Направление, по которому они двигались, шло строго на север.
Начинало темнеть, и Сережа решил не рисковать и расположиться на ночевку. Тут как раз попалось сухое возвышенное место с росшими на нем несколькими соснами.
— Шабаш, пришли, — сказал Сережа, сбрасывая с плеч мешок.
— Уже? — удивился Соболь.
— На ночлег остановимся здесь, — объяснил предводитель, — а завтра пойдем дальше.
Соболь, казалось, был разочарован. На лице его появилась кислая гримаса. Он рухнул на землю, и пока ребята собирали хворост для костра, продолжал неподвижно лежать, уставившись в темнеющее небо.
За полчаса насобирали целую гору сушняка. Развели костер, поставили вариться в котелке картошку, придвинули к огню чайник и разлеглись с подветренной стороны на предусмотрительно захваченных из детского дома стареньких одеялах. Поужинали уже почти в темноте, напились чаю. Соболь и Сморчок закурили.
— Хорошо, — неожиданно сказал Косой.
— Чего же хорошего? — немедленно откликнулся Соболь.
— Как чего? Воля!
— Воля… — насмешливо повторил Соболь. — Ну и на кой черт тебе воля?
— Дышать легче.
— Дурачье! — Соболь сплюнул в костер.
— Чего тебе все не нравится? — вступил в разговор Сморчок.
— А почему мне должно все нравиться?
— Коли не нравится, зачем пошел с нами?
— Тебя забыл спросить.
— А что, в детдоме лучше? — спросил Косой.
— Ты, Васек, вроде из колхоза?
— Ну и что?
— Хлебопашец?
— Батянька пчел имел. Пасеку. Как весна, уезжал в лес, нас с собой брал. Я лес люблю… Потом его, правда, того… Забрали. В колхоз долю не хотел вступать. Ну его и подгребли, и мать заодно. А нас в детдом… Да ты ведь знаешь.
— Вот и видно, что ты в лесу вырос. Жили в лесу, молились колесу…
— Ты что же, хочешь сказать, что я дефектный?
— Что ты, Васек, как можно, — издевательски произнес Соболь. — А я вот раньше в лесу почти и не бывал. На даче если только, да какой там лес! Я городской. Мне нравится, когда большие обставленные комнаты, красивая мебель, музыка играет, накрытый стол, гости… Чтобы свет отражался в бокале с рубиновым вином, — он, видимо, повторил слышанную когда-то фразу. — Чтобы жизнь сверкала и кипела. А что лес? Елки да палки. Тоска! — Он замолчал и уставился на огонь.
— Я вот тоже в городе вырос, — сказал Сморчок, — а я что видел? Какие там бокалы с рубиновым вином. Общий барак. Отец вечно посменно на заводе. Мать хоть и не посменно, но тоже пашет, света не видя. А музыка?.. Трофим у нас был. Машинистом на паровозе работал. Тот как подопьет, достает из-под кровати гармошку и пиликает разную ерунду. Вот и вся музыка. Вина сроду никто не употреблял, все больше «беленькую» или самогон. Недалеко от барака с завода ручей вытекал, красный такой. Вот возле этого ручья мы и резвились. Корабли пускали, лягух надували… Это спервоначалу. Потом другое занятие нашли. К ручью ходили не только мы, пацаны, но и кто постарше. Работяги с бутылкой. Парни с девками. Работяги подопьют, на солнышке их разморит, а мы тут как тут. Шмон наведем. А парень девку под кустом завалит, ну мы опять же сеанс ловим. А если парень или девка знакомые, на понт берем, мол, сейчас пойдем про вас все расскажем. Они и откупались…
— Кусочник ты! — презрительно проговорил Соболь.
— Ладно, чистоплюй, не гоношись. Матку в столовой прихватили. Проворовалась. Хищение социалистической собственности. Дали ей десятку, и… привет семье. Не знаю, что уж она за социалистическую собственность тягала, только достатка особого у нас не замечалось. Десятку-то дали с конфискацией. Пришли вещи описывать, так даже смеялись… Только матку забрали, папаша приволок откуда-то новую маму. Грех жаловаться, особо не обижала. Попробовала бы только… Короче, учебу я забросил, связался с домушниками. Ну и… По малолетству и в детдом попал. В детдоме, конечно, не так уж плохо. Кормили, простынки белые, а все же здесь лучше. В этом я с Васькой согласен. Вот найдем золотишко и заживем.
— Как же ты заживешь? — поинтересовался Соболь.
— Ну как? Известно. В Крым махну, к морю. Вино и женщины.
— Сейчас война, какой там Крым?
— Какая война! Она кончится за месяц-другой. Победоносная Красная Армия войдет в Берлин, уж поверьте мне.
— Ну-ну. Ты прямо пророк. — Соболь захохотал. — Слушай, Дикий, — обратился он Сереже, — а ты со своим золотом что делать будешь? Тоже на женщин потратишь? Ты, говорят, с поварихой Дуськой шуры-муры крутил? Было?
— Да-да, — жадно запросил Сморчок, — расскажи, Серый, какая она, Дуська? Правда ли ты ее?.. Ну расскажи? — канючил он.
Но Сережа молчал, поглощенный своими думами.
— Да ну его, — сказал Соболь. — Спит, что ли. Что там Дуська, шалашовка дешевая… С деньгами таких женщин можно отыскать. Золото будет, я через границу подамся.
— Через границу?! — изумился Сморчок. — Как это?
— Очень просто. В Турцию или Иран.
— А потом?
— Потом в Париж.
— Ну, значит, в Америку.
— Ерунда это все, — хмыкнул Сморчок. — Через границу не проберешься. Помнишь, как на политинформации рассказывали про Карацупу и его собаку, как ее там звали, Ингус или Индус…
Соболь загадочно усмехнулся.
— Было бы золото. Тогда бы никакие Карацупы не были страшны.
— А я бы в лесу остался жить, — сказал Косой. — Здесь ни войны, ни собак, ни пограничников, ни воров… Тихо, спокойно…
— Только медведи бродят, — ехидно подсказал Соболь.
— Нет, ребята, — неожиданно вступил в разговор Сережа, — в лесу нельзя. Не место тут человеку. Мы вон два года жили… Так уж лучше в тюрьме.
— А мы думали, ты спишь, — откликнулся Соболь, — так, говоришь, в лесу плохо?
— Нет, не плохо. Тут спокойно, просторно. Но не человеческий это покой. Не людской…
— А какой?
— В лесу, конечно, страшновато иногда бывает, — перебил Косой. — Особенно в таком, как этот. Здесь всякая нечисть водится.
— Какая еще нечисть?
— Лешие, лесовухи.
— Ну пошел: лешие! Бред все это!
— Не скажи, — Косой поковырял костер палкой, отчего в темное небо взвился сноп искр. — Лешие точно есть. Батянька нам часто рассказывал разные истории про леших. Вроде даже сам видел его, проклятого. Вот, помню, говорил, как его крестная пошла вместе с другими бабами на болото за ягодой. Вот, значит, они набрали полные туеса и вроде домой засобирались. Вдруг смотрят, какая-то женщина поодаль идет, вся в черном, и платок тоже черный, прямо на глаза надвинут. Они дивятся: кто, мол, такая? А та прямо в болото и идет по нему, не тонет. Те сразу поняли — лесовуха. Заманивает их, значит.
— А дальше что? — спросил Соболь.
— Да ничего. Ушла она своей дорогой.
— Так чего же не заманила?
— А вот еще был случай, — продолжил Косой, не обращая внимания на реплики Соболя, — только это давно, еще до революции случилось. Одну девчонку крестили, и тут мимо проходил какой-то старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Начинало темнеть, и Сережа решил не рисковать и расположиться на ночевку. Тут как раз попалось сухое возвышенное место с росшими на нем несколькими соснами.
— Шабаш, пришли, — сказал Сережа, сбрасывая с плеч мешок.
— Уже? — удивился Соболь.
— На ночлег остановимся здесь, — объяснил предводитель, — а завтра пойдем дальше.
Соболь, казалось, был разочарован. На лице его появилась кислая гримаса. Он рухнул на землю, и пока ребята собирали хворост для костра, продолжал неподвижно лежать, уставившись в темнеющее небо.
За полчаса насобирали целую гору сушняка. Развели костер, поставили вариться в котелке картошку, придвинули к огню чайник и разлеглись с подветренной стороны на предусмотрительно захваченных из детского дома стареньких одеялах. Поужинали уже почти в темноте, напились чаю. Соболь и Сморчок закурили.
— Хорошо, — неожиданно сказал Косой.
— Чего же хорошего? — немедленно откликнулся Соболь.
— Как чего? Воля!
— Воля… — насмешливо повторил Соболь. — Ну и на кой черт тебе воля?
— Дышать легче.
— Дурачье! — Соболь сплюнул в костер.
— Чего тебе все не нравится? — вступил в разговор Сморчок.
— А почему мне должно все нравиться?
— Коли не нравится, зачем пошел с нами?
— Тебя забыл спросить.
— А что, в детдоме лучше? — спросил Косой.
— Ты, Васек, вроде из колхоза?
— Ну и что?
— Хлебопашец?
— Батянька пчел имел. Пасеку. Как весна, уезжал в лес, нас с собой брал. Я лес люблю… Потом его, правда, того… Забрали. В колхоз долю не хотел вступать. Ну его и подгребли, и мать заодно. А нас в детдом… Да ты ведь знаешь.
— Вот и видно, что ты в лесу вырос. Жили в лесу, молились колесу…
— Ты что же, хочешь сказать, что я дефектный?
— Что ты, Васек, как можно, — издевательски произнес Соболь. — А я вот раньше в лесу почти и не бывал. На даче если только, да какой там лес! Я городской. Мне нравится, когда большие обставленные комнаты, красивая мебель, музыка играет, накрытый стол, гости… Чтобы свет отражался в бокале с рубиновым вином, — он, видимо, повторил слышанную когда-то фразу. — Чтобы жизнь сверкала и кипела. А что лес? Елки да палки. Тоска! — Он замолчал и уставился на огонь.
— Я вот тоже в городе вырос, — сказал Сморчок, — а я что видел? Какие там бокалы с рубиновым вином. Общий барак. Отец вечно посменно на заводе. Мать хоть и не посменно, но тоже пашет, света не видя. А музыка?.. Трофим у нас был. Машинистом на паровозе работал. Тот как подопьет, достает из-под кровати гармошку и пиликает разную ерунду. Вот и вся музыка. Вина сроду никто не употреблял, все больше «беленькую» или самогон. Недалеко от барака с завода ручей вытекал, красный такой. Вот возле этого ручья мы и резвились. Корабли пускали, лягух надували… Это спервоначалу. Потом другое занятие нашли. К ручью ходили не только мы, пацаны, но и кто постарше. Работяги с бутылкой. Парни с девками. Работяги подопьют, на солнышке их разморит, а мы тут как тут. Шмон наведем. А парень девку под кустом завалит, ну мы опять же сеанс ловим. А если парень или девка знакомые, на понт берем, мол, сейчас пойдем про вас все расскажем. Они и откупались…
— Кусочник ты! — презрительно проговорил Соболь.
— Ладно, чистоплюй, не гоношись. Матку в столовой прихватили. Проворовалась. Хищение социалистической собственности. Дали ей десятку, и… привет семье. Не знаю, что уж она за социалистическую собственность тягала, только достатка особого у нас не замечалось. Десятку-то дали с конфискацией. Пришли вещи описывать, так даже смеялись… Только матку забрали, папаша приволок откуда-то новую маму. Грех жаловаться, особо не обижала. Попробовала бы только… Короче, учебу я забросил, связался с домушниками. Ну и… По малолетству и в детдом попал. В детдоме, конечно, не так уж плохо. Кормили, простынки белые, а все же здесь лучше. В этом я с Васькой согласен. Вот найдем золотишко и заживем.
— Как же ты заживешь? — поинтересовался Соболь.
— Ну как? Известно. В Крым махну, к морю. Вино и женщины.
— Сейчас война, какой там Крым?
— Какая война! Она кончится за месяц-другой. Победоносная Красная Армия войдет в Берлин, уж поверьте мне.
— Ну-ну. Ты прямо пророк. — Соболь захохотал. — Слушай, Дикий, — обратился он Сереже, — а ты со своим золотом что делать будешь? Тоже на женщин потратишь? Ты, говорят, с поварихой Дуськой шуры-муры крутил? Было?
— Да-да, — жадно запросил Сморчок, — расскажи, Серый, какая она, Дуська? Правда ли ты ее?.. Ну расскажи? — канючил он.
Но Сережа молчал, поглощенный своими думами.
— Да ну его, — сказал Соболь. — Спит, что ли. Что там Дуська, шалашовка дешевая… С деньгами таких женщин можно отыскать. Золото будет, я через границу подамся.
— Через границу?! — изумился Сморчок. — Как это?
— Очень просто. В Турцию или Иран.
— А потом?
— Потом в Париж.
— Ну, значит, в Америку.
— Ерунда это все, — хмыкнул Сморчок. — Через границу не проберешься. Помнишь, как на политинформации рассказывали про Карацупу и его собаку, как ее там звали, Ингус или Индус…
Соболь загадочно усмехнулся.
— Было бы золото. Тогда бы никакие Карацупы не были страшны.
— А я бы в лесу остался жить, — сказал Косой. — Здесь ни войны, ни собак, ни пограничников, ни воров… Тихо, спокойно…
— Только медведи бродят, — ехидно подсказал Соболь.
— Нет, ребята, — неожиданно вступил в разговор Сережа, — в лесу нельзя. Не место тут человеку. Мы вон два года жили… Так уж лучше в тюрьме.
— А мы думали, ты спишь, — откликнулся Соболь, — так, говоришь, в лесу плохо?
— Нет, не плохо. Тут спокойно, просторно. Но не человеческий это покой. Не людской…
— А какой?
— В лесу, конечно, страшновато иногда бывает, — перебил Косой. — Особенно в таком, как этот. Здесь всякая нечисть водится.
— Какая еще нечисть?
— Лешие, лесовухи.
— Ну пошел: лешие! Бред все это!
— Не скажи, — Косой поковырял костер палкой, отчего в темное небо взвился сноп искр. — Лешие точно есть. Батянька нам часто рассказывал разные истории про леших. Вроде даже сам видел его, проклятого. Вот, помню, говорил, как его крестная пошла вместе с другими бабами на болото за ягодой. Вот, значит, они набрали полные туеса и вроде домой засобирались. Вдруг смотрят, какая-то женщина поодаль идет, вся в черном, и платок тоже черный, прямо на глаза надвинут. Они дивятся: кто, мол, такая? А та прямо в болото и идет по нему, не тонет. Те сразу поняли — лесовуха. Заманивает их, значит.
— А дальше что? — спросил Соболь.
— Да ничего. Ушла она своей дорогой.
— Так чего же не заманила?
— А вот еще был случай, — продолжил Косой, не обращая внимания на реплики Соболя, — только это давно, еще до революции случилось. Одну девчонку крестили, и тут мимо проходил какой-то старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107