– Скажите лучше, Карл, – спросил его профессор, – что нового вы собираетесь подарить науке?
Будгофт усмехнулся:
– Труд о влиянии тугих мундирных воротников на зрение солдат.
– Но это, скорее, медицинская проблема, – улыбнулся профессор. – Вы шутник, Карл! С вашим умом и знаниями, – льстиво добавил он, – вы давно могли бы подарить рейху что-нибудь исключительное.
– Профессор, – живо отозвалсяч Будгофт, – я весь к вашим услугам. Желаете кислотные растворители для трупов умерщвленных вами младенцев? Какая будет экономия в топливе! Ведь вы, кажется, отправляете их в крематории?
– Вам не следует много пить. И, кстати, среди моих пациентов нет никаких младенцев. Вы все преувеличиваете.
– Преуменьшаете, вы хотите сказать?
– Бросьте, Карл! Каждый из нас делает свое дело.
– Делает, но по-разному.
Профессор, будто не расслышав, услужливо наполнил коньяком узкий сверху и широкий снизу бокал, который держал в ладонях Будгофт. Тот машинально сделал несколько глотков. На впалых висках инженера выступили капельки пота. Глядя на господина Шика, он спросил:
– Слушайте, господин Шик. Знаете, как называют военнопленных у нас на стройке?
– Если нарушение не носит очень злостного характера, кладут на козлы и отпускают ни в коем случае не сыше двадцати пяти ударов по мягким частям тела.
– А кто считает эти удары?
– Конечно, сам провинившийся.
– А если он после десяти – пятнадцати ударов теряет сознание?
– Делают перерыв.
– И кто должен потом продолжить счет?
– Он же.
– Но человек, едва придя в сознание, не способен считать.
– Естественно.
– И тогда его забивают насмерть?
– Солдаты действуют по инструкции, – напомнил Шик. – Считать обязан провинившийся, и он сам виноват, если не использует предоставленного ему права. – Спросил обидчиво: – Вас самого разве не пороли в школе? И отец не порол? Странно!
Чтобы предотвратить вспышку ярости Будгофта, Вайс предложил ему прогуляться по парку. Тот, несколько смущенный своей горячностью, охотно согласился.
Темные шеренги лип с култышками обрезанных ветвей, скорлупа льда на дородках, тонкий, жалобный месяц...
Лицо Будгофта было почти таким же белым, как и его волосы.
Он сказал Вайсу с отчаянием:
– Вы не представляете, какой это яд – лагеря!..
– Почему же не представляю? – Иоганн усмехнулся. – Вы, очевидно, забыли, к какому роду службы я принадлежу?
– Но вы же не гестаповец?
Вай ответил:
– По убеждению – нет.
Будгофт подхватил оживленно:
– Вы правы, среди нас есть гестаповцы не по службе, а по образу мышления.
– Вы имеете в виду тех? – Вайс кивнул по направлению к дому.
Будгофт спросил:
– Вы считаете, что я был неправ, когда сказал, что Освенцим – центр работорговли?
– Я думаю, вы ошибаетесь.
– А почему?
– Есть и другие районы лагерей, не меньших масштабов.
– О! – радостно воскликнул Будгофт. – Эта ваша поправка дает мне надежду, что вы не осуждаете меня за мои слова.
– Напротив! Я просто считаю, что вы были не совсем точны, характеризуя ваш город.
Будгофт пожаловался:
– Гостиница, в которой я живу, переполнена представителями различных фирм, прибывшими для приобретения рабочей силы. И, поскольку я здесь уже почти абориген, они обращаются ко мне за советами. Лагерная администрация сбывает им людей, находящихся в таком состоянии, что половина их умирает в пути. Это не столько убыточно, сколько представляет некоторое неудобство для финансовой отчетности, документы которой должны сохраняться в архивах фирмы.
– И что же?
– Ну как вы не понимаете! – рассердился Будгофт. – Ведь в бухгалтерских книгах Стиннесов, Фликов, Борзигов будет значиться сотни тысяч трупов, за которые были заплачены деньги.
– А при чем здесь вы?
– Ну как же! Филиалы «Фарбен» здесь обосновались давно, и сотрудники управления рабочей силой концерна прибегали к особой бухгалтерской методике, чтобы зашифровать такого рода убытки.
– Значит, представителей других фирм заботит этическая сторона дела? – спросил Вайс.
– Да. И, очевидно, потому, что все это преступно и гнусно.
– Но это утверждено имперским правительством – значит, законно. И, как я слышал, даже установлены твердые цены, чтобы не было спекуляции людьми.
– Вы серьезно?
– А разве к этому можно относиться иначе как серьезно? – в свою очередь спросил Вайс. – Но я просто констатирую, что мы, немцы, узаконили торговлю людьми и это не совсем совпадает с общечеловеческими законами.
– Но человечество нас ненавидит! – с отчаянием воскликнул Будгофт.
– Вы полагаете, все мы, немцы, заслуживаем ненависти?
– В глазах других народов – да.
– Но вот это ваше признание свидетельствует о том, что есть разные немцы.
– Вы хотите сказать, какой я немец?
– Вы уже сказали.
– Я не все сказал. – На бледных щеках Будгофта выступили красные пятна. – Среди немецких рабочих, которые руководят на стройке военнопленными, есть такие, которые, невзирая на то, что сами могут очутиться в положении этих заключенных, оказывают им всяческую помощь. А ведь эти наши рабочие были отобраны и проверены гестапо как наиболее благонадежные и преданные рейху. Но вот недавно одного из них казнили за то, что он помог бежать группе заключенных. И он не один помогал им. Но когда беглецов поймали, они никого не выдали. Это произвело очень тяжелое впечатление на всех наших рабочих.
– Почему тяжелое?
– Ну как же! Русские – наши враги, и они могли назвать имена десятков немцев, отомстить нам, потому что всех названных, несомненно, казнили бы. А они ни одного не назвали. Во время побега они убили охранников, а наших двух рабочих только связали.
– Кажется, у советских это называется чувством пролетарской солидарности?
– Я не знаю, как это у них называется, но в результате существует предположение, что среди наших рабочих возникло нечто вроде тайной организации помощи русским.
– Вы сообщаете об этом мне как сотруднику абвера?
– Нет, отнюдь нет. Просто мне показалось, что вы... – Будгофт замялся.
– Что вам показалось? – строго спросил Вайс.
– Ну, просто, что вам не очень симпатичны гости госпожи баронессы, общество которых мы покинули.
– Вы ошибаетесь.
– Нет, – решительно объявил Будгофт, – я настолько не ошибаюсь, что заявляю вам здесь: я симпатизирую моим рабочим больше, чем всем этим господам.
– Вам не следует много пить, – мягко упрекнул его Вайс. – И еще больше не следует в таком состоянии откровенничать с кем-либо.
– Слушайте, – восторженно заявил Будгофт, – ну их к черту! – Он махнул рукой. – Поедем сейчас ко мне в Освенцим. Я вас познакомлю с чудными ребятами. Один – учитель, другой, как и я, – химик, но они, понимаете, настоящие немцы, не из коричневых.
– Есть еще другие цвета, – уклончиво заметил Вайс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147