В Эверуте ничего нет. Войны продолжались слишком долго, лето оказалось засушливым. И то, что осталось здесь, на севере, едва ли заслуживает внимания.
– То, что осталось, принадлежит моему наследственному дому, дому моих предков, – сказал он, и голос его завибрировал от гнева, хотя он говорил тихо. В нем таилась такая угроза, что отпугнула бы и разъяренного быка. – Я здесь родился.
Их взгляды замкнулись друг на друге. Гриффин видел, как чувства на ее лице сменяют одно другое. Их было гораздо больше, чем могла вместить одна минута.
Гвиневра глубоко вздохнула:
– Ну, вижу, мы снова ссоримся.
– Да.
Она развела руками:
– А было ли когда-нибудь иначе?
Гриффин отвернулся в поисках вина. Но комната была пуста, если не считать гобелена, приковавшего его взгляд, который он приказал оставить, когда его люди выносили мебель из этой комнаты.
Гриффин смотрел на ее вспыхнувшее румянцем лицо и опущенные глаза и с трудом подавлял желание улыбнуться, но все-таки сдержал себя.
Гораздо труднее было сдерживать бурные чувства, быстро сменявшие друг друга, когда эта женщина находилась не более чем в пяти футах от него.
Он подошел к двери и окликнул оруженосца.
Возможно, ожидали его приказа, а возможно, слуги были хорошо вышколены, но тотчас же раздался робкий стук в дверь. Гриффин широко распахнул ее и с мрачным видом кивнул юному пажу, стоявшему с подносом и бутылью вина на нем. Прорычал:
– Разве не нужна чаша для леди?
Кувшин поставили на подоконник, а чаша оказалась у него в руке. Он щедро плеснул в чашу вина и подал ее Гвиневре.
Потом поднес кувшин к губам и отхлебнул изрядную порцию.
Когда он снова обратил взгляд к дочери де л’Ами, она тоже воспользовалась случаем добавить в топку горючего и с такой легкостью проглотила напиток, что он только поднял брови.
– Когда мы встречались в прошлый раз, ты не умела так пить.
– Тогда у меня не было причины много пить.
Она закрыла рот, но окрашенная вином улыбка все еще оставалась на ее губах. Потом присела на край кровати, и теперь сидела, скромно сложив руки на коленях.
– Причина у тебя была, – возразил он сухо.
– Ну, может быть, и так.
Она фыркнула и посмотрела в окно.
Он смотрел на ее тонкий изящный профиль и непокорные локоны, шаловливо вьющиеся по спине, и вспоминал о том, как всего двенадцать месяцев назад его руки обвивали ее бедра и спускались ниже.
– Мне понравилось то, что этот напиток сделал с тобой, – сказал он хрипло.
И от этих простых слов внутри у Гвин все оборвалось. Огонь пробежал по ее телу. Она неуверенно поднялась с кровати.
– Право, милорд, я пойду, с твоего разрешения.
Он запрокинул голову и принялся так хохотать, что слуги, сновавшие по залу этажом ниже, замерли на месте, испуганно переглядываясь.
– Ты вдруг стала очень смиренной и послушной, Гвиневра.
Он поднял брови, молча вопрошая.
– Я решила, что самое мудрое – слушаться тебя и выполнять свои обязанности.
Он ответил полуулыбкой:
– И что это значит?
На мгновение она задержала дыхание, потом ответила:
– Я буду покладистой.
Он снова рассмеялся, и на этот раз смех его был легким; Гвиневра немного успокоилась.
– Гвиневра, я видел тебя с камнем в руке, с готовым ответом на устах и с глупыми мыслями в голове, но никогда не видел покладистой.
Она скрестила руки на груди.
– Кое-кто, милорд, находит во мне бездну прекрасных качеств и склонность проявлять добрый нрав.
– И где эти кое-кто?
Он потянулся мускулистой рукой к кувшину с вином.
– Я докажу им их глупость.
Она оторвала взгляд от его согнутой в локте руки.
– А что можно сказать о тебе? Мне приходилось видеть тебя в очень скверном настроении.
С минуту он размышлял над ее словами.
– Ты права, миледи. Мы могли бы вцепиться в глотки друг другу или научиться ладить. Я предпочитаю последнее.
Она вытянула руки ладонями вверх:
– Ну вот видишь, это наше первое соглашение.
– И ни один из нас не рассыпался на куски от проявленного усилия.
– И не взорвался от ярости.
– И не выбежал с криком из комнаты.
Ее губы дрогнули:
– Не могу себе представить, чтобы ты был на это способен.
– Я говорю о тебе, Гвиневра.
И они улыбнулись друг другу.
– Это хороший знак, – заметила Гвиневра.
– Поживем – увидим.
Глава 9
Гвиневра смотрела на свадебное платье матери, в которое была одета, вспоминала свои обещания отцу, лежавшему на смертном одре, но больше всего думала о том, что ждет ее с Гриффином Соважем после того, что уже было. Гвин настолько потонула в противоречивых чувствах, что с трудом смогла выжать из себя необходимые слова.
– Я беру тебя в мужья, – пробормотала она и, опустив голову, произнесла обеты, связавшие их юридически и духовно.
Гриффин почти не слышал бормотания священника.
Когда навстречу ему по коридору, ведущему в часовню, шла зеленоглазая Гвиневра с волосами цвета воронова крыла и алыми губами, источающими пламя, ему показалось, что стены раздвинулись. Когда она вошла в часовню, высоко неся голову, увенчанную филигранной серебряной диадемой поверх черных кудрей, маленькое каменное строение будто стало шире. И голова его наполнилась греховными мыслями. Обладающая живым умом, сильная духом, умная и забавная, она имела больше достоинств, чем он мог ожидать от жены.
Нет, решил Гриффин, когда они опустились на колени, она не похожа ни на одну женщину из тех, кого он знал.
Если бы только она не предала его.
Огромный зал, как заметил Гриффин, пульсировал легкомыслием и фривольностью, чего его прекрасная невеста не одобряла, судя по тому, что сидела, опустив глаза и сжав губы. После трех часов церемонии и пира, посвященного и победе, и обручению, столы были раздвинуты и широкое пространство главного зала стало сценой всевозможных вечерних увеселительных действ.
Он распорядился дать выступить жонглерам и борцам, что они и делали под аплодисменты и крики опьяневшей и расслабившейся толпы гостей, одобрявшей такие соревнования в противовес насилию, обычному на войне.
Смех и болтовня наполнили тридцатифутовый зал. Гриффин сидел за столом, испытывая удовлетворение.
На галерее, возвышавшейся над залом, расположились музыканты, изливавшие в огромный зал потоки музыки, и чем дольше длилось веселье, тем больше гостей покачивалось в такт мелодии.
Он повернулся лицом к залу, сосредоточив внимание на столе, за которым сидели самые выдающиеся рыцари де л’Ами, выделяясь молчаливостью на фоне бурной веселости остальных. Стройный и в то же время атлетически сложенный юноша сидел в середине. Гриффин вспомнил имя молодого человека – Джеравиус. Он заметил его еще тогда, когда перед ним предстали солдаты де л’Ами. Он привлек внимание Гриффинатем, что провел рукой по ветшающей каменной стене ласкающим движением, будто гладил любимое домашнее животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– То, что осталось, принадлежит моему наследственному дому, дому моих предков, – сказал он, и голос его завибрировал от гнева, хотя он говорил тихо. В нем таилась такая угроза, что отпугнула бы и разъяренного быка. – Я здесь родился.
Их взгляды замкнулись друг на друге. Гриффин видел, как чувства на ее лице сменяют одно другое. Их было гораздо больше, чем могла вместить одна минута.
Гвиневра глубоко вздохнула:
– Ну, вижу, мы снова ссоримся.
– Да.
Она развела руками:
– А было ли когда-нибудь иначе?
Гриффин отвернулся в поисках вина. Но комната была пуста, если не считать гобелена, приковавшего его взгляд, который он приказал оставить, когда его люди выносили мебель из этой комнаты.
Гриффин смотрел на ее вспыхнувшее румянцем лицо и опущенные глаза и с трудом подавлял желание улыбнуться, но все-таки сдержал себя.
Гораздо труднее было сдерживать бурные чувства, быстро сменявшие друг друга, когда эта женщина находилась не более чем в пяти футах от него.
Он подошел к двери и окликнул оруженосца.
Возможно, ожидали его приказа, а возможно, слуги были хорошо вышколены, но тотчас же раздался робкий стук в дверь. Гриффин широко распахнул ее и с мрачным видом кивнул юному пажу, стоявшему с подносом и бутылью вина на нем. Прорычал:
– Разве не нужна чаша для леди?
Кувшин поставили на подоконник, а чаша оказалась у него в руке. Он щедро плеснул в чашу вина и подал ее Гвиневре.
Потом поднес кувшин к губам и отхлебнул изрядную порцию.
Когда он снова обратил взгляд к дочери де л’Ами, она тоже воспользовалась случаем добавить в топку горючего и с такой легкостью проглотила напиток, что он только поднял брови.
– Когда мы встречались в прошлый раз, ты не умела так пить.
– Тогда у меня не было причины много пить.
Она закрыла рот, но окрашенная вином улыбка все еще оставалась на ее губах. Потом присела на край кровати, и теперь сидела, скромно сложив руки на коленях.
– Причина у тебя была, – возразил он сухо.
– Ну, может быть, и так.
Она фыркнула и посмотрела в окно.
Он смотрел на ее тонкий изящный профиль и непокорные локоны, шаловливо вьющиеся по спине, и вспоминал о том, как всего двенадцать месяцев назад его руки обвивали ее бедра и спускались ниже.
– Мне понравилось то, что этот напиток сделал с тобой, – сказал он хрипло.
И от этих простых слов внутри у Гвин все оборвалось. Огонь пробежал по ее телу. Она неуверенно поднялась с кровати.
– Право, милорд, я пойду, с твоего разрешения.
Он запрокинул голову и принялся так хохотать, что слуги, сновавшие по залу этажом ниже, замерли на месте, испуганно переглядываясь.
– Ты вдруг стала очень смиренной и послушной, Гвиневра.
Он поднял брови, молча вопрошая.
– Я решила, что самое мудрое – слушаться тебя и выполнять свои обязанности.
Он ответил полуулыбкой:
– И что это значит?
На мгновение она задержала дыхание, потом ответила:
– Я буду покладистой.
Он снова рассмеялся, и на этот раз смех его был легким; Гвиневра немного успокоилась.
– Гвиневра, я видел тебя с камнем в руке, с готовым ответом на устах и с глупыми мыслями в голове, но никогда не видел покладистой.
Она скрестила руки на груди.
– Кое-кто, милорд, находит во мне бездну прекрасных качеств и склонность проявлять добрый нрав.
– И где эти кое-кто?
Он потянулся мускулистой рукой к кувшину с вином.
– Я докажу им их глупость.
Она оторвала взгляд от его согнутой в локте руки.
– А что можно сказать о тебе? Мне приходилось видеть тебя в очень скверном настроении.
С минуту он размышлял над ее словами.
– Ты права, миледи. Мы могли бы вцепиться в глотки друг другу или научиться ладить. Я предпочитаю последнее.
Она вытянула руки ладонями вверх:
– Ну вот видишь, это наше первое соглашение.
– И ни один из нас не рассыпался на куски от проявленного усилия.
– И не взорвался от ярости.
– И не выбежал с криком из комнаты.
Ее губы дрогнули:
– Не могу себе представить, чтобы ты был на это способен.
– Я говорю о тебе, Гвиневра.
И они улыбнулись друг другу.
– Это хороший знак, – заметила Гвиневра.
– Поживем – увидим.
Глава 9
Гвиневра смотрела на свадебное платье матери, в которое была одета, вспоминала свои обещания отцу, лежавшему на смертном одре, но больше всего думала о том, что ждет ее с Гриффином Соважем после того, что уже было. Гвин настолько потонула в противоречивых чувствах, что с трудом смогла выжать из себя необходимые слова.
– Я беру тебя в мужья, – пробормотала она и, опустив голову, произнесла обеты, связавшие их юридически и духовно.
Гриффин почти не слышал бормотания священника.
Когда навстречу ему по коридору, ведущему в часовню, шла зеленоглазая Гвиневра с волосами цвета воронова крыла и алыми губами, источающими пламя, ему показалось, что стены раздвинулись. Когда она вошла в часовню, высоко неся голову, увенчанную филигранной серебряной диадемой поверх черных кудрей, маленькое каменное строение будто стало шире. И голова его наполнилась греховными мыслями. Обладающая живым умом, сильная духом, умная и забавная, она имела больше достоинств, чем он мог ожидать от жены.
Нет, решил Гриффин, когда они опустились на колени, она не похожа ни на одну женщину из тех, кого он знал.
Если бы только она не предала его.
Огромный зал, как заметил Гриффин, пульсировал легкомыслием и фривольностью, чего его прекрасная невеста не одобряла, судя по тому, что сидела, опустив глаза и сжав губы. После трех часов церемонии и пира, посвященного и победе, и обручению, столы были раздвинуты и широкое пространство главного зала стало сценой всевозможных вечерних увеселительных действ.
Он распорядился дать выступить жонглерам и борцам, что они и делали под аплодисменты и крики опьяневшей и расслабившейся толпы гостей, одобрявшей такие соревнования в противовес насилию, обычному на войне.
Смех и болтовня наполнили тридцатифутовый зал. Гриффин сидел за столом, испытывая удовлетворение.
На галерее, возвышавшейся над залом, расположились музыканты, изливавшие в огромный зал потоки музыки, и чем дольше длилось веселье, тем больше гостей покачивалось в такт мелодии.
Он повернулся лицом к залу, сосредоточив внимание на столе, за которым сидели самые выдающиеся рыцари де л’Ами, выделяясь молчаливостью на фоне бурной веселости остальных. Стройный и в то же время атлетически сложенный юноша сидел в середине. Гриффин вспомнил имя молодого человека – Джеравиус. Он заметил его еще тогда, когда перед ним предстали солдаты де л’Ами. Он привлек внимание Гриффинатем, что провел рукой по ветшающей каменной стене ласкающим движением, будто гладил любимое домашнее животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75