Появление пятерых всадников взбудоражило всех. Ничего не объясняя, Синдбад на берегу выкрикнул приказ немедленно уходить в море и, бросив коня, побежал к вытащенным на песок лодкам.
Трое славян ударили плетьми своих лошадей, и те последний раз взвились в воздух, низко, над самыми волнами, перенося седоков на корабль. Немного задержался лишь Гаральд, бережно снимая со спины лошади украденную девушку. Поставив ее на песок, он на миг обнял морду черного коня — когда-то он принадлежал одному из сраженных рыцарем охранников Кощея, а теперь принадлежал победителю, но Гаральд не мог взять его с собой. Он снял с коня седло и узду и пустил его на волю.
Синдбад и матросы уже ждали рыцаря и девушку в лодке.
В тот самый миг, когда лодка уже пристала к борту корабля, на берегу показались всадники в черном. Они подскакали к самой воде и вскинули луки, но в темноте увидеть цель было трудно — только белели паруса корабля. Дождавшись, пока последний человек поднимется на борт, парусник, как живой, покачнулся на волнах и, подставив паруса ветру, пошел прочь от берега.
В лучах догорающего заката медленно пропадал вдали чужой берег. Всадники на его песке уже не были видны — остались только леса и холмы, за которыми лежали горы и долины. Ветер гнал корабль прочь в открытое море, и тот то и дело приподнимал нос, взбираясь на новую волну.
Славяне и их спутники стояли у борта, провожая глазами землю. Путь был окончен — осталось лишь вернуться назад, а там… Про то мало кто думал.
Оторвав наконец взгляд от горизонта, Буян обернулся на Гаральда и его подругу. Рыцарь одной рукой обнимал за талию девушку не старше двадцати лет. Она пугливо жалась к нему, словно не веря, что это не сон. Выскочила она ночью из терема в одной белой длинной рубахе, ниспадающей до земли, простоволосая, и теперь дрожала от пронизывающего морского ветра. Рыцарь отдал ей свой плащ. Заметив, что на них смотрят, Гаральд чуть развернул девушку к славянам и гордо молвил:
— Вот моя Джиневра!
Девушка оглянулась в их сторону и склонила белокурую головку.
— Ничего не скажешь — хороша, — согласился Буян. — За такую и умереть не жалко!
ГЛАВА 19
Всю дорогу Синдбад ждал неприятностей, но ничего не случилось. На радостях он достал для славян все карты земель к северо-востоку от Персии, так что те могли отправиться в обратный путь посуху. Гаральду и Джиневре наняли отряд в тридцать воинов — он должен был доставить их в Сирию, где те сыщут фрягов или веницейцев, с которыми вернутся домой.
Наступил день прощания. На следующее утро караван наемников выступит на запад, а трое славян пустятся напрямик к берегам Греческого моря, чтобы оттуда, обогнув Сорочинские горы, сразу попасть на родину.
Проснувшись в тот день первым, Буян вышел во двор в суету слуг, собирающих припасы в дорогу. Люди бегали, как потревоженные мураши. Немного приостановил спешку утренний намаз. Слуги и невольники-мусульмане падали на землю, обратившись спиной к восходящему солнцу. Чтобы не мешать им, Буян отошел чуть в сторону, лаская своего коня и шепотом величая его за цвет шерсти “Солнышком”.
Сзади раздалось тихое осторожное покашливание. Обернувшись, Буян нос к носу столкнулся с Гаральдом. Рыцарь был смущен и переминался с ноги на ногу. Без доспехов, в рубашке тонкого полотна, он выглядел беззащитным,
— Простите, — смущенно молвил он, — можно вас ненадолго?
Удивленный таким обращением, Буян кивнул:
— Сколько угодно. Гаральд, что с тобой?
Рыцарь потянул гусляра в сторону, уводя его в тень от забора, где их сейчас не мог видеть и слышать никто, кроме славянских лошадей.
Там он, еще раз обернувшись на молящихся истово и серьезно мусульман, вдруг опустился на колени, взял ладонь гусляра и поцеловал.
— Простите меня, святой отец, — сказал он смиренно. Буян был так удивлен, что забыл убрать руку. Он смотрел на коленопреклоненного рыцаря и никак не мог прийти в себя.
— Умоляю вас о прощении, — повторил Гаральд, — и милосердии… И прошу — отпустите мне грех…
— Ты чего? — наконец смог вымолвить Буян, порываясь поднять рыцаря с колен. — Толком объясни, что тебе от меня надо, без всего этого!
Поскольку его просил об этом сам Буян, Гаральд повиновался, но глаз не поднимал.
— Святой отец, — сказал он, — исповедуй меня.
— Слушай, ты, случаем, не пьян? Что ты от меня хочешь? Толком говори!
Гаральд весь покрылся красными пятнами, как какой-то мальчишка, но, запинаясь и пряча глаза, все же объяснил, что означает исповедь и тайна исповеди.. Поняв наконец, что от него требуется, Буян не смог удержаться от смеха.
— Нет, с тобой не соскучишься! — еле выговорил он, вытирая слезы ладонью. — То ты одно выкинешь, то другое… Ну скажи на милость, почему это я должен принимать твою исповедь?
Рыцарь был сбит с толку.
— Как — почему? — искренне удивился он. — Если я правильно понял, вы — священник… э-э… жрец вашей славянской религии, и я прибегаю к вашей помощи, как к духовному лицу!
Чтобы не ляпнуть чего-нибудь резкого, Буян закусил до боли губу.
— Я — волхв, — поправил он, — почти волхв, а волхвы…— Он поглядел на поникшее лицо Гаральда и сжалился, — волхвы еще ни разу не принимали исповеди — моя религия запрещает раскрывать тайны души.
— Но я прошу только выслушать меня!
— И потом, ты ведь христианин, а я — языческий… жрец, по твоим же словам, я — враг рода человеческого, — осторожно добавил гусляр.
— Но я об этом и хотел поговорить с вами! — пылко воскликнул Гаральд, опять припадая на колено. — Вы должны меня выслушать и понять, что я не могу больше молчать!.. Я прошу у вас всех прощения — и у вас, и у князя, и у этого юноши Мечислава. Простите меня — я ошибался в вас, славянах. Я думал, что вы — язычники, суть слуги сатаны и подлежите уничтожению. И я даже хотел убить вас неоднократно, но ваши и мой боги объединились и отвели мою руку, дабы она не совершила святотатства. На вас благословение Божие, и я сам был этому свидетелем, а посему не могу молчать — отпустите мне мой грех!
— Но я не держу на тебя зла! — попробовал возразить Буян.
— У нас в Англии еще осталось много мест, где люди поклоняются идолам и кладут им требы, — продолжал Гаральд. — Раньше я считал за честь разрушить чье-то капище, но теперь мне стыдно за это — я ничего не знал об этих людях, как я мог судить верно тех, кого не знал! И вас троих — тоже… Вы помните наши споры о Боге и дьяволе? Я думал, что Бог лишь с нами, христианами, а теперь понял, что Он — с теми, кто стоит за правое дело, и не важно при этом, кто этот человек — мусульманин, христианин или язычник. Я клянусь, что теперь буду иным и детей своих воспитаю в почитании и уважении к чужим святыням… Простите меня, если сможете!
Он смотрел в землю и не видел, что Буян снисходительно улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Трое славян ударили плетьми своих лошадей, и те последний раз взвились в воздух, низко, над самыми волнами, перенося седоков на корабль. Немного задержался лишь Гаральд, бережно снимая со спины лошади украденную девушку. Поставив ее на песок, он на миг обнял морду черного коня — когда-то он принадлежал одному из сраженных рыцарем охранников Кощея, а теперь принадлежал победителю, но Гаральд не мог взять его с собой. Он снял с коня седло и узду и пустил его на волю.
Синдбад и матросы уже ждали рыцаря и девушку в лодке.
В тот самый миг, когда лодка уже пристала к борту корабля, на берегу показались всадники в черном. Они подскакали к самой воде и вскинули луки, но в темноте увидеть цель было трудно — только белели паруса корабля. Дождавшись, пока последний человек поднимется на борт, парусник, как живой, покачнулся на волнах и, подставив паруса ветру, пошел прочь от берега.
В лучах догорающего заката медленно пропадал вдали чужой берег. Всадники на его песке уже не были видны — остались только леса и холмы, за которыми лежали горы и долины. Ветер гнал корабль прочь в открытое море, и тот то и дело приподнимал нос, взбираясь на новую волну.
Славяне и их спутники стояли у борта, провожая глазами землю. Путь был окончен — осталось лишь вернуться назад, а там… Про то мало кто думал.
Оторвав наконец взгляд от горизонта, Буян обернулся на Гаральда и его подругу. Рыцарь одной рукой обнимал за талию девушку не старше двадцати лет. Она пугливо жалась к нему, словно не веря, что это не сон. Выскочила она ночью из терема в одной белой длинной рубахе, ниспадающей до земли, простоволосая, и теперь дрожала от пронизывающего морского ветра. Рыцарь отдал ей свой плащ. Заметив, что на них смотрят, Гаральд чуть развернул девушку к славянам и гордо молвил:
— Вот моя Джиневра!
Девушка оглянулась в их сторону и склонила белокурую головку.
— Ничего не скажешь — хороша, — согласился Буян. — За такую и умереть не жалко!
ГЛАВА 19
Всю дорогу Синдбад ждал неприятностей, но ничего не случилось. На радостях он достал для славян все карты земель к северо-востоку от Персии, так что те могли отправиться в обратный путь посуху. Гаральду и Джиневре наняли отряд в тридцать воинов — он должен был доставить их в Сирию, где те сыщут фрягов или веницейцев, с которыми вернутся домой.
Наступил день прощания. На следующее утро караван наемников выступит на запад, а трое славян пустятся напрямик к берегам Греческого моря, чтобы оттуда, обогнув Сорочинские горы, сразу попасть на родину.
Проснувшись в тот день первым, Буян вышел во двор в суету слуг, собирающих припасы в дорогу. Люди бегали, как потревоженные мураши. Немного приостановил спешку утренний намаз. Слуги и невольники-мусульмане падали на землю, обратившись спиной к восходящему солнцу. Чтобы не мешать им, Буян отошел чуть в сторону, лаская своего коня и шепотом величая его за цвет шерсти “Солнышком”.
Сзади раздалось тихое осторожное покашливание. Обернувшись, Буян нос к носу столкнулся с Гаральдом. Рыцарь был смущен и переминался с ноги на ногу. Без доспехов, в рубашке тонкого полотна, он выглядел беззащитным,
— Простите, — смущенно молвил он, — можно вас ненадолго?
Удивленный таким обращением, Буян кивнул:
— Сколько угодно. Гаральд, что с тобой?
Рыцарь потянул гусляра в сторону, уводя его в тень от забора, где их сейчас не мог видеть и слышать никто, кроме славянских лошадей.
Там он, еще раз обернувшись на молящихся истово и серьезно мусульман, вдруг опустился на колени, взял ладонь гусляра и поцеловал.
— Простите меня, святой отец, — сказал он смиренно. Буян был так удивлен, что забыл убрать руку. Он смотрел на коленопреклоненного рыцаря и никак не мог прийти в себя.
— Умоляю вас о прощении, — повторил Гаральд, — и милосердии… И прошу — отпустите мне грех…
— Ты чего? — наконец смог вымолвить Буян, порываясь поднять рыцаря с колен. — Толком объясни, что тебе от меня надо, без всего этого!
Поскольку его просил об этом сам Буян, Гаральд повиновался, но глаз не поднимал.
— Святой отец, — сказал он, — исповедуй меня.
— Слушай, ты, случаем, не пьян? Что ты от меня хочешь? Толком говори!
Гаральд весь покрылся красными пятнами, как какой-то мальчишка, но, запинаясь и пряча глаза, все же объяснил, что означает исповедь и тайна исповеди.. Поняв наконец, что от него требуется, Буян не смог удержаться от смеха.
— Нет, с тобой не соскучишься! — еле выговорил он, вытирая слезы ладонью. — То ты одно выкинешь, то другое… Ну скажи на милость, почему это я должен принимать твою исповедь?
Рыцарь был сбит с толку.
— Как — почему? — искренне удивился он. — Если я правильно понял, вы — священник… э-э… жрец вашей славянской религии, и я прибегаю к вашей помощи, как к духовному лицу!
Чтобы не ляпнуть чего-нибудь резкого, Буян закусил до боли губу.
— Я — волхв, — поправил он, — почти волхв, а волхвы…— Он поглядел на поникшее лицо Гаральда и сжалился, — волхвы еще ни разу не принимали исповеди — моя религия запрещает раскрывать тайны души.
— Но я прошу только выслушать меня!
— И потом, ты ведь христианин, а я — языческий… жрец, по твоим же словам, я — враг рода человеческого, — осторожно добавил гусляр.
— Но я об этом и хотел поговорить с вами! — пылко воскликнул Гаральд, опять припадая на колено. — Вы должны меня выслушать и понять, что я не могу больше молчать!.. Я прошу у вас всех прощения — и у вас, и у князя, и у этого юноши Мечислава. Простите меня — я ошибался в вас, славянах. Я думал, что вы — язычники, суть слуги сатаны и подлежите уничтожению. И я даже хотел убить вас неоднократно, но ваши и мой боги объединились и отвели мою руку, дабы она не совершила святотатства. На вас благословение Божие, и я сам был этому свидетелем, а посему не могу молчать — отпустите мне мой грех!
— Но я не держу на тебя зла! — попробовал возразить Буян.
— У нас в Англии еще осталось много мест, где люди поклоняются идолам и кладут им требы, — продолжал Гаральд. — Раньше я считал за честь разрушить чье-то капище, но теперь мне стыдно за это — я ничего не знал об этих людях, как я мог судить верно тех, кого не знал! И вас троих — тоже… Вы помните наши споры о Боге и дьяволе? Я думал, что Бог лишь с нами, христианами, а теперь понял, что Он — с теми, кто стоит за правое дело, и не важно при этом, кто этот человек — мусульманин, христианин или язычник. Я клянусь, что теперь буду иным и детей своих воспитаю в почитании и уважении к чужим святыням… Простите меня, если сможете!
Он смотрел в землю и не видел, что Буян снисходительно улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146