снабжением, часто ли здесь бывает кино. Когда доктор и сестра вышли, Белов спросил с усилием:
– Они русские?
– Сестра – нет, типичная украинка, а доктор – сибиряк. – И Барышев добавил: – Он военнослужащий, она вольнонаемная.
– РОА, – сказал Белов.
– Ну вот! – воскликнул Барышев. – Откуда же им взяться здесь, в советском госпитале? – Попросил ласково: – Ты, Саша, успокойся. Оцени обстановку объективно, не торопясь, с анализом всех фактов. – "Поворочался в постели. – Не спится. Тебе чего-нибудь такого не дают, чтобы с ходу в сон?
Белов прошептал:
– Дают. Но я их в руках перетираю, таблетки, а потом сдуваю, как пыль, чтобы не нашли, не знали, что я их не принял. – Сузил глаза. – Усыпить хотят, я понимаю.
– Это ты молодец, ловко придумал, – похвалил Барышев. – Однако одну одолжи от бессонницы. И себе возьми за компанию. А то я буду спать, а ты нет – неловко.
– Нет, – сказал Белов.
– Да ты что, мне не веришь? Ну, за компанию, как говорится, по одной?.. – Барышев подал Белову таблетку и стакан с водой, проследил, чтобы проглотил, погладил по плечу: – Ну вот, умница...
Снова улегся и скоро увидел, что лицо Белова обрело спокойное, усталое выражение. «Заснул, – подумал он. – Выходит, ко всему еще и этим мучил себя». Лег на спину, но сон не шел к нему, слишком взволновала его эта встреча, велико было счастье увидеть Александра Белова – Сашу Белова, как Барышев привык называть его.
Он чувствовал себя несколько виноватым...
Дело в том, что сотруднику, находящемуся в Берлине, было поручено немедленно разыскать Белова. Но он еще накануне получения задания обнаружил в архивах гестапо материалы о гибели Иоганна Вайса в автомобильной катастрофе, подтверждавшейся фотодокументами, а главное – надмогильной плитой на кладбище, что было убедительней всего.
Однако у этого сотрудника возникло естественное подозрение: будучи человеком педантичным, предполагая некую коварную махинацию СД, он продолжил дальнейшие розыски в бумагах секретных служб, а это потребовало времени.
Когда поступил запрос в Центре от «профессора» о состоянии здоровья Белова, сопровождавшийся не принятой в подобного рода официальных бумагах просьбой передать привет ему от некоей Надежды, тут встревоженный Барышев незамедлительно вылетел в Берлин и спустя два дня выехал на машине туда, где не столь еще давно происходило сражение парашютистов совместно с группой, приданной Белову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147