Он больше никогда не упоминал о делах, не предлагал Ясмин съездить на виноградники, хотя обращался с ней с исключительным уважением и почтением. Когда же она пыталась расспрашивать Хасана о делах, он переводил разговор в другое русло или целовал Ясмин, словно хотел поцелуем заставить ее замолчать, чем вскоре и положил конец всем вопросам Ясмин.
Такая жизнь под покровительством сильного мужчины была очень соблазнительна для Ясмин. Она словно опять возвращалась в школьные годы, испытывала те же чувства, которыми жила в пансионе: у нее существовал график, которому необходимо было следовать; ей не о чем было беспокоиться; ее водили и возили всюду, куда она только пожелает; не надо было думать ни о стирке белья, ни о покупках, ни о деньгах.
И Хасан был великолепен: красив, внимателен, великодушен, умен и очень решителен. Перед ним нельзя было устоять. И не потому, что Хасан был бесцеремонен, а потому, что он твердо знал: чего хочет он, того хочет и Ясмин… или должна хотеть.
После трех месяцев такого безмятежного существования Ясмин забеспокоилась.
— Ты никогда не говоришь мне, как обстоит дело с утверждением завещания, — неуверенно поинтересовалась она у Хасана как-то вечером за ужином.
— Прости, дорогая. — Хасан стал серьезным. — Ты считаешь, я скрываю от тебя информацию?
— О нет. — Ясмин уставилась в свою тарелку. — Ничего подобного. Но мне кажется немного странным, что я наследую все это без каких-либо проблем. Я просто боюсь, что ты не хочешь мне о них говорить из опасения расстроить меня или что-то в этом роде.
— Ну-у-у, тебе абсолютно не о чем беспокоиться. Дела идут как нельзя лучше, хотя я опасался, что могут оказаться какие-то родственники, о которых никто из нас не знал и которые вдруг объявятся и предъявят свои претензии. Но этого не случилось. Срок ожидания претендентов кончился, и все наследство переводится на твое имя.
— Я чувствую себя виноватой, я же готова была работать, что-то делать, а ты выполняешь за меня все мои обязанности.
— Не казни себя, — мягко сказал Хасан. — За свои дневные хлопоты я получаю более чем достаточно, не говоря уже о твоей щедрости по ночам.
Хасан взял руку Ясмин и поднес ее к губам. Повернул ладонь кверху и, не спуская глаз с лица Ясмин, такого очаровательного в свете свечи, нежно поцеловал ее руку и слегка пощекотал губами кожу, отчего Ясмин встрепенулась.
Не говоря более ни слова, Хасан помог ей встать. Так и не закончив ужина, они поднялись по лестнице в спальню.
На следующий день, посетив несколько галерей на Сен-Жермен-де-Пре, Ясмин бесцельно бродила по улицам.
Впервые за месяцы, прожитые в Париже с Хасаном, она почувствовала себя на удивление счастливой. Никуда не торопясь, Ясмин шла по тихой улочке. Часы показывали половину третьего, Ясмин не было необходимости возвращаться домой раньше пяти. Принять душ и одеться для театра — для этого не нужно много времени.
«Два с половиной часа ничего не надо делать и никуда не надо спешить», — подумала Ясмин.
День стоял холодный. Ясмин плотнее укуталась в свою шубку. Шубку ей подарил Хасан. Это были русские соболя, и всякий раз, надевая их, Ясмин чувствовала себя принцессой. Хасан делал Ясмин много подарков: великолепные наряды и дорогие украшения; толстые золотые цепочки и драгоценные камни в искусных оправах. Халифе нравилось, когда Ясмин носила его подарки, и она понимала, что он при этом испытывал гордость собственника.
Ясмин брела сама не зная куда мимо маленьких кафе, бакалейных лавчонок и булочных. Окна их были украшены к Рождеству, а у церквей стояли рождественские ясли, которые очень нравились Ясмин.
Она шла по району жилых домов, в которых проживал по большей части рабочий люд. По улице носилась стая подростков; выбегая на проезжую часть, ребята уворачивались от несущихся автомобилей, улюлюкая и освистывая вынужденных резко тормозить возмущенных водителей. Вдоль стен, у магазинов, стояли молодые люди с тупыми лицами. Насколько могла понять Ясмин, парни эти в основном занимались тем, что давали друг другу прикурить и глазели то в один, то в другой конец улицы. Казалось, они ждут чего-то, что никогда не случится, или кого-то, кто никогда не придет. На ступеньках парадных лестниц сидели небольшими группами девушки, чрезмерно накрашенные и в слишком легких пальтишках.
У них был затравленный взгляд начинающих проституток.
Ясмин выделялась в толпе своей соболиной шубкой.
Она догадывалась, что должна быть осторожна, но не испытывала ни малейшего страха. Это был мир, не похожий на тот, в котором Ясмин жила три последних месяца. Он был не похож и на ее женевское окружение. И в школьные годы Ясмин жила по-другому.
Но мир этот ее не пугал. Он очень походил на тот, из которого вышла сама Ясмин, с одной лишь разницей — вместо арабской речи здесь звучала французская. Различие было и в одежде, и в манере поведения. Все остальное: сокрушающее ощущение бедности, понимание того, что ради денег можно сделать все, не остановиться ни перед чем, — было точно таким же. И в этой психологии не было ничего странного. Обычная борьба за выживание. На этих улицах не существовало понятия преступления. Просто находились более или менее опасные способы заработать на жизнь.
Ясмин скорее ощущала, чем видела зловещую энергию, излучаемую холодными молодыми людьми, провожавшими ее цепкими взглядами. Они не желали ничего упускать в этой жизни.
Непонятно почему, но, глядя на этих молодых людей, Ясмин неожиданно вырвалась из оцепенения, в котором так долго пребывала. Всю ее вдруг пронзило ощущение реальности мира, и с новой, необычной силой взорвались для нее цвета и звуки улицы. По всему телу разлилось ощущение невероятной энергии, о существовании которой Ясмин и не подозревала. Она даже почувствовала, как задрожали ее пальцы.
— Вот оно! — громко воскликнула Ясмин.
Парни удивленно уставились на нее. Но больше им ничего услышать не довелось, поскольку стремительно шагавшая Ясмин успела завернуть за угол и лишь там закончила свою мысль:
— Я была ребенком! Каким же я была ребенком!
Вместо того чтобы, воспользовавшись наследством, купить себе свободу, которой так хотела Ясмин, она — теперь это было ясно как день — позволила связать себя узами мужского покровительства. Ясмин поняла, что ее нынешнее существование было предопределено заранее теми нормами, по которым она прожила свою жизнь. Ошеломленная Ясмин перешла улицу и направилась обратно, в сторону Сен-Жермен-де-Пре.
«Я трусила, — продолжала она размышлять. — Была настолько бесхарактерной, что не видела за собой права выбора. Я же теперь так же свободна, как Оскар фон Ротенбург: деньги дают мне право поступать, как мне хочется. Все, что теперь требуется, — это определить, чего же мне хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Такая жизнь под покровительством сильного мужчины была очень соблазнительна для Ясмин. Она словно опять возвращалась в школьные годы, испытывала те же чувства, которыми жила в пансионе: у нее существовал график, которому необходимо было следовать; ей не о чем было беспокоиться; ее водили и возили всюду, куда она только пожелает; не надо было думать ни о стирке белья, ни о покупках, ни о деньгах.
И Хасан был великолепен: красив, внимателен, великодушен, умен и очень решителен. Перед ним нельзя было устоять. И не потому, что Хасан был бесцеремонен, а потому, что он твердо знал: чего хочет он, того хочет и Ясмин… или должна хотеть.
После трех месяцев такого безмятежного существования Ясмин забеспокоилась.
— Ты никогда не говоришь мне, как обстоит дело с утверждением завещания, — неуверенно поинтересовалась она у Хасана как-то вечером за ужином.
— Прости, дорогая. — Хасан стал серьезным. — Ты считаешь, я скрываю от тебя информацию?
— О нет. — Ясмин уставилась в свою тарелку. — Ничего подобного. Но мне кажется немного странным, что я наследую все это без каких-либо проблем. Я просто боюсь, что ты не хочешь мне о них говорить из опасения расстроить меня или что-то в этом роде.
— Ну-у-у, тебе абсолютно не о чем беспокоиться. Дела идут как нельзя лучше, хотя я опасался, что могут оказаться какие-то родственники, о которых никто из нас не знал и которые вдруг объявятся и предъявят свои претензии. Но этого не случилось. Срок ожидания претендентов кончился, и все наследство переводится на твое имя.
— Я чувствую себя виноватой, я же готова была работать, что-то делать, а ты выполняешь за меня все мои обязанности.
— Не казни себя, — мягко сказал Хасан. — За свои дневные хлопоты я получаю более чем достаточно, не говоря уже о твоей щедрости по ночам.
Хасан взял руку Ясмин и поднес ее к губам. Повернул ладонь кверху и, не спуская глаз с лица Ясмин, такого очаровательного в свете свечи, нежно поцеловал ее руку и слегка пощекотал губами кожу, отчего Ясмин встрепенулась.
Не говоря более ни слова, Хасан помог ей встать. Так и не закончив ужина, они поднялись по лестнице в спальню.
На следующий день, посетив несколько галерей на Сен-Жермен-де-Пре, Ясмин бесцельно бродила по улицам.
Впервые за месяцы, прожитые в Париже с Хасаном, она почувствовала себя на удивление счастливой. Никуда не торопясь, Ясмин шла по тихой улочке. Часы показывали половину третьего, Ясмин не было необходимости возвращаться домой раньше пяти. Принять душ и одеться для театра — для этого не нужно много времени.
«Два с половиной часа ничего не надо делать и никуда не надо спешить», — подумала Ясмин.
День стоял холодный. Ясмин плотнее укуталась в свою шубку. Шубку ей подарил Хасан. Это были русские соболя, и всякий раз, надевая их, Ясмин чувствовала себя принцессой. Хасан делал Ясмин много подарков: великолепные наряды и дорогие украшения; толстые золотые цепочки и драгоценные камни в искусных оправах. Халифе нравилось, когда Ясмин носила его подарки, и она понимала, что он при этом испытывал гордость собственника.
Ясмин брела сама не зная куда мимо маленьких кафе, бакалейных лавчонок и булочных. Окна их были украшены к Рождеству, а у церквей стояли рождественские ясли, которые очень нравились Ясмин.
Она шла по району жилых домов, в которых проживал по большей части рабочий люд. По улице носилась стая подростков; выбегая на проезжую часть, ребята уворачивались от несущихся автомобилей, улюлюкая и освистывая вынужденных резко тормозить возмущенных водителей. Вдоль стен, у магазинов, стояли молодые люди с тупыми лицами. Насколько могла понять Ясмин, парни эти в основном занимались тем, что давали друг другу прикурить и глазели то в один, то в другой конец улицы. Казалось, они ждут чего-то, что никогда не случится, или кого-то, кто никогда не придет. На ступеньках парадных лестниц сидели небольшими группами девушки, чрезмерно накрашенные и в слишком легких пальтишках.
У них был затравленный взгляд начинающих проституток.
Ясмин выделялась в толпе своей соболиной шубкой.
Она догадывалась, что должна быть осторожна, но не испытывала ни малейшего страха. Это был мир, не похожий на тот, в котором Ясмин жила три последних месяца. Он был не похож и на ее женевское окружение. И в школьные годы Ясмин жила по-другому.
Но мир этот ее не пугал. Он очень походил на тот, из которого вышла сама Ясмин, с одной лишь разницей — вместо арабской речи здесь звучала французская. Различие было и в одежде, и в манере поведения. Все остальное: сокрушающее ощущение бедности, понимание того, что ради денег можно сделать все, не остановиться ни перед чем, — было точно таким же. И в этой психологии не было ничего странного. Обычная борьба за выживание. На этих улицах не существовало понятия преступления. Просто находились более или менее опасные способы заработать на жизнь.
Ясмин скорее ощущала, чем видела зловещую энергию, излучаемую холодными молодыми людьми, провожавшими ее цепкими взглядами. Они не желали ничего упускать в этой жизни.
Непонятно почему, но, глядя на этих молодых людей, Ясмин неожиданно вырвалась из оцепенения, в котором так долго пребывала. Всю ее вдруг пронзило ощущение реальности мира, и с новой, необычной силой взорвались для нее цвета и звуки улицы. По всему телу разлилось ощущение невероятной энергии, о существовании которой Ясмин и не подозревала. Она даже почувствовала, как задрожали ее пальцы.
— Вот оно! — громко воскликнула Ясмин.
Парни удивленно уставились на нее. Но больше им ничего услышать не довелось, поскольку стремительно шагавшая Ясмин успела завернуть за угол и лишь там закончила свою мысль:
— Я была ребенком! Каким же я была ребенком!
Вместо того чтобы, воспользовавшись наследством, купить себе свободу, которой так хотела Ясмин, она — теперь это было ясно как день — позволила связать себя узами мужского покровительства. Ясмин поняла, что ее нынешнее существование было предопределено заранее теми нормами, по которым она прожила свою жизнь. Ошеломленная Ясмин перешла улицу и направилась обратно, в сторону Сен-Жермен-де-Пре.
«Я трусила, — продолжала она размышлять. — Была настолько бесхарактерной, что не видела за собой права выбора. Я же теперь так же свободна, как Оскар фон Ротенбург: деньги дают мне право поступать, как мне хочется. Все, что теперь требуется, — это определить, чего же мне хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118