Но, подумав так, Тоня фыркнула вслух: вот посмеется кто-нибудь, случайно выглянувший в окно.
Вроде ничего подозрительного Тоня не заметила. Впрочем, не факт, что заметила бы, даже если бы стала смотреть по сторонам с особым вниманием.
Словом, все произошло так быстро, что Тоня, как говорится, и мяукнуть не успела. До ее дома осталось всего лишь пять-шесть домов, и она шла мимо заброшенного участка, о котором ей рассказывали всякие истории коренные раздольновцы, понижая голоса и закатывая глаза.
Мол, жили здесь когда-то муж и жена. Молодые. Он — азербайджанец, а она — армянка. Между людьми таких национальностей не приняты браки. Родственники о свадьбе между парнем и девушкой и слушать не хотели. Тогда они сбежали. В этот самый поселок. Сначала снимали квартиру. И работали, работали, каждую копейку откладывали. Поженились. Наконец накопили на дом с участком.
И на своей земле тоже работали во всякую свободную минуту. Какие имена у молодых людей были? Почти европейские. Мужчину звали Эрнест, а женщину — Лия.
— Хорошие были люди. Работящие, — отзывались о них посельчане. — Пройдут мимо, всегда поздороваются. Соседей на праздники к себе звали. Детей они не заводили почему-то. Вернее, спрашивали у Лии почему, а та, опустив глаза, отвечала: «Вот успокоится все, тогда и родим».
Что — все, не спрашивали, это их дело, Джураевых.
А потом их нашли. Кто — в Раздольном не знали: то ли армянская сторона, то ли азербайджанская… И что произошло ночью в доме, никто не знал.
Только наутро калитка в их двор оказалась открытой, а во дворе на лавке лежала убитая Лия. И Эрнест перед ней на коленях, безмолвный, отупевший от горя.
Потом кто-то заметил, что он и сам ранен, вызвали «скорую помощь», увезли его в больницу.
Хоронили Лию за счет совхоза. Эрнеста из больницы тоже привезли. Стоял он над могилой жены, что-то шептал, но совсем тихо, никто слов не слышал. Да и не поняли бы, он ведь по-своему шептал, по-азербайджански.
Говорили, Эрнест не стал дожидаться, когда его выпишут из больницы. Сам ушел. Домой возвращался. Ненадолго.
— Переоделся. Деньги взял, — объясняли соседи.
С тех пор Эрнеста в Раздольном не видели, а участок так и стоял заброшенный.
Но говорили, что время от времени там кто-то появляется. На участке. То кто-то голос услышит, то тень чья-то мелькнет…
Деревянный забор в одном месте завалился, рухнул столб, удерживавший его, и теперь часть забора лежала на земле, и в эту огромную дыру, да еще ночью, Тоня старалась не смотреть. Она и шаг ускорила, когда мимо шла, и даже невольно отошла на середину улицы, но потом, мысленно посмеявшись над собой, вновь вернулась к дорожке, что вела вдоль участка.
И тут ее схватили. Вернее, схватил кто-то, пахнувший туалетной водой «Босс», выливший на себя не иначе как целый флакон. Тоня только коротко вскрикнула, как ее рот тотчас стянула клейкая лента.
Нападавший втащил ее в дыру на брошенном участке, заламывая Тоне руки за спину. Захват был профессиональный. Наверное. По крайней мере человек знал, как обездвижить свою жертву, а она не очень-то и барахталась, потому что от ужаса чуть не умерла, а потом и вовсе обмякла в его руках.
Он что-то пробурчал, стиснул ее руки и тоже обмотал их липкой лентой. Видимо, это была очень прочная лента, потому что руками Тоня не могла даже шевельнуть.
А потом мужчина рванул с нее куртку, роняя ее на упавший забор, а следом и укладывая туда же Антонину. Конечно, до настоящего тепла было еще далеко, ночи еще были холодные, но от страха в ожидании неминуемой смерти она ничего не чувствовала.
«Маньяк! — пронеслось у нее в голове. — Сейчас достанет нож и начнет меня резать. По кусочку!»
Лицо нападавшего было закрыто маской с прорезями для глаз, и оттого ей стало еще страшнее.
Он и в самом деле достал нож, и Тоня прикрыла глаза, молясь про себя Богу, которого прежде никогда не поминала, чтобы дал ей беспамятство. Ну если не сейчас, то хотя бы потом, когда боль станет совсем нетерпимой…
Однако бандит — а кто же еще! — стал резать вовсе не ее тело, а сначала разрезал колготки, а потом и трусики. Тут она ненадолго опомнилась и попыталась ударить его ногами, но он спохватился и прижал ее ноги, разведя в стороны. Причем на одну сел, а другую придерживал свободной рукой. Другой он раздевал себя.
«Так он собирается меня насиловать!» Это казалось таким нелепым, что Тоня даже попыталась хихикнуть, но вместо этого лишь утробно булькнула — скотч не давал возможности использовать голосовые связки.
Боже мой, кому сказать, не поверят! Ее, почти тридцатилетнюю женщину, насиловал человек в маске, который, как она поняла, нарочно залил себя туалетной водой, чтобы она по подлинному запаху его не узнала.
Что за ерунда, в поселке полно женщин и даже девушек, которые не отказали бы такому физически развитому, судя по всему, без внешних недостатков, мужчине.
Может, у него лицо изуродовано? Тоня начала лихорадочно вспоминать, у кого из совхозных мужчин неполадки с лицом.
Но он и не дал ей особенно долго размышлять, потому что, оказывается, непременно хотел, чтобы она в его действиях участвовала. Но тогда разве это было бы насилием? Тоня не хотела идти у него на поводу. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не слышать, не ощущать, не давать его рукам и губам — кажется, он приподнял для этого свою дурацкую маску — находить все ее заветные точки.
Но когда бандит к ней наклонялся, его лица и вовсе не было видно, так что напрасно, выныривая из какого-то дурманящего состояния, она пыталась его разглядеть.
Он оказался чересчур умелым и знал, что нужно делать, чтобы завести и саму Снежную королеву. Так что Тоня не успела и оглянуться, как против воли стала откликаться на его ласки, и когда она тяжело задышала и готова была, плюнув на все, умолять его больше не медлить, он и сам все понял. И сделал как надо, так что она выгнулась дугой и захлебнулась в безмолвном крике.
Он опять пробормотал что-то вроде: «Ну вот и молодец, вот и славно, а ты боялась…» Снял с рук скотч, осторожно отлепил ленту с губ, прикрыл Тоню ее же водолазкой и исчез, словно его и не было.
Тоня осторожно села, прислушиваясь к себе — вроде ничего не болело. Да и с чего бы, девственница, что ли? Всего год без мужчины…
Однако ее тело блаженствовало, и, поняв это, Тоня ощутила как бы раздвоение личности. Она не хотела, а ее тело ощущало кайф. Как будто предавало свою хозяйку.
И вообще, может, хватит валяться на этом упавшем заборе? Надо же, нашел место, не на сырую землю положил…
Она надела юбку на голое тело, сунула босые ноги в сапожки — еще не хватало ей простудиться! — и накинула поверх куртку, запихнув в карман остатки своего белья. Конечно, его придется выбросить, но не здесь же…
И лишь потом поняла, что ее несколько отвлекало от только что окончившегося действа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Вроде ничего подозрительного Тоня не заметила. Впрочем, не факт, что заметила бы, даже если бы стала смотреть по сторонам с особым вниманием.
Словом, все произошло так быстро, что Тоня, как говорится, и мяукнуть не успела. До ее дома осталось всего лишь пять-шесть домов, и она шла мимо заброшенного участка, о котором ей рассказывали всякие истории коренные раздольновцы, понижая голоса и закатывая глаза.
Мол, жили здесь когда-то муж и жена. Молодые. Он — азербайджанец, а она — армянка. Между людьми таких национальностей не приняты браки. Родственники о свадьбе между парнем и девушкой и слушать не хотели. Тогда они сбежали. В этот самый поселок. Сначала снимали квартиру. И работали, работали, каждую копейку откладывали. Поженились. Наконец накопили на дом с участком.
И на своей земле тоже работали во всякую свободную минуту. Какие имена у молодых людей были? Почти европейские. Мужчину звали Эрнест, а женщину — Лия.
— Хорошие были люди. Работящие, — отзывались о них посельчане. — Пройдут мимо, всегда поздороваются. Соседей на праздники к себе звали. Детей они не заводили почему-то. Вернее, спрашивали у Лии почему, а та, опустив глаза, отвечала: «Вот успокоится все, тогда и родим».
Что — все, не спрашивали, это их дело, Джураевых.
А потом их нашли. Кто — в Раздольном не знали: то ли армянская сторона, то ли азербайджанская… И что произошло ночью в доме, никто не знал.
Только наутро калитка в их двор оказалась открытой, а во дворе на лавке лежала убитая Лия. И Эрнест перед ней на коленях, безмолвный, отупевший от горя.
Потом кто-то заметил, что он и сам ранен, вызвали «скорую помощь», увезли его в больницу.
Хоронили Лию за счет совхоза. Эрнеста из больницы тоже привезли. Стоял он над могилой жены, что-то шептал, но совсем тихо, никто слов не слышал. Да и не поняли бы, он ведь по-своему шептал, по-азербайджански.
Говорили, Эрнест не стал дожидаться, когда его выпишут из больницы. Сам ушел. Домой возвращался. Ненадолго.
— Переоделся. Деньги взял, — объясняли соседи.
С тех пор Эрнеста в Раздольном не видели, а участок так и стоял заброшенный.
Но говорили, что время от времени там кто-то появляется. На участке. То кто-то голос услышит, то тень чья-то мелькнет…
Деревянный забор в одном месте завалился, рухнул столб, удерживавший его, и теперь часть забора лежала на земле, и в эту огромную дыру, да еще ночью, Тоня старалась не смотреть. Она и шаг ускорила, когда мимо шла, и даже невольно отошла на середину улицы, но потом, мысленно посмеявшись над собой, вновь вернулась к дорожке, что вела вдоль участка.
И тут ее схватили. Вернее, схватил кто-то, пахнувший туалетной водой «Босс», выливший на себя не иначе как целый флакон. Тоня только коротко вскрикнула, как ее рот тотчас стянула клейкая лента.
Нападавший втащил ее в дыру на брошенном участке, заламывая Тоне руки за спину. Захват был профессиональный. Наверное. По крайней мере человек знал, как обездвижить свою жертву, а она не очень-то и барахталась, потому что от ужаса чуть не умерла, а потом и вовсе обмякла в его руках.
Он что-то пробурчал, стиснул ее руки и тоже обмотал их липкой лентой. Видимо, это была очень прочная лента, потому что руками Тоня не могла даже шевельнуть.
А потом мужчина рванул с нее куртку, роняя ее на упавший забор, а следом и укладывая туда же Антонину. Конечно, до настоящего тепла было еще далеко, ночи еще были холодные, но от страха в ожидании неминуемой смерти она ничего не чувствовала.
«Маньяк! — пронеслось у нее в голове. — Сейчас достанет нож и начнет меня резать. По кусочку!»
Лицо нападавшего было закрыто маской с прорезями для глаз, и оттого ей стало еще страшнее.
Он и в самом деле достал нож, и Тоня прикрыла глаза, молясь про себя Богу, которого прежде никогда не поминала, чтобы дал ей беспамятство. Ну если не сейчас, то хотя бы потом, когда боль станет совсем нетерпимой…
Однако бандит — а кто же еще! — стал резать вовсе не ее тело, а сначала разрезал колготки, а потом и трусики. Тут она ненадолго опомнилась и попыталась ударить его ногами, но он спохватился и прижал ее ноги, разведя в стороны. Причем на одну сел, а другую придерживал свободной рукой. Другой он раздевал себя.
«Так он собирается меня насиловать!» Это казалось таким нелепым, что Тоня даже попыталась хихикнуть, но вместо этого лишь утробно булькнула — скотч не давал возможности использовать голосовые связки.
Боже мой, кому сказать, не поверят! Ее, почти тридцатилетнюю женщину, насиловал человек в маске, который, как она поняла, нарочно залил себя туалетной водой, чтобы она по подлинному запаху его не узнала.
Что за ерунда, в поселке полно женщин и даже девушек, которые не отказали бы такому физически развитому, судя по всему, без внешних недостатков, мужчине.
Может, у него лицо изуродовано? Тоня начала лихорадочно вспоминать, у кого из совхозных мужчин неполадки с лицом.
Но он и не дал ей особенно долго размышлять, потому что, оказывается, непременно хотел, чтобы она в его действиях участвовала. Но тогда разве это было бы насилием? Тоня не хотела идти у него на поводу. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не слышать, не ощущать, не давать его рукам и губам — кажется, он приподнял для этого свою дурацкую маску — находить все ее заветные точки.
Но когда бандит к ней наклонялся, его лица и вовсе не было видно, так что напрасно, выныривая из какого-то дурманящего состояния, она пыталась его разглядеть.
Он оказался чересчур умелым и знал, что нужно делать, чтобы завести и саму Снежную королеву. Так что Тоня не успела и оглянуться, как против воли стала откликаться на его ласки, и когда она тяжело задышала и готова была, плюнув на все, умолять его больше не медлить, он и сам все понял. И сделал как надо, так что она выгнулась дугой и захлебнулась в безмолвном крике.
Он опять пробормотал что-то вроде: «Ну вот и молодец, вот и славно, а ты боялась…» Снял с рук скотч, осторожно отлепил ленту с губ, прикрыл Тоню ее же водолазкой и исчез, словно его и не было.
Тоня осторожно села, прислушиваясь к себе — вроде ничего не болело. Да и с чего бы, девственница, что ли? Всего год без мужчины…
Однако ее тело блаженствовало, и, поняв это, Тоня ощутила как бы раздвоение личности. Она не хотела, а ее тело ощущало кайф. Как будто предавало свою хозяйку.
И вообще, может, хватит валяться на этом упавшем заборе? Надо же, нашел место, не на сырую землю положил…
Она надела юбку на голое тело, сунула босые ноги в сапожки — еще не хватало ей простудиться! — и накинула поверх куртку, запихнув в карман остатки своего белья. Конечно, его придется выбросить, но не здесь же…
И лишь потом поняла, что ее несколько отвлекало от только что окончившегося действа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63