Педро — лучший резчик из всех, кого я знаю. У него есть чувство травы.
Айван подождал, пока рев «хонды» удалится, и робко постучал в дверь. Ответа не было. Он потянул за ручку, и дверь с громким скрипом отворилась. Рас Петр неподвижно сидел перед горками ганджи, распространявшими свой особенный запах.
— Вот, знаешь, я опять пришел, — смущенно сказал Айван.
—Одна любовь, ман, — сказал Рас Петр и поклонился. Затем его губы задвигались, но слов было не разобрать.
—Что ты сказал? — спросил Айван.
Рас Петр мягко улыбнулся и повторил громко:
—Как радостно и славно для нас, братья, пребывать в единстве.
—О, — сказал Айван.
—Как будто прекрасный дождь омывает нас, стекает по волосам и по бороде. — Рас Петр поклонился и улыбнулся. — Добро пожаловать, дорогой.
Айван был смущен.
—Скажи мне кое-что, — сказал Рас Петр, напряженно в него вглядываясь. — Жозе послал тебя сюда?
—Нет, — ответил Айван удивленно. — Никто меня не посылал. Я сам захотел прийти.
—Это Любовь единая, брат, садись со мной, покурим благословенную Джа траву.
Они молча сидели и курили, и Айван чувствовал, как атмосфера в комнате незаметно преображается. Молчание стало переноситься легче. Рас Петр обращался с травой с щепетильной и уважительной заботливостью. Он церемонно протянул ему чалис, странным образом напомнив Айвану о Маас Натти. Дым был смоляной, богатый на вкус и очень сильный, и Айван немедленно воспарил в заоблачные сферы, где мысли лениво проплывали, как облака, превращаясь в какие-то тщательно вырезанные, словно острым лезвием света, формы и фигуры. Через стол, как будто на далеком расстоянии, спутаные-сваляные столбы волос восставали из головы Растамана и в своем змеевидном бешенстве обрамляли лицо, резко контрастируя с его деликатными чертами и печальной безмятежностью. Неожиданно удары судьбы и текущие проблемы показались Айвану не такими уж насущными, почти смехотворными. Рас Петр весь ушел в опустошающую рефлексию. Что и говорить, подумал Айван, в его голове умещается целая Библия, а он находит отдохновение в одном-единственном скорбном стихе, который повторяет с гипнотической монотонностью.
—Даже сегодня, — сказал Рас Петр, — я жалуюсь и горюю… Удар оказался сильнее, чем я мог выдержать, да. — Кивая косматой головой, он, казалось, подтверждал произносимые слова. — Как заново родился, — сказал он. Затем внезапно поднялся и кивком велел Айвану следовать за ним.
Заглянув в спальню, Айван почувствовал, что стал вдвое выше, что он видит все в двойном свете и вне времени. Там лежал юный дредман, уменьшенная копия Рас Петра. Он спал, но его прерывистое дыхание выдавало болезнь, и лихорадка сияла на воспаленном лице, которое было совсем нехорошим. Айван видел, что Растаман смотрит на сына глазами, горящими от гордости, страха и трепета. Его губы снова зашевелились, как будто распространяя заклинания в собравшемся вокруг мальчика душном воздухе, он мог отогнать то, чего так боялся.
—Те, кто сеет нечестье и плодит злобу, пожнут их сполна, — пообещал он. — И кто копает яму, тот в нее упадет.
Они вернулись в комнату. Время от времени Рас Петр выходил из нее, чтобы вытереть мальчику пот. Или же, едва держась на ногах, с беспокойством в глазах, беззвучно шевеля губами, смотрел на лицо спящего, которое, как в зеркале, отражало его собственные черты.
Айван вдруг обрел дар речи — поначалу, чтобы отвлечь Рас Петра. Но порой перед ним возникало лицо Эльзы, и он рассказывал, как она вылечила его от безумия и остановила боль… К тому времени, когда взошло солнце, между ними все было улажено.
ВЕРСИЯ ЭЛЬЗЫ
—Боже, Айван-ман, чо! Так не может быть, ман? Забудь это, ман. К тому же равнодушие не грех. — Голос Эльзы был на грани тихого шепота, но ее раздражение было очевидным.
Айван стал пародировать се беспокойство. Обхватив ладонями голову в преувеличенном жесте отчаяния, он заговорил пронзительным истерическим голосом:
—Айван, ты с ума сошел! Как ты только мог подумать, что я на такое способна? Боже, Айван, ку-ку. Я честная христианка. Как ты мог подумать, что я стану мешаться с такими, как они? Разве для этого я покинула дом Его преподобия? Господи Иисусе!
—Заткни свой глупый рот, — прошипела она. — Хочешь, чтобы тебя услышали? Я умру от стыда, если они услышат.
Если бы спящие в соседней комнате Рас Петр и Ман-Ай услышали, какой невежественной и глупой она может быть, стыд убил бы ее. И она не могла бы обвинить их в том, что ее убили. Еще одна вещь, за которую она будет благодарна пастору Рамсаю. В его доме Растафари считались безбожниками, слугами Антихриста, отрицателями Бога, распространителями ереси. Они были хуже, чем оккультисты из балм-ярда и знахари-колдуны, поскольку их духовная деградация была агрессивной, сознательной и вызывающей. Их злобное отрицание обычного общества и рабское пристрасти к гандже вели к извращенности и завершались безумием. Как и все прочее, о чем говорил пастор Рамсай, она взяла это на свою душу.
Но только представьте себе, а? Что это за штука — невежество? Трудно было поверить, что в ней когда-то такое было. Смотрите, как печальноликий маленький бвай Ман-Ай прильнул к ней — ее сердечные струны тронуло то, что он воспрял духом и все больше набирается сил с тех пор, как она стала приглядывать за ним.
Рас Петр тоже это видит, и он ей безумно благодарен. Он показывает это как может. Подумать только, как она раньше боялась Раста и презирала их. Сейчас же она дождаться не может, когда наступит вечер, Рас Петр будет читать слова Джа и своим глубоким проникновенным голосом беседовать с мальчиком и с ней. От него она ничего другого не видела, кроме братской любви и уважения. Ни в голосе его, ни в глазах, ни в манерах. Это все тоже к лучшему, потому что почти каждую ночь Айван стал куда-то уходить. Обычно он говорит, что идет смотреть движущиеся картинки, но рано утром петух уже кукарекает вовсю, а его «хонды» во дворе по-прежнему нет. Смешно, но ее почти не волнует то, что по ночам он где-то пропадает. Непонятно почему, но ей кажется, что она-то должна злиться на это, потому что любит его. Она думает, что всегда будет любить его, и знает, что и у него глубокие чувства к ней. Но ее бвай — это что-то особенное. Маленький Ман-Ай нуждается в ней, а значит — и отец его. Она чувствует как в ней что-то открывается навстречу этой нужде, что-то распускается, расцветает. Пастор Рамсай умер бы, смеялась она про себя, если бы увидел, что я живу не с одним мужчиной, а с тремя — причем двое из них Растаманы.
Крохотная комнатка в коммунальной квартире оставила по себе недобрую память: голодные сальные взгляды жирного домовладельца; пьяные голоса девушки-соседки и ее посетителей; вечные паломники, весь день тщетно стучащие в дверь в поисках работы — вот, что окружало ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Айван подождал, пока рев «хонды» удалится, и робко постучал в дверь. Ответа не было. Он потянул за ручку, и дверь с громким скрипом отворилась. Рас Петр неподвижно сидел перед горками ганджи, распространявшими свой особенный запах.
— Вот, знаешь, я опять пришел, — смущенно сказал Айван.
—Одна любовь, ман, — сказал Рас Петр и поклонился. Затем его губы задвигались, но слов было не разобрать.
—Что ты сказал? — спросил Айван.
Рас Петр мягко улыбнулся и повторил громко:
—Как радостно и славно для нас, братья, пребывать в единстве.
—О, — сказал Айван.
—Как будто прекрасный дождь омывает нас, стекает по волосам и по бороде. — Рас Петр поклонился и улыбнулся. — Добро пожаловать, дорогой.
Айван был смущен.
—Скажи мне кое-что, — сказал Рас Петр, напряженно в него вглядываясь. — Жозе послал тебя сюда?
—Нет, — ответил Айван удивленно. — Никто меня не посылал. Я сам захотел прийти.
—Это Любовь единая, брат, садись со мной, покурим благословенную Джа траву.
Они молча сидели и курили, и Айван чувствовал, как атмосфера в комнате незаметно преображается. Молчание стало переноситься легче. Рас Петр обращался с травой с щепетильной и уважительной заботливостью. Он церемонно протянул ему чалис, странным образом напомнив Айвану о Маас Натти. Дым был смоляной, богатый на вкус и очень сильный, и Айван немедленно воспарил в заоблачные сферы, где мысли лениво проплывали, как облака, превращаясь в какие-то тщательно вырезанные, словно острым лезвием света, формы и фигуры. Через стол, как будто на далеком расстоянии, спутаные-сваляные столбы волос восставали из головы Растамана и в своем змеевидном бешенстве обрамляли лицо, резко контрастируя с его деликатными чертами и печальной безмятежностью. Неожиданно удары судьбы и текущие проблемы показались Айвану не такими уж насущными, почти смехотворными. Рас Петр весь ушел в опустошающую рефлексию. Что и говорить, подумал Айван, в его голове умещается целая Библия, а он находит отдохновение в одном-единственном скорбном стихе, который повторяет с гипнотической монотонностью.
—Даже сегодня, — сказал Рас Петр, — я жалуюсь и горюю… Удар оказался сильнее, чем я мог выдержать, да. — Кивая косматой головой, он, казалось, подтверждал произносимые слова. — Как заново родился, — сказал он. Затем внезапно поднялся и кивком велел Айвану следовать за ним.
Заглянув в спальню, Айван почувствовал, что стал вдвое выше, что он видит все в двойном свете и вне времени. Там лежал юный дредман, уменьшенная копия Рас Петра. Он спал, но его прерывистое дыхание выдавало болезнь, и лихорадка сияла на воспаленном лице, которое было совсем нехорошим. Айван видел, что Растаман смотрит на сына глазами, горящими от гордости, страха и трепета. Его губы снова зашевелились, как будто распространяя заклинания в собравшемся вокруг мальчика душном воздухе, он мог отогнать то, чего так боялся.
—Те, кто сеет нечестье и плодит злобу, пожнут их сполна, — пообещал он. — И кто копает яму, тот в нее упадет.
Они вернулись в комнату. Время от времени Рас Петр выходил из нее, чтобы вытереть мальчику пот. Или же, едва держась на ногах, с беспокойством в глазах, беззвучно шевеля губами, смотрел на лицо спящего, которое, как в зеркале, отражало его собственные черты.
Айван вдруг обрел дар речи — поначалу, чтобы отвлечь Рас Петра. Но порой перед ним возникало лицо Эльзы, и он рассказывал, как она вылечила его от безумия и остановила боль… К тому времени, когда взошло солнце, между ними все было улажено.
ВЕРСИЯ ЭЛЬЗЫ
—Боже, Айван-ман, чо! Так не может быть, ман? Забудь это, ман. К тому же равнодушие не грех. — Голос Эльзы был на грани тихого шепота, но ее раздражение было очевидным.
Айван стал пародировать се беспокойство. Обхватив ладонями голову в преувеличенном жесте отчаяния, он заговорил пронзительным истерическим голосом:
—Айван, ты с ума сошел! Как ты только мог подумать, что я на такое способна? Боже, Айван, ку-ку. Я честная христианка. Как ты мог подумать, что я стану мешаться с такими, как они? Разве для этого я покинула дом Его преподобия? Господи Иисусе!
—Заткни свой глупый рот, — прошипела она. — Хочешь, чтобы тебя услышали? Я умру от стыда, если они услышат.
Если бы спящие в соседней комнате Рас Петр и Ман-Ай услышали, какой невежественной и глупой она может быть, стыд убил бы ее. И она не могла бы обвинить их в том, что ее убили. Еще одна вещь, за которую она будет благодарна пастору Рамсаю. В его доме Растафари считались безбожниками, слугами Антихриста, отрицателями Бога, распространителями ереси. Они были хуже, чем оккультисты из балм-ярда и знахари-колдуны, поскольку их духовная деградация была агрессивной, сознательной и вызывающей. Их злобное отрицание обычного общества и рабское пристрасти к гандже вели к извращенности и завершались безумием. Как и все прочее, о чем говорил пастор Рамсай, она взяла это на свою душу.
Но только представьте себе, а? Что это за штука — невежество? Трудно было поверить, что в ней когда-то такое было. Смотрите, как печальноликий маленький бвай Ман-Ай прильнул к ней — ее сердечные струны тронуло то, что он воспрял духом и все больше набирается сил с тех пор, как она стала приглядывать за ним.
Рас Петр тоже это видит, и он ей безумно благодарен. Он показывает это как может. Подумать только, как она раньше боялась Раста и презирала их. Сейчас же она дождаться не может, когда наступит вечер, Рас Петр будет читать слова Джа и своим глубоким проникновенным голосом беседовать с мальчиком и с ней. От него она ничего другого не видела, кроме братской любви и уважения. Ни в голосе его, ни в глазах, ни в манерах. Это все тоже к лучшему, потому что почти каждую ночь Айван стал куда-то уходить. Обычно он говорит, что идет смотреть движущиеся картинки, но рано утром петух уже кукарекает вовсю, а его «хонды» во дворе по-прежнему нет. Смешно, но ее почти не волнует то, что по ночам он где-то пропадает. Непонятно почему, но ей кажется, что она-то должна злиться на это, потому что любит его. Она думает, что всегда будет любить его, и знает, что и у него глубокие чувства к ней. Но ее бвай — это что-то особенное. Маленький Ман-Ай нуждается в ней, а значит — и отец его. Она чувствует как в ней что-то открывается навстречу этой нужде, что-то распускается, расцветает. Пастор Рамсай умер бы, смеялась она про себя, если бы увидел, что я живу не с одним мужчиной, а с тремя — причем двое из них Растаманы.
Крохотная комнатка в коммунальной квартире оставила по себе недобрую память: голодные сальные взгляды жирного домовладельца; пьяные голоса девушки-соседки и ее посетителей; вечные паломники, весь день тщетно стучащие в дверь в поисках работы — вот, что окружало ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125