Слово «картины» пробудило тревожный, почти зловещий отклик в ее душе, но Элен отмахнулась от дурных предчувствий.
По галерее разносился оживленный шум приглушенных голосов: она попала на вернисаж. Элен повернула назад, и вдруг кто-то лениво протянул за ее спиной:
– Что, уже уходишь?
Том резко возник перед ней, и ее так неудержимо повлекло к нему, что моментально исчез шум, словно отгороженный стеклянной стеной.
– Я бы на твоем месте еще немножко задержался. Картины вполне приличные, стоит посмотреть, да и вино неплохое.
Том протянул ей бокал, но Элен покачала головой. Она боялась, что у нее будут дрожать пальцы и ноги станут, как ватные.
– А что ты тут делаешь? – глупо спросила она.
– Жду.
Как только Том это сказал, с него слетела маска. Он заглянул в простодушные серые глаза Элен, посмотрел на густые, курчавые черные волосы, которые она сурово завязала на затылке. В ее облике была какая-то хрупкость и в то же время трогательная решительность. Том неуклюже протянул к ней руку, и ему показалось, что в ее лице вспыхнуло ответное желание. Они двигались, словно роботы в пустом пространстве, а ведь в зале было полно народу! Она тоже вытянула вперед руку, но не притянула его к себе, а оттолкнула.
– Не надо! Не надо ничего ждать, слышишь?
Это было так похоже на нее! Сплошной парадокс: сдержанная англичанка отвергает свою чувственную натуру… это как огонь, пылающий в мраморной чаше. Тому стало смешно, он чуть не расхохотался. Но тут же страшно разозлился на ее упрямство. Они оба резко выпрямились и почти с ненавистью посмотрели друг на друга.
– Улитка! Спряталась в свою раковину! – насмешливо сказал Том.
– Оставь… меня… в покое! – решительно отрезала Элен, голос ее отсекал слова, словно острый нож.
Она повернулась и пошла прочь. Плечи ее были расправлены, спина гордо выпрямлена. Даже Том не догадывался, до чего же ей было трудно идти.
Три дня, два…
Вся работа была выполнена. Элен знала, что теперь ей нужно отдохнуть, накопить энергию, чтобы хватило сил пять дней подряд писать шестичасовые экзаменационные работы. Пять коротких дней, которые будут кульминацией трехлетней учебы… Элен молча сидела в комнате Хлои, глядя на золотистый фасад Крайст-Черч, без конца подливая себе кофе и стараясь ни о чем не думать.
Хлоя тоже волновалась, но она скрывала это даже от Элен. Это было в ее стиле: шутить и делать вид, что экзамены за первый курс – это чепуха, и никому, кроме самой себя, не признаваться в том, что ей на удивление страстно хочется сдать их на «отлично».
В предпоследний день Дарси заехал к Элен, чтобы пожелать ей удачи. Они уже договорились, что всю экзаменационную неделю она будет одна дескать, так ей легче сосредоточиться. Элен, конечно, знала, что это не единственная причина, но она гнала прочь угрызения совести.
«А я здорово наловчилась не замечать неприятных вещей», – с кривой усмешкой сказала она себе.
Когда Дарси уже пора было уезжать, он вдруг замялся, стоя в дверях. Элен видела, что он никак не решается ей о чем-то сообщить, и терпеливо ждала, зная, что такой прямодушный человек в конце концов все выложит начистоту, без подсказок.
– Элен! Я хочу объявить о нашей помолвке. Дарси достал из кармана аккуратно сложенный листок бумаги и показал его Элен.
– Я хочу поместить это в «Таймс», «Телеграф»… ну и других изданиях. Вот как полагается об этом сообщать. Если ты, конечно, не возражаешь…
Он предоставлял ей возможность возразить по форме, но не по существу! До чего же он упорный, этот с виду такой застенчивый Дарси!
«Джон Уильям Обри Фредерик Мер, виконт Дарси, владелец Мер-Хауса, в Глочестершире, объявляет о своей помолвке с Элен Джейн, единственной дочерью…»
Элен посмотрела в глаза Дарси, в которых светилось упрямство.
– Но почему именно сейчас, Дарси?
Дарси, как всегда, был честен и ответил без обиняков:
– Из-за мамы. Раз она не верит, что я на тебе женюсь, значит, я заставлю ее в этом убедиться! Я расскажу всему свету, тогда она поверит.
Дарси взмахнул листком бумаги.
– Это только первый шаг.
«Да какая разница? – подумала Элен. Ею вдруг овладела усталость, сражаться уже не было сил. – Наша помолвка важна только для меня и для Дарси, точно так же, как это было в Венеции. Что изменится, если какие-то люди, на которых нам с ним наплевать, прочтут о ней за утренним кофе?»
В памяти всплыло кукольное личико графини, на котором застыла самодовольная улыбка.
«По-твоему, я не достаточно хороша для твоего сына? – спросила ее Элен. – У тебя просто не хватает ума увидеть, что я подхожу ему во всех смыслах, кроме одного, а только это и важно!
Я пока только пытаюсь полюбить его, но у меня это получится лучше, чем у тебя!»
Элен уткнулась лицом в грудь Дарси и закрыла глаза. Потом кивнула.
– Тогда я позвоню в газеты, – настойчиво сказал он.
– Хорошо. Если ты считаешь, что это важно. Он поцеловал ее, ткнувшись в уголок ее рта, и провел языком по ее губам.
– Уже скоро… – прошептал он. – Я люблю тебя. Ладно, сдавай свои экзамены. Желаю удачи, хотя у тебя и без моих пожеланий все будет хорошо.
Элен смотрела ему вслед, и в ее груди, как всегда, боролись нежность и тревога. Еще один день…
В последний вечер Том медленно брел по узеньким улочкам по направлению к колледжу Крайст-Черч. Это был канун летнего равноденствия, толстые каменные стены, казалось, уже насытились светом и теплом. Том обошел вокруг Нового Колледжа и побрел еще медленней, дойдя до больших газонов, где благоухало разными травами. В тишине по лужайкам разносился стук крокетных молоточков и шаров, радостные возгласы. Звуки музыки, доносившиеся из окон, громко разносились по лужайкам, а потом стихали, поглощенные густыми кронами деревьев. Том остановился в тени монастыря, где царила тишина, его рубашка призрачно белела в сумерках. Прислонившись к стене возле низкой старинной арки, Том глядел, как во дворе, поросшем дерном, сгущаются тени, однако на самом деле он был слеп и глух ко всему. Мысли его были не здесь, они блуждали далеко. Том напряженно думал. Наконец он отстранился от покатого, нагревшегося за день на солнце камня и решительно зашагал вперед. Пыльный светофор на повороте шоссе горел слишком ярко, по дороге ехало слишком много машин. Том быстро пересек шоссе, и как только очутился на маленьких, мощенных булыжником улочках, городской шум стих. Том поднял глаза на узкую полоску синего неба, и на его лице мелькнула улыбка. Он вдруг вспомнил Нью-Йорк.
«Трудно себе представить что-нибудь более отличающееся от Оксфорда с его изумрудно-зелеными лужайками и опоясывающими город заливными лугами, на которых растет прохладная, сочная трава, чем Манхэттен в разгар знойного лета», – подумал Том.
Но этот год, который он проводил в Оксфорде, заканчивался, и Том собирался домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
По галерее разносился оживленный шум приглушенных голосов: она попала на вернисаж. Элен повернула назад, и вдруг кто-то лениво протянул за ее спиной:
– Что, уже уходишь?
Том резко возник перед ней, и ее так неудержимо повлекло к нему, что моментально исчез шум, словно отгороженный стеклянной стеной.
– Я бы на твоем месте еще немножко задержался. Картины вполне приличные, стоит посмотреть, да и вино неплохое.
Том протянул ей бокал, но Элен покачала головой. Она боялась, что у нее будут дрожать пальцы и ноги станут, как ватные.
– А что ты тут делаешь? – глупо спросила она.
– Жду.
Как только Том это сказал, с него слетела маска. Он заглянул в простодушные серые глаза Элен, посмотрел на густые, курчавые черные волосы, которые она сурово завязала на затылке. В ее облике была какая-то хрупкость и в то же время трогательная решительность. Том неуклюже протянул к ней руку, и ему показалось, что в ее лице вспыхнуло ответное желание. Они двигались, словно роботы в пустом пространстве, а ведь в зале было полно народу! Она тоже вытянула вперед руку, но не притянула его к себе, а оттолкнула.
– Не надо! Не надо ничего ждать, слышишь?
Это было так похоже на нее! Сплошной парадокс: сдержанная англичанка отвергает свою чувственную натуру… это как огонь, пылающий в мраморной чаше. Тому стало смешно, он чуть не расхохотался. Но тут же страшно разозлился на ее упрямство. Они оба резко выпрямились и почти с ненавистью посмотрели друг на друга.
– Улитка! Спряталась в свою раковину! – насмешливо сказал Том.
– Оставь… меня… в покое! – решительно отрезала Элен, голос ее отсекал слова, словно острый нож.
Она повернулась и пошла прочь. Плечи ее были расправлены, спина гордо выпрямлена. Даже Том не догадывался, до чего же ей было трудно идти.
Три дня, два…
Вся работа была выполнена. Элен знала, что теперь ей нужно отдохнуть, накопить энергию, чтобы хватило сил пять дней подряд писать шестичасовые экзаменационные работы. Пять коротких дней, которые будут кульминацией трехлетней учебы… Элен молча сидела в комнате Хлои, глядя на золотистый фасад Крайст-Черч, без конца подливая себе кофе и стараясь ни о чем не думать.
Хлоя тоже волновалась, но она скрывала это даже от Элен. Это было в ее стиле: шутить и делать вид, что экзамены за первый курс – это чепуха, и никому, кроме самой себя, не признаваться в том, что ей на удивление страстно хочется сдать их на «отлично».
В предпоследний день Дарси заехал к Элен, чтобы пожелать ей удачи. Они уже договорились, что всю экзаменационную неделю она будет одна дескать, так ей легче сосредоточиться. Элен, конечно, знала, что это не единственная причина, но она гнала прочь угрызения совести.
«А я здорово наловчилась не замечать неприятных вещей», – с кривой усмешкой сказала она себе.
Когда Дарси уже пора было уезжать, он вдруг замялся, стоя в дверях. Элен видела, что он никак не решается ей о чем-то сообщить, и терпеливо ждала, зная, что такой прямодушный человек в конце концов все выложит начистоту, без подсказок.
– Элен! Я хочу объявить о нашей помолвке. Дарси достал из кармана аккуратно сложенный листок бумаги и показал его Элен.
– Я хочу поместить это в «Таймс», «Телеграф»… ну и других изданиях. Вот как полагается об этом сообщать. Если ты, конечно, не возражаешь…
Он предоставлял ей возможность возразить по форме, но не по существу! До чего же он упорный, этот с виду такой застенчивый Дарси!
«Джон Уильям Обри Фредерик Мер, виконт Дарси, владелец Мер-Хауса, в Глочестершире, объявляет о своей помолвке с Элен Джейн, единственной дочерью…»
Элен посмотрела в глаза Дарси, в которых светилось упрямство.
– Но почему именно сейчас, Дарси?
Дарси, как всегда, был честен и ответил без обиняков:
– Из-за мамы. Раз она не верит, что я на тебе женюсь, значит, я заставлю ее в этом убедиться! Я расскажу всему свету, тогда она поверит.
Дарси взмахнул листком бумаги.
– Это только первый шаг.
«Да какая разница? – подумала Элен. Ею вдруг овладела усталость, сражаться уже не было сил. – Наша помолвка важна только для меня и для Дарси, точно так же, как это было в Венеции. Что изменится, если какие-то люди, на которых нам с ним наплевать, прочтут о ней за утренним кофе?»
В памяти всплыло кукольное личико графини, на котором застыла самодовольная улыбка.
«По-твоему, я не достаточно хороша для твоего сына? – спросила ее Элен. – У тебя просто не хватает ума увидеть, что я подхожу ему во всех смыслах, кроме одного, а только это и важно!
Я пока только пытаюсь полюбить его, но у меня это получится лучше, чем у тебя!»
Элен уткнулась лицом в грудь Дарси и закрыла глаза. Потом кивнула.
– Тогда я позвоню в газеты, – настойчиво сказал он.
– Хорошо. Если ты считаешь, что это важно. Он поцеловал ее, ткнувшись в уголок ее рта, и провел языком по ее губам.
– Уже скоро… – прошептал он. – Я люблю тебя. Ладно, сдавай свои экзамены. Желаю удачи, хотя у тебя и без моих пожеланий все будет хорошо.
Элен смотрела ему вслед, и в ее груди, как всегда, боролись нежность и тревога. Еще один день…
В последний вечер Том медленно брел по узеньким улочкам по направлению к колледжу Крайст-Черч. Это был канун летнего равноденствия, толстые каменные стены, казалось, уже насытились светом и теплом. Том обошел вокруг Нового Колледжа и побрел еще медленней, дойдя до больших газонов, где благоухало разными травами. В тишине по лужайкам разносился стук крокетных молоточков и шаров, радостные возгласы. Звуки музыки, доносившиеся из окон, громко разносились по лужайкам, а потом стихали, поглощенные густыми кронами деревьев. Том остановился в тени монастыря, где царила тишина, его рубашка призрачно белела в сумерках. Прислонившись к стене возле низкой старинной арки, Том глядел, как во дворе, поросшем дерном, сгущаются тени, однако на самом деле он был слеп и глух ко всему. Мысли его были не здесь, они блуждали далеко. Том напряженно думал. Наконец он отстранился от покатого, нагревшегося за день на солнце камня и решительно зашагал вперед. Пыльный светофор на повороте шоссе горел слишком ярко, по дороге ехало слишком много машин. Том быстро пересек шоссе, и как только очутился на маленьких, мощенных булыжником улочках, городской шум стих. Том поднял глаза на узкую полоску синего неба, и на его лице мелькнула улыбка. Он вдруг вспомнил Нью-Йорк.
«Трудно себе представить что-нибудь более отличающееся от Оксфорда с его изумрудно-зелеными лужайками и опоясывающими город заливными лугами, на которых растет прохладная, сочная трава, чем Манхэттен в разгар знойного лета», – подумал Том.
Но этот год, который он проводил в Оксфорде, заканчивался, и Том собирался домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124