Ты обязан увидеть врага первым», — написано дальше. «Говори правду о том, что ты увидел и сделал. Мы должны предоставлять армии только правдивую информацию. Ты можешь сколько угодно лгать другим людям, когда рассказываешь о рейнджерах, но никогда не лги самим рейнджерам или офицерам». Список содержал и такой пункт: «Пусть враг приблизится к тебе почти вплотную. Затем схвати его и прикончи своим топором». Мы ушли от мушкетов и топоров. Но недалеко. Наши методы оставались прежними. Двигайся тихо, собирай информацию, убивай на близком расстоянии — таковы наши принципы. Но, прибыв сюда, мы поняли, что здесь предстоит большая, шумная война, в которой задействованы даже спутники. Война, где главное — военная техника, а не люди. Если, конечно, эта война вообще состоится.
Я достал длинный нож с зазубренным лезвием. Точно такой же используют для нарезания хлеба. Он хорошо резал веревку и ткань, но, если поставить его на место недостаточно плотно, так, чтобы торчал только кончик лезвия, он может вылететь из своего гнезда и серьезно поранить тебе руку. Именно это едва и не произошло со мной.
— Черт, — ругнулся я, нарушив тишину под тентом.
Дженкинс воспринял это как приглашение к беседе.
— Ты только послушай, — сказал он, читая одну из маленьких брошюрок, которую нам дали по прибытии на Ближний Восток. Она называлась «Нравы и обычаи». — «Для арабов вполне „естественно“ говорить двусмысленно, и американец, который не знает об этом, может попасть впросак. Если арабу что-то угрожает или вызывает у него дискомфорт, он постарается истолковать факты с максимальной выгодой для себя. Это соответствует его представлениям о нормах поведения», — а по-моему, они жуткие лентяи. Неудивительно, что их называют песчаными ниггерами. — Дженкинс бросил буклет на пол и снова лег на койку. — Ты это читал?
— Пару раз.
Он изумленно поднял брови. Его лицо стало таким красным от загара, что на лбу проступили тонкие белые линии, а выгоревшие брови напоминали пару мохнатых гусениц.
— Тебе больше нечего читать?
На самом деле у меня был только Коран моего отца и его перевод на английский, который я купил у черного мусульманина, торгующего книгами и парфюмерией на углу улицы в Саванне. Я не успел даже толком посмотреть эти книги и не хотел показывать их окружающим. Они лежали в моем рюкзаке, я прятал их там, как подростки прячут в прикроватной тумбочке порножурналы.
— Нет, нечего, — ответил я.
— Представляешь, в этой чертовой пустыне дождь льет как из ведра. Мы приехали сюда убивать, а на самом деле просто гнием заживо. У тебя нет каких-нибудь писем?
— По-твоему, я дам тебе читать свои письма?
— Да не те, которые ты пишешь. Кстати, ты что-нибудь пишешь? Я просто видел, как ты вскрыл пару конвертов с какими-то вырезками из газет.
— Их присылает мне сестра из Канзаса. — Я вытащил из рюкзака пачку конвертов и бросил ему.
До того момента, как мы отправились в Саудовскую Аравию, Селма не писала мне. Но теперь все только и говорили, что о войне. По телевизору крутили бесконечные репортажи о высадке войск, и для людей вроде Селмы иметь близких в зоне военных действий было почти то же самое, что узнать своего соседа в популярном телешоу, все равно что прикоснуться к знаменитости. Селма рассказывала своим знакомым, как она старается приободрить своего младшего брата. Но не могла выдавить из себя больше двух предложений. Поэтому просто вырезала статьи из местных газет и присылала их мне с припиской наверху: «Думаю, тебя это заинтересует», или «Как насчет этого?», или просто безо всяких объяснений. Там были результаты спортивных соревнований в школе Уэстфилда, статьи о юношах и девушках из Канзаса, участвующих в операции «Щит пустыни», но обо мне там не говорилось; а иногда — заметки о самодельных взрывных устройствах. Наверное, она считала, что мне как профессионалу будет интересно узнать об этом.
В большинстве случаев статьи состояли из одного или двух абзацев и не содержали особенно ценной информации. Иногда я узнавал из них о происшествиях, иногда — нет.
На некоторых статьях не было даже даты, и я не мог определить, откуда взяла их Селма. Но складывалось такое впечатление, что американская почта стала такой же опасной, как ракетный комплекс «скад» Саддама. Случалось, что террористы совершали ошибки: кто-то послал бомбу Бобу Доулу — сенатору Канзаса, но она так и не сработала. «Наверное, это все потому, что наша почта работает очень медленно, — сказал Доул, — батарейка села». Незадолго до начала военных действий в Панаме федеральный судья в Алабаме открыл коробку для обуви, перевязанную веревкой, и самодельное взрывное устройство отбросило его в другой конец комнаты, напичкав внутренности пригоршней гвоздей. Он скончался на месте. Другие бомбы сработали в окружном суде в Атланте и в офисе Национальной ассоциации по делам цветного населения в Джексонвилле. А в Саванне — эту новость долго обсуждали, когда я собирался уезжать из Панамы, — черный адвокат был убит еще одной бомбой. Как будто кто-то хотел развязать расовую войну. Дэйв, который всегда только этого и ждал, заговорил со мной о взрывах во время обеда в Арк-Сити. Он хотел знать, что я об этом думаю: «Ты же специалист по этой части». Я ответил, что бомбы в конверте — не в моей компетенции. И все же Селма с завидным постоянством присылала мне заметки о них.
— Ты, наверное, хорошенько думаешь, прежде чем открыть письмо? — спросил Дженкинс, проглядывая на свет конверт Селмы.
— Да, у меня странная семейка, — улыбнулся я.
— Не у тебя одного. Я когда-нибудь рассказывал тебе о моем дяде Джеке — любителе свиней?
— Свинья которого получила какой-то приз?
— Точно.
— И который был счастлив, как свинья, нашедшая дерьмо?
Мы оба засмеялись. Я посмотрел на нейлоновый потолок.
— Но ведь это шутка?
— Знаешь, моя тетя хотела бы, чтобы это было так.
Мне казалось, что Дженкинс все это придумал. Но лишь много времени спустя я понял, зачем он это делал. Он обладал удивительной способностью успокаивать людей, возможно, не пытаясь развить в себе это качество и даже не задумываясь, для него это было совершенно естественно. Если отношения между солдатами становились напряженными, что случалось часто, он мог пошутить или рассказать историю, которая сглаживала острые углы прежде, чем они становились опасными. Иногда его это просто забавляло. Но думаю, здесь крылось что-то еще.
Дженкинс вырос в месте под названием Соушл-серкл, в Джорджии. Когда он впервые рассказал мне об этом, я подумал, что он пошутил. Но этот город существовал на самом деле. Он находился между Атлантой и Августой, на границе двух штатов. Я никогда не ездил с ним туда, потому что Дженкинс этого не хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Я достал длинный нож с зазубренным лезвием. Точно такой же используют для нарезания хлеба. Он хорошо резал веревку и ткань, но, если поставить его на место недостаточно плотно, так, чтобы торчал только кончик лезвия, он может вылететь из своего гнезда и серьезно поранить тебе руку. Именно это едва и не произошло со мной.
— Черт, — ругнулся я, нарушив тишину под тентом.
Дженкинс воспринял это как приглашение к беседе.
— Ты только послушай, — сказал он, читая одну из маленьких брошюрок, которую нам дали по прибытии на Ближний Восток. Она называлась «Нравы и обычаи». — «Для арабов вполне „естественно“ говорить двусмысленно, и американец, который не знает об этом, может попасть впросак. Если арабу что-то угрожает или вызывает у него дискомфорт, он постарается истолковать факты с максимальной выгодой для себя. Это соответствует его представлениям о нормах поведения», — а по-моему, они жуткие лентяи. Неудивительно, что их называют песчаными ниггерами. — Дженкинс бросил буклет на пол и снова лег на койку. — Ты это читал?
— Пару раз.
Он изумленно поднял брови. Его лицо стало таким красным от загара, что на лбу проступили тонкие белые линии, а выгоревшие брови напоминали пару мохнатых гусениц.
— Тебе больше нечего читать?
На самом деле у меня был только Коран моего отца и его перевод на английский, который я купил у черного мусульманина, торгующего книгами и парфюмерией на углу улицы в Саванне. Я не успел даже толком посмотреть эти книги и не хотел показывать их окружающим. Они лежали в моем рюкзаке, я прятал их там, как подростки прячут в прикроватной тумбочке порножурналы.
— Нет, нечего, — ответил я.
— Представляешь, в этой чертовой пустыне дождь льет как из ведра. Мы приехали сюда убивать, а на самом деле просто гнием заживо. У тебя нет каких-нибудь писем?
— По-твоему, я дам тебе читать свои письма?
— Да не те, которые ты пишешь. Кстати, ты что-нибудь пишешь? Я просто видел, как ты вскрыл пару конвертов с какими-то вырезками из газет.
— Их присылает мне сестра из Канзаса. — Я вытащил из рюкзака пачку конвертов и бросил ему.
До того момента, как мы отправились в Саудовскую Аравию, Селма не писала мне. Но теперь все только и говорили, что о войне. По телевизору крутили бесконечные репортажи о высадке войск, и для людей вроде Селмы иметь близких в зоне военных действий было почти то же самое, что узнать своего соседа в популярном телешоу, все равно что прикоснуться к знаменитости. Селма рассказывала своим знакомым, как она старается приободрить своего младшего брата. Но не могла выдавить из себя больше двух предложений. Поэтому просто вырезала статьи из местных газет и присылала их мне с припиской наверху: «Думаю, тебя это заинтересует», или «Как насчет этого?», или просто безо всяких объяснений. Там были результаты спортивных соревнований в школе Уэстфилда, статьи о юношах и девушках из Канзаса, участвующих в операции «Щит пустыни», но обо мне там не говорилось; а иногда — заметки о самодельных взрывных устройствах. Наверное, она считала, что мне как профессионалу будет интересно узнать об этом.
В большинстве случаев статьи состояли из одного или двух абзацев и не содержали особенно ценной информации. Иногда я узнавал из них о происшествиях, иногда — нет.
На некоторых статьях не было даже даты, и я не мог определить, откуда взяла их Селма. Но складывалось такое впечатление, что американская почта стала такой же опасной, как ракетный комплекс «скад» Саддама. Случалось, что террористы совершали ошибки: кто-то послал бомбу Бобу Доулу — сенатору Канзаса, но она так и не сработала. «Наверное, это все потому, что наша почта работает очень медленно, — сказал Доул, — батарейка села». Незадолго до начала военных действий в Панаме федеральный судья в Алабаме открыл коробку для обуви, перевязанную веревкой, и самодельное взрывное устройство отбросило его в другой конец комнаты, напичкав внутренности пригоршней гвоздей. Он скончался на месте. Другие бомбы сработали в окружном суде в Атланте и в офисе Национальной ассоциации по делам цветного населения в Джексонвилле. А в Саванне — эту новость долго обсуждали, когда я собирался уезжать из Панамы, — черный адвокат был убит еще одной бомбой. Как будто кто-то хотел развязать расовую войну. Дэйв, который всегда только этого и ждал, заговорил со мной о взрывах во время обеда в Арк-Сити. Он хотел знать, что я об этом думаю: «Ты же специалист по этой части». Я ответил, что бомбы в конверте — не в моей компетенции. И все же Селма с завидным постоянством присылала мне заметки о них.
— Ты, наверное, хорошенько думаешь, прежде чем открыть письмо? — спросил Дженкинс, проглядывая на свет конверт Селмы.
— Да, у меня странная семейка, — улыбнулся я.
— Не у тебя одного. Я когда-нибудь рассказывал тебе о моем дяде Джеке — любителе свиней?
— Свинья которого получила какой-то приз?
— Точно.
— И который был счастлив, как свинья, нашедшая дерьмо?
Мы оба засмеялись. Я посмотрел на нейлоновый потолок.
— Но ведь это шутка?
— Знаешь, моя тетя хотела бы, чтобы это было так.
Мне казалось, что Дженкинс все это придумал. Но лишь много времени спустя я понял, зачем он это делал. Он обладал удивительной способностью успокаивать людей, возможно, не пытаясь развить в себе это качество и даже не задумываясь, для него это было совершенно естественно. Если отношения между солдатами становились напряженными, что случалось часто, он мог пошутить или рассказать историю, которая сглаживала острые углы прежде, чем они становились опасными. Иногда его это просто забавляло. Но думаю, здесь крылось что-то еще.
Дженкинс вырос в месте под названием Соушл-серкл, в Джорджии. Когда он впервые рассказал мне об этом, я подумал, что он пошутил. Но этот город существовал на самом деле. Он находился между Атлантой и Августой, на границе двух штатов. Я никогда не ездил с ним туда, потому что Дженкинс этого не хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80