Отец Ботян протянул носовой платок, который кардинал с благодарностью принял. Он вытер глаза и хотел вернуть платок, но старый священник с улыбкой покачал головой. Менини сунул его в карман и благодарно кивнул отцу Ботяну. Затем он наконец сказал то, что собирался сказать:
— Я преклоняюсь перед вашими страданиями и вашей преданностью.
Теперь слова сами слетали с его губ, и он уверенно говорил об их вкладе в дело церкви. Под конец они вместе помолились и кардинал благословил их всех. Священники направились к двери, а Менини чувствовал, что они получили то, ради чего так далеко ехали. Менини подумал, что он тоже зарядился необходимой ему сейчас энергией и любовью. Он с болью в сердце наблюдал, как отец Панровский заковылял по толстому ковру к двери, и тут его осенило, что он может кое-что подарить этому несчастному человеку, да и самому себе. Он тихо остановил Панровского и попросил немного задержаться. Когда закрылась дверь, он подвёл священника к высокому удобному креслу, мягко усадил его и сказал:
— Я был бы вам очень благодарен, если бы вы выслушали мою исповедь.
Священник, казалось, не понял кардинала. Он поднял голову и спросил с изумлением:
— Исповедь?!
— Да, отец мой, исповедь.
Панровский был поражён. Он, конечно, слышал, что иногда такое случалось. Даже сам папа иногда просил об этом некоторых священников. Он замялся:
— Но, Ваше Высокопреосвященство… я… я… не достоин этого.
— Отец мой, я не вижу более достойного человека во всей церкви, который мог бы мне помочь. Пожалуйста, отец мой.
Отец Панровский хриплым шёпотом спросил:
— Что бы вы хотели сказать?
Кардинал заговорил негромким, но резким голосом:
— Отец мой, простите меня, ибо я согрешил. Я позволил своему желанию и намерению возобладать над моими обязанностями. Иногда я не замечаю людей, которые испытывали страдания и которые могут мне помочь.
Священник немного успокоился. Это всего лишь неизбежные угрызения совести могущественной личности. Разговор продолжал течь в том же русле, прошла минута или чуть больше. Но тут Менини задышал учащённо, он опустил голову и заговорил шёпотом. Он говорил о страшном грехе. Он задавался вопросом, совершил ли он его во имя Господа или под влиянием гордыни. Это был глас страждущей души, взывающей к человеку, прошедшему через нечеловеческие испытания. Наступила тишина, прерываемая только тиканьем часов. Это уже было слишком для отца Панровского, но ведь он слушал исповедь и должен был дать какой-то ответ; он должен был успокоить и понять. Менини ждал его слов.
— Сын мой, да, сын мой, недостойно поступать плохо, когда ты осознаешь это. Но также неверно не делать ничего против зла. Мы грешим, потому что мы — люди, а Бог нас понимает… и ты будешь прощён.
Панровский почувствовал, как ослабли руки, сжимавшие его запястья. Кардинал медленно поднял голову и перекрестился. Затем он поцеловал свой золотой нагрудный крест. Они оба встали, и Менини проводил священника до двери. Отец Панровский тихо склонил голову, поцеловав руку кардинала. Затем, с трудом разогнув спину, посмотрел Менини в глаза. У него был понимающий взгляд.
— Я буду молиться за вас, Ваше Высокопреосвященство.
— Спасибо, отец мой. Желаю вам удачной дороги. Господь с вами!
Когда закрылась дверь, Менини нащупал у себя в потайном кармане ключ от стола. Теперь пришло чувство покоя — он был в безопасности.
Глава 5
— Ты слишком привлекательна, слишком!
— Я очень сожалею, отец мой.
Ван Бурх засмеялся.
— Интересно, хоть одна женщина когда-нибудь сожалела об этом?
Он встал из-за стола и подошёл к Ане. Она была озадачена и стояла, не шевелясь, а голландец внимательно рассматривал её. Она была одета в белую блузку, синюю юбку и чёрные лаковые туфли на высоком каблуке. Ван Бурх покачал головой.
— Я заказал для тебя настоящую коммунистическую одежду и косметику. А то ты выглядишь, как модная посетительница дорогого магазина.
— Но что же я могу поделать, отец мой?
Ван Бурх пропустил вопрос мимо ушей. Он ещё раз обошёл вокруг Ани и промолвил:
— Волосы. Придётся покрасить твои волосы.
У неё были длинные пышные матово-чёрные волосы.
— Нет, что вы! Это же преступление!
— Тихо! Но сначала мы должны будем постричь тебя, Аня. Я думаю, что тебе будет к лицу что-нибудь вроде «каре». Ты не должна быть слишком привлекательной. Человек, который будет твоим «мужем», довольно симпатичен, но ты не можешь быть так красива, как сейчас.
Он посмотрел на её ноги.
— Так, высокие каблуки не подойдут. Нужны туфли без каблука!
Аня уже почти не слышала его. Она дрожала от страха за свои волосы. В душе она считала, что это единственное, что осталось от неё, как женщины. Ещё совсем маленькую монахини учили её ухаживать за волосами. И перед сном, и утром перед молитвой она долго и тщательно расчёсывала их, получая от этого огромное наслаждение. По утрам она аккуратно прятала свои волосы под накидку, чистую и накрахмаленную. Ван Бурх улыбнулся:
— Мы тебя превратим в модницу на коммунистический вкус. Не очень яркий лак на ногтях, побольше румян на щеках и толстый слой тёмной губной помады. Несколько металлических браслетов на запястья, а на шею — дешёвую серебряную цепочку со знаком "А".
Он опять обошёл вокруг неё, как бы примеривая на сестру Анну нарисованный им облик.
— Нужна ещё пара широких дешёвых поясов с металлическими пряжками… Понадобится несколько париков, и конечно, не светлых — чтобы гармонировали с цветом кожи. Так, Аня, а теперь сними туфли и пройдись по комнате.
Она сбросила туфли и прошлась перед ним несколько раз. Он опять вздохнул.
— У тебя походка монахини.
— Но ведь… Как это, походка монахини? Разве такая походка чем-нибудь отличается от обычной?
— Вот посмотри на меня.
Ван Бурх поднял голову, расправил плечи, прижал руки к телу и пошёл мелкими шажками по комнате с выражением благочестивости на лице. И Аня невольно расхохоталась. Он вдруг действительно на миг представился ей монашкой. У голландца был поразительный талант к перевоплощению, из него вышел бы неплохой комик.
— Ну а как же мне тогда ходить? — спросила Аня.
— Сейчас покажу.
Он весь как будто преобразился. Даже не сделав ни одного шага, он уже был девушкой, осознающей свою привлекательность. Его руки и ноги задвигались совершенно свободно. Он поправил воображаемую причёску и пошёл дальше. Он кидал кокетливые взгляды. Его левая рука как будто прижимала к боку воображаемую сумочку.
И опять зрительница засмеялась, но затем задумалась. Она поняла всю разницу между тем, как она привыкла держать себя на людях, и тем, как ей теперь надлежало это делать.
— Но у меня же нет вашего таланта. Как я смогу научиться так ходить?
— Я научу тебя, Аня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Я преклоняюсь перед вашими страданиями и вашей преданностью.
Теперь слова сами слетали с его губ, и он уверенно говорил об их вкладе в дело церкви. Под конец они вместе помолились и кардинал благословил их всех. Священники направились к двери, а Менини чувствовал, что они получили то, ради чего так далеко ехали. Менини подумал, что он тоже зарядился необходимой ему сейчас энергией и любовью. Он с болью в сердце наблюдал, как отец Панровский заковылял по толстому ковру к двери, и тут его осенило, что он может кое-что подарить этому несчастному человеку, да и самому себе. Он тихо остановил Панровского и попросил немного задержаться. Когда закрылась дверь, он подвёл священника к высокому удобному креслу, мягко усадил его и сказал:
— Я был бы вам очень благодарен, если бы вы выслушали мою исповедь.
Священник, казалось, не понял кардинала. Он поднял голову и спросил с изумлением:
— Исповедь?!
— Да, отец мой, исповедь.
Панровский был поражён. Он, конечно, слышал, что иногда такое случалось. Даже сам папа иногда просил об этом некоторых священников. Он замялся:
— Но, Ваше Высокопреосвященство… я… я… не достоин этого.
— Отец мой, я не вижу более достойного человека во всей церкви, который мог бы мне помочь. Пожалуйста, отец мой.
Отец Панровский хриплым шёпотом спросил:
— Что бы вы хотели сказать?
Кардинал заговорил негромким, но резким голосом:
— Отец мой, простите меня, ибо я согрешил. Я позволил своему желанию и намерению возобладать над моими обязанностями. Иногда я не замечаю людей, которые испытывали страдания и которые могут мне помочь.
Священник немного успокоился. Это всего лишь неизбежные угрызения совести могущественной личности. Разговор продолжал течь в том же русле, прошла минута или чуть больше. Но тут Менини задышал учащённо, он опустил голову и заговорил шёпотом. Он говорил о страшном грехе. Он задавался вопросом, совершил ли он его во имя Господа или под влиянием гордыни. Это был глас страждущей души, взывающей к человеку, прошедшему через нечеловеческие испытания. Наступила тишина, прерываемая только тиканьем часов. Это уже было слишком для отца Панровского, но ведь он слушал исповедь и должен был дать какой-то ответ; он должен был успокоить и понять. Менини ждал его слов.
— Сын мой, да, сын мой, недостойно поступать плохо, когда ты осознаешь это. Но также неверно не делать ничего против зла. Мы грешим, потому что мы — люди, а Бог нас понимает… и ты будешь прощён.
Панровский почувствовал, как ослабли руки, сжимавшие его запястья. Кардинал медленно поднял голову и перекрестился. Затем он поцеловал свой золотой нагрудный крест. Они оба встали, и Менини проводил священника до двери. Отец Панровский тихо склонил голову, поцеловав руку кардинала. Затем, с трудом разогнув спину, посмотрел Менини в глаза. У него был понимающий взгляд.
— Я буду молиться за вас, Ваше Высокопреосвященство.
— Спасибо, отец мой. Желаю вам удачной дороги. Господь с вами!
Когда закрылась дверь, Менини нащупал у себя в потайном кармане ключ от стола. Теперь пришло чувство покоя — он был в безопасности.
Глава 5
— Ты слишком привлекательна, слишком!
— Я очень сожалею, отец мой.
Ван Бурх засмеялся.
— Интересно, хоть одна женщина когда-нибудь сожалела об этом?
Он встал из-за стола и подошёл к Ане. Она была озадачена и стояла, не шевелясь, а голландец внимательно рассматривал её. Она была одета в белую блузку, синюю юбку и чёрные лаковые туфли на высоком каблуке. Ван Бурх покачал головой.
— Я заказал для тебя настоящую коммунистическую одежду и косметику. А то ты выглядишь, как модная посетительница дорогого магазина.
— Но что же я могу поделать, отец мой?
Ван Бурх пропустил вопрос мимо ушей. Он ещё раз обошёл вокруг Ани и промолвил:
— Волосы. Придётся покрасить твои волосы.
У неё были длинные пышные матово-чёрные волосы.
— Нет, что вы! Это же преступление!
— Тихо! Но сначала мы должны будем постричь тебя, Аня. Я думаю, что тебе будет к лицу что-нибудь вроде «каре». Ты не должна быть слишком привлекательной. Человек, который будет твоим «мужем», довольно симпатичен, но ты не можешь быть так красива, как сейчас.
Он посмотрел на её ноги.
— Так, высокие каблуки не подойдут. Нужны туфли без каблука!
Аня уже почти не слышала его. Она дрожала от страха за свои волосы. В душе она считала, что это единственное, что осталось от неё, как женщины. Ещё совсем маленькую монахини учили её ухаживать за волосами. И перед сном, и утром перед молитвой она долго и тщательно расчёсывала их, получая от этого огромное наслаждение. По утрам она аккуратно прятала свои волосы под накидку, чистую и накрахмаленную. Ван Бурх улыбнулся:
— Мы тебя превратим в модницу на коммунистический вкус. Не очень яркий лак на ногтях, побольше румян на щеках и толстый слой тёмной губной помады. Несколько металлических браслетов на запястья, а на шею — дешёвую серебряную цепочку со знаком "А".
Он опять обошёл вокруг неё, как бы примеривая на сестру Анну нарисованный им облик.
— Нужна ещё пара широких дешёвых поясов с металлическими пряжками… Понадобится несколько париков, и конечно, не светлых — чтобы гармонировали с цветом кожи. Так, Аня, а теперь сними туфли и пройдись по комнате.
Она сбросила туфли и прошлась перед ним несколько раз. Он опять вздохнул.
— У тебя походка монахини.
— Но ведь… Как это, походка монахини? Разве такая походка чем-нибудь отличается от обычной?
— Вот посмотри на меня.
Ван Бурх поднял голову, расправил плечи, прижал руки к телу и пошёл мелкими шажками по комнате с выражением благочестивости на лице. И Аня невольно расхохоталась. Он вдруг действительно на миг представился ей монашкой. У голландца был поразительный талант к перевоплощению, из него вышел бы неплохой комик.
— Ну а как же мне тогда ходить? — спросила Аня.
— Сейчас покажу.
Он весь как будто преобразился. Даже не сделав ни одного шага, он уже был девушкой, осознающей свою привлекательность. Его руки и ноги задвигались совершенно свободно. Он поправил воображаемую причёску и пошёл дальше. Он кидал кокетливые взгляды. Его левая рука как будто прижимала к боку воображаемую сумочку.
И опять зрительница засмеялась, но затем задумалась. Она поняла всю разницу между тем, как она привыкла держать себя на людях, и тем, как ей теперь надлежало это делать.
— Но у меня же нет вашего таланта. Как я смогу научиться так ходить?
— Я научу тебя, Аня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96