Спецшкола, исправительный дом, чернорабочий, поденщик…
– Да, именно так, – кивнул господин Фелсах, и его загорелое лицо снова подернулось тенью, – я говорил об этом с господином Виттингом, с генеральным директором исправительных учреждений. Он подтвердил, что таких случаев много.
– Много, – кивнула госпожа Моосгабр и бросила взгляд на фонтан, из стебля которого била вода, – знаю это по собственному опыту. Сын Везр в третий раз вернулся из тюрьмы, а дочь Набуле, которая недавно вышла замуж за Лайбаха и собирается купить квартиру на Алжбетове, того и гляди, тоже туда угодит. Дети с малолетства озорничали… – госпожа Моосгабр не спускала глаз с бассейна, – шлялись, били своих одноклассников и воровали. Попали в спецшколу, потом – в исправительный дом. А ведь я, когда они были маленькие, пела им колыбельную, наша привратница знает это, да и госпожа Кнорринг тоже. Сейчас Везру двадцать пять, – госпожа Моосгабр смотрела на фонтан, – Набуле двадцать, дети у меня поздние…
– Изведали вы, значит, достаточно, – сказал господин Фелсах, и его загорелое лицо все еще было чуть осенено тенью, – у вас опыт, мадам Кнорринг дала мне это понять.
– Дала это понять, – кивнула госпожа Моосгабр, и перья на ее шляпе затрепетали, – но вам, господин купец, думаю, она сказала не все. Когда дочка Набуле недавно выходила замуж, она мне даже попить не дала, а у них было вино, лимонад… и ветчина, и салат, а пирожки, что я напекла им на свадьбу – я люблю печь, – выкинула во двор лошади, а потом и меня прогнала со свадьбы. А ведь я на эту свадьбу надела свое лучшее праздничное платье.
– Ужасно, – кивнул господин Фелсах с горечью и сказал: – Госпожа, милости прошу еще… – и налил госпоже Моосгабр еще рюмку «кюрасо».
– И ваша жена умерла, – обронила госпожа Моосгабр и посмотрела на господина Фелсаха, – мальчик мать потерял.
– Жена умерла, – кивнул господин Фелсах, – умерла семь лет назад. Оберону было семь. Но еще задолго до этого она тяжело заболела, так что Оберон рос, собственно, под опекой нашей экономки. От матери он унаследовал хорошие качества, любовь к музыке. У него проигрыватели, радио, магнитофоны, словом, везде – музыка. В столовой за ужином, – господин Фелсах слегка кивнул за спину – на широкие стеклянные двери, – он тоже включает радио, и экономка только приветствует это. Она говорит, что Оберон, слушая музыку, становится спокойнее и послушнее. Я, конечно, обеспечил его самыми лучшими аппаратами, – господин Фелсах улыбнулся, – которые скрыты в стенах. Этим я и торгую.
Госпожа Моосгабр кивнула, рукой в белой перчатке снова взяла рюмку и обвела глазами зал.
– К сожалению, – сказал господин Фелсах, глядя на ее накрашенные щеки, губы и брови, – к сожалению, мадам, Оберона сейчас нет дома. Он поехал с экономкой к четырем часам на представление фокусников в Керке, хотел непременно их видеть. Но это не имеет значения. Вы узнаете его, когда начнете работать. Однако нам надо обговорить одну весьма важную деталь, – господин Фелсах улыбнулся, сунул руку в карман своего синего пиджака и вынул блестящий блокнот, – вы бы согласились, мадам, находиться у нас три раза в неделю примерно от трех до семи? – И когда госпожа Моосгабр кивнула, господин Фелсах сказал: – Ваша основная обязанность, пожалуй, следить за тем, чтобы Оберон был дома. Он может находиться где угодно: здесь в зале, в столовой или в своей комнате… а если дома будут студенты, то и у них. Но в сад выходить он не должен – может убежать. Впрочем, уже осень, дни становятся короче, наступает ненастье. Сад опустел, листва опадает, цветы отцвели.
– А что, если, – сказала госпожа Моосгабр вдруг и рукой в белой перчатке затрясла сумкой, – что, если он убежит из дому? Возможно, он убежит из дому, а я об этом и не узнаю?
– Возможно, – кивнул господин Фелсах и посмотрел в блокнот, который держал в руке, – теоретически это возможно. Вы будете в какой-нибудь комнате, а он меж тем возьмет да и убежит от вас. Допустим, однажды это случится. Но во второй раз, думаю, этого не случится, во второй раз он уже не осмелится. Вы добьетесь его уважения, воздействуете на него, и он испугается. Я, впрочем, не знаю его хорошо, почти совсем не знаю его, вижу от силы раз в месяц. Но полагаю, вы можете побеседовать с ним об этих его оккультных науках, послушать, что он вам скажет, а потом, пожалуй, он уже не убежит. Вы можете сидеть с ним в комнате или в соседней и в открытую дверь следить за ним – он тоже не убежит. Вы можете сидеть здесь в зале и стеречь выход – здесь ему тоже от вас не ускользнуть. Вы можете как угодно припугнуть его, у вас ведь по этой части большой опыт. Мадам Кнорринг уверяет, что вам это несомненно удастся.
– Я постараюсь, – кивнула госпожа Моосгабр, и перья на ее шляпе заколыхались. Глядя теперь на широкие стеклянные двери столовой, она вдруг заметила, что стекло в этих дверях довольно матовое, почти такое же, как и в ее кухонном окне, и, значит, когда двери закрыты, сквозь них плохо видно. Она снова перевела взгляд на фонтан посреди зала, а господин Фелсах, полистав блокнот, сказал:
– Но я хотел обговорить самое главное. Я имею в виду гонорар. Я буду вам платить… пять грошей в месяц.
У госпожи Моосгабр в кресле перехватило дыхание и закружилась голова. Она не поверила своим ушам. Она тряхнула головой, перья на шляпе заколыхались, а ее рука в белой перчатке невольно потянулась к стакану с водой.
– Господин купец, – сказала она, омочив губы, – это большие деньги. Я всегда работала для Охраны бесплатно. У меня маленькая пенсия за мужа, возчика на пивоварне, а добавление к этой пенсии я всегда получала от кладбища. Пять грошей в месяц – это большие деньги, и я буду делать все, что в моих силах… чтобы присмотр был наилучшим. Чтобы мальчик приучился к дисциплине… – госпожа Моосгабр снова посмотрела на фонтан, – чтобы не убежал из дому, чтобы избавить вас от забот. Чтобы предотвратить… – госпожа Моосгабр смотрела на фонтан, на его стебель, из которого била вода, – чтобы предотвратить то, что могло бы на вас обрушиться, если бы мальчик рос без присмотра. Когда мне приступить к работе? – спросила она, продолжая смотреть на стебель фонтана. И только сейчас разглядела, что вода бьет из него двумя струями. Видимо, заключила она, наверху стебель как-то раздваивается, и оттого поток воды тоже.
– Да, – кивнул господин Фелсах и сам посмотрел на бассейн, – я как раз об этом думаю. Я задержусь здесь, – он заглянул в блокнот, – на неделю. Мне нужно улететь на Луну еще до государственного праздника, а государственный праздник за два дня до Душичек, в последний день октября. Мадам, – господин Фелсах заглянул в блокнот, – не могли бы вы приступить к работе именно в этот день? В день государственного праздника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Да, именно так, – кивнул господин Фелсах, и его загорелое лицо снова подернулось тенью, – я говорил об этом с господином Виттингом, с генеральным директором исправительных учреждений. Он подтвердил, что таких случаев много.
– Много, – кивнула госпожа Моосгабр и бросила взгляд на фонтан, из стебля которого била вода, – знаю это по собственному опыту. Сын Везр в третий раз вернулся из тюрьмы, а дочь Набуле, которая недавно вышла замуж за Лайбаха и собирается купить квартиру на Алжбетове, того и гляди, тоже туда угодит. Дети с малолетства озорничали… – госпожа Моосгабр не спускала глаз с бассейна, – шлялись, били своих одноклассников и воровали. Попали в спецшколу, потом – в исправительный дом. А ведь я, когда они были маленькие, пела им колыбельную, наша привратница знает это, да и госпожа Кнорринг тоже. Сейчас Везру двадцать пять, – госпожа Моосгабр смотрела на фонтан, – Набуле двадцать, дети у меня поздние…
– Изведали вы, значит, достаточно, – сказал господин Фелсах, и его загорелое лицо все еще было чуть осенено тенью, – у вас опыт, мадам Кнорринг дала мне это понять.
– Дала это понять, – кивнула госпожа Моосгабр, и перья на ее шляпе затрепетали, – но вам, господин купец, думаю, она сказала не все. Когда дочка Набуле недавно выходила замуж, она мне даже попить не дала, а у них было вино, лимонад… и ветчина, и салат, а пирожки, что я напекла им на свадьбу – я люблю печь, – выкинула во двор лошади, а потом и меня прогнала со свадьбы. А ведь я на эту свадьбу надела свое лучшее праздничное платье.
– Ужасно, – кивнул господин Фелсах с горечью и сказал: – Госпожа, милости прошу еще… – и налил госпоже Моосгабр еще рюмку «кюрасо».
– И ваша жена умерла, – обронила госпожа Моосгабр и посмотрела на господина Фелсаха, – мальчик мать потерял.
– Жена умерла, – кивнул господин Фелсах, – умерла семь лет назад. Оберону было семь. Но еще задолго до этого она тяжело заболела, так что Оберон рос, собственно, под опекой нашей экономки. От матери он унаследовал хорошие качества, любовь к музыке. У него проигрыватели, радио, магнитофоны, словом, везде – музыка. В столовой за ужином, – господин Фелсах слегка кивнул за спину – на широкие стеклянные двери, – он тоже включает радио, и экономка только приветствует это. Она говорит, что Оберон, слушая музыку, становится спокойнее и послушнее. Я, конечно, обеспечил его самыми лучшими аппаратами, – господин Фелсах улыбнулся, – которые скрыты в стенах. Этим я и торгую.
Госпожа Моосгабр кивнула, рукой в белой перчатке снова взяла рюмку и обвела глазами зал.
– К сожалению, – сказал господин Фелсах, глядя на ее накрашенные щеки, губы и брови, – к сожалению, мадам, Оберона сейчас нет дома. Он поехал с экономкой к четырем часам на представление фокусников в Керке, хотел непременно их видеть. Но это не имеет значения. Вы узнаете его, когда начнете работать. Однако нам надо обговорить одну весьма важную деталь, – господин Фелсах улыбнулся, сунул руку в карман своего синего пиджака и вынул блестящий блокнот, – вы бы согласились, мадам, находиться у нас три раза в неделю примерно от трех до семи? – И когда госпожа Моосгабр кивнула, господин Фелсах сказал: – Ваша основная обязанность, пожалуй, следить за тем, чтобы Оберон был дома. Он может находиться где угодно: здесь в зале, в столовой или в своей комнате… а если дома будут студенты, то и у них. Но в сад выходить он не должен – может убежать. Впрочем, уже осень, дни становятся короче, наступает ненастье. Сад опустел, листва опадает, цветы отцвели.
– А что, если, – сказала госпожа Моосгабр вдруг и рукой в белой перчатке затрясла сумкой, – что, если он убежит из дому? Возможно, он убежит из дому, а я об этом и не узнаю?
– Возможно, – кивнул господин Фелсах и посмотрел в блокнот, который держал в руке, – теоретически это возможно. Вы будете в какой-нибудь комнате, а он меж тем возьмет да и убежит от вас. Допустим, однажды это случится. Но во второй раз, думаю, этого не случится, во второй раз он уже не осмелится. Вы добьетесь его уважения, воздействуете на него, и он испугается. Я, впрочем, не знаю его хорошо, почти совсем не знаю его, вижу от силы раз в месяц. Но полагаю, вы можете побеседовать с ним об этих его оккультных науках, послушать, что он вам скажет, а потом, пожалуй, он уже не убежит. Вы можете сидеть с ним в комнате или в соседней и в открытую дверь следить за ним – он тоже не убежит. Вы можете сидеть здесь в зале и стеречь выход – здесь ему тоже от вас не ускользнуть. Вы можете как угодно припугнуть его, у вас ведь по этой части большой опыт. Мадам Кнорринг уверяет, что вам это несомненно удастся.
– Я постараюсь, – кивнула госпожа Моосгабр, и перья на ее шляпе заколыхались. Глядя теперь на широкие стеклянные двери столовой, она вдруг заметила, что стекло в этих дверях довольно матовое, почти такое же, как и в ее кухонном окне, и, значит, когда двери закрыты, сквозь них плохо видно. Она снова перевела взгляд на фонтан посреди зала, а господин Фелсах, полистав блокнот, сказал:
– Но я хотел обговорить самое главное. Я имею в виду гонорар. Я буду вам платить… пять грошей в месяц.
У госпожи Моосгабр в кресле перехватило дыхание и закружилась голова. Она не поверила своим ушам. Она тряхнула головой, перья на шляпе заколыхались, а ее рука в белой перчатке невольно потянулась к стакану с водой.
– Господин купец, – сказала она, омочив губы, – это большие деньги. Я всегда работала для Охраны бесплатно. У меня маленькая пенсия за мужа, возчика на пивоварне, а добавление к этой пенсии я всегда получала от кладбища. Пять грошей в месяц – это большие деньги, и я буду делать все, что в моих силах… чтобы присмотр был наилучшим. Чтобы мальчик приучился к дисциплине… – госпожа Моосгабр снова посмотрела на фонтан, – чтобы не убежал из дому, чтобы избавить вас от забот. Чтобы предотвратить… – госпожа Моосгабр смотрела на фонтан, на его стебель, из которого била вода, – чтобы предотвратить то, что могло бы на вас обрушиться, если бы мальчик рос без присмотра. Когда мне приступить к работе? – спросила она, продолжая смотреть на стебель фонтана. И только сейчас разглядела, что вода бьет из него двумя струями. Видимо, заключила она, наверху стебель как-то раздваивается, и оттого поток воды тоже.
– Да, – кивнул господин Фелсах и сам посмотрел на бассейн, – я как раз об этом думаю. Я задержусь здесь, – он заглянул в блокнот, – на неделю. Мне нужно улететь на Луну еще до государственного праздника, а государственный праздник за два дня до Душичек, в последний день октября. Мадам, – господин Фелсах заглянул в блокнот, – не могли бы вы приступить к работе именно в этот день? В день государственного праздника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96