Шар подлетел к лицу, переродившись в огненное отражение. Его отражение, что, теряя силу и жар огня, медленно, остывая, становилось все более и более похожим на него самого.
Почувствовав, что стоит, не в силах оторвать ног от земли, он, так же, чувствовал спиной, как застыли его спутники. Как стоят, мужики, едва дыша, глядя на дивное диво. Как тихий вздох вырвался с губ купца, как зашептал слова молитвы Апэйлан.
От озера поднимался туман, плыл, укутывая землю и небо белесой ватой. В нем растворилось все — путники, повозки, ржание лошадей, тихие слова божбы, пропали скалы, небо, озеро у их ног.
И тихий, похожий на шелест ветра в листве, откуда-то донесся прозрачный, легкий звук. Лиит, подойдя, смотрела на Алашавара, смотрела прямо ему в глаза, и, ошеломленный он почувствовал ток ее чувств, ее мыслей. Огненный двойник пропал, словно сквозь землю провалившись, растаяв, исчезнув, сгинув. Были только он и она. Двое. Во всей Вселенной.
Она улыбалась. Молчала. Молчал и он, так же, улыбаясь, чувствуя, как легчает на душе, как становится необыкновенно светло и умиротворенно там, внутри, где полагается быть душе. А потом туман растаял. И не было озера, не было скал, вместо скал были шпили хрустальных башен, вместо озера сияющая гладь, похожая на расплавленное золото.
Обернувшись, он посмотрел на караван, на застывшее, со слезами на глазах, лицо Уйвисса, что, сняв шапку, держал ее в руках. На лицо Апэйлана, удивленное, изумленное, светлое. На лица мужиков, что просветленные, казались лицами взрослых детей, которым кто-то подарил новую сказку. По лицам многих, если не всех катились слезы. И даже животные стояли смирно, не шумя.
Алашавар посмотрел на мальчишку — подростка, что стоял, опираясь на телегу, и так же, как все, смотрел на проступавший, через кисею отлетавшего тумана город.
— Пойдешь? — спросила Лиит.
Мальчишка дернул кадыком и вдруг, отрицательно мотнул головой, словно испугавшись.
— А они? — спросил Алашавар, глядя на караван и караванщиков, понимая, что они не видят ничего, кроме сказочного града, зачаровавшего их. Ни его, ни Лиит, ничего кроме ярких, сверкающих и переливающихся башен.
Лиит покачала головой. Чисто отрицательно, так, что он понял, что остальным далее хода нет. И быть не может.
— А Тайтамир? — спросил он, почувствовав тревогу за караван, принявший их на несколько дней пути.
— Тайтамир, — прошептала Лиит тихо, — не дождался их Тайтамир. Устал ждать, ушел. Время неодинаково бежит в разных уголках Вселенной, Элейдж. Что здесь час — там столетие. Их дороги с Тайтамиром разошлись на десяток лет. Дорога к перевалу уже чиста.
— И пойдет бродить по миру легенда о затерявшемся во времени караване... — иронично заметил он
— Пусть, — улыбнулась она, — это лучше, чем позволить им сделать лишний шаг, что, может быть, отделяет их от смерти или безумия, пожелай они приблизиться к городу. Не многим дано ощутить, что кроется там, у тебя в душе, и не повстречаться с драконом. Это лучше, чем позволить им, просто идя по тропе, полечь под стрелами разбойников. Пусть по миру летит еще одна Легенда. Быть может, она приведет их потомков, когда-нибудь, к нам. Тот, кто способен мечтать, способен понять....
Сенатор слегка поежился от налетевшего порыва ветра. Так давно, так уже, затуманенное далью лет, нереально все было. И та встреча, и тот мир, и путь. Он не думал, что когда-нибудь доведется повторить то паломничество. Пусть в другом мире, но вот так же упрямо, карабкаясь к цели. Так же, только в этот раз нет Лиит, нет ее улыбки, нет света ее лица, чудесного, чуть неправильного. Нет проводника, который бы мог направить его в нужную сторону. Есть только чувство, что сродни стрелки компаса, могло подсказать, куда лежит его путь, и послушный ему, он шел. Шел, торопясь, буквально спиной ощущая, что расстояние между ним и преследователями сокращается с каждым шагом.
Он не мог понять сам, что, зачем, почему его погнало в горы. Просто пришло ощущение, которому он не смог не повиноваться. Как тихий голос, как тонкий зов, ответивший на его мольбу о жизни, на его просьбу. И чувствуя, что не может противиться этому тихому зову, не может забыть об этом, спонтанном, неожиданном желании, что заставляло гореть ладони и пятки, звало в путь, он пошел.
Поднимаясь по узкой, крутой тропе он слышал шум беснующегося где-то в глубине потока, шорох камней под своими ногами. Глядя на небо, на ажурный рисунок созвездий, понимал, что близится утро, и с каждым шагом все ближе и ближе рассвет. С каждым шагом, и с каждым вздохом. И не было отчаяния или желания сдаться.
Эта гонка на пределе сил, вызывала кураж, кружила голову упоением азарта. И мысли текли стократ быстрее, неслись как горный поток, который ничто не в силах остановить. И память приподнимала завесу времени, отдавая прошлое, каждый эпизод так ярко и отчетливо, словно все происходило только вчера. И тело пело, словно гонка только прибавила сил, заставив кровь быстрее нестись по венам, смыла разный ненужный хлам. Ушли и беспокойные мысли. Не было ощущения, что он мог не дойти. Он шел. И он обязан был успеть.
Тропа, заметная в хаосе лишь ему одному, привела его перед самым рассветом на небольшую площадку, нависшую над где-то глубоко беснующимся, рвущим скалы потоком. Дальше хода не было. Впереди отвесом вставала скала, гладкая как зеркало, вертикальная, и Алашавар понял, что ему на нее не взойти. И не было нужды. Скала кончалась пиком. И спуск был бы так же непрост, как подъем.
Он остановился, понимая, что больше некуда идти, что путь кончен, что где-то и в чем-то он непоправимо ошибся, и что эта ошибка фатальна. Мысль эта принесла легкий осадок горечи. Он, обернувшись, посмотрел назад, на путь пройденный ранее.
Совсем невдалеке он чувствовал преследователей. Им осталось пройти совсем немного, самую малость. Сенатор, подняв взгляд, посмотрел на небо, с которого кто-то словно стирал звезды. Оно светлело с поразительной быстротой, и легкие облака уже набрали в себя кармина солнечных лучей.
Прикрыв глаза, Алашавар застыл, пытаясь уловить тот голос, тот зов, что отчетливо мог различить ранее. Но голос молчал, словно был обманом. И приходило успокоение, легкая расслабленность и тепло, которых не должно было быть. Успокоение. «Вот и пришел к концу твой путь, — сказал сенатор себе, не пытаясь даже возмутиться, — все когда-нибудь кончается. Даже жизнь». Вспомнилось лицо Имрэна, его улыбка, открытая, лучезарная и в то же время, будто б таившая что-то за своей маской.
И вновь вспомнилась Лиит. Алашавар улыбнулся своим воспоминаниям, чувствуя, как свет и покой нисходят на душу. Успокаивающий покой, заставляющий смириться. Он вздрогнул.
Смирение — оно никогда не входило в список его достоинств. Он никогда не грешил смирением, оставляя этот удел слабым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181