Три его друга тоже увидели Синьору. Увидели ее и женщины, выглянув из окон на крик Стадерини. В первую минуту все они, хотя и не в такой мере, как сапожник, чувства которого обострило выпитое вино, ощутили на себе давящую тяжесть той ненависти и злобы, которой был полон взгляд Синьоры. Но лишь только рассеялось первое впечатление, все стало восприниматься совсем по-другому, Теперь всем казалось, что лицо Синьоры выражает безумное отчаяние. Втянув голову в плечи, Синьора стояла, крепко ухватившись за подоконник, лицо ее перекосилось, а глаза в черных орбитах горели яростью и отчаянием. Скрюченные пальцы царапали стену, и казалось, что она обирается кинуться вниз. Синьора по грудь высунулась из окна и всей своей позой напоминала хищного зверя, готового ринуться на свою добычу. Сперва все корнокейцы подумали, что Синьора хочет выброситься из окна, слышались жалобные возгласы, женщины умоляли самоубийцу отказаться от своего намерения. Люди хватались за голову, крестились, замирая в ожидании неотвратимой, неизбежной катастрофы. Матери оттаскивали от окон детей. Затем потекли мгновения глубокой, мучительной тишины. Затаив дыхание, не сводя глаз с окон Синьоры, все ждали, что вот-вот произойдет несчастье. По виа деи Леони прогрохотал трамвай, шум этот разнесся как отзвук далекого и незнакомого мира. Синьора не шевелилась, растягивая томительное и тревожное ожидание. Она застыла в своей грозной позе, словно каменное изваяние, а ее неподвижный взгляд метал молнии: Аурора еще раз крикнула:
— Не делайте этого, Синьора! Ну ответьте же мне!
Ее голос словно вернул всех к жизни. Опять стали раздаваться крики и просьбы. — Побойтесь бога! — кричала Джемма. А старуха Фидальма, охваченная ужасом, сказала:
— Не ребячьтесь!
Аурора уже выбежала из дома в сопровождении Леонтины и Клары, которых она подхватила на лестнице.
Аурора кричала:
— Я иду, Синьора! А Лилианы разве нет дома? Где же
Беппино Каррези, который жил в том же доме, что и Синьора, высунулся из окна, раскрытого на лестничной площадке, и сказал:
— Дверь, заперта! Надо взломать! Пусть кто-нибудь придет помочь мне!
Стадерини пришел в себя и, отрезвев от страха, решил тоже высказать свои соображения:
— Начнете ломать дверь, тут-то она и бросится. Женщины, простыню!
Семира подбежала к комоду и, достав простыню, выбросила ее в окно. Стадерини поймал простыню на лету, торопливо развернул, сам взялся за один угол, а три других велел держать парикмахеру, мусорщику и землекопу. Итак, на улице была натянута предохранительная сетка.
Появилась Мария Каррези с железным ломом и молотком. Она, ее муж, Аурора и Леонтина начали взламывать дверь. Тем, кто остался на улице, пришлось пережить несколько тягостных минут. Четверо мужчин, держа за углы натянутую простыню, топтались под окном Синьоры, примеряя, куда она должна упасть. Джиджи и Джордано, удрав от матерей, стояли на крыльце. Им было и любопытно и страшно. Слышался плач перепуганной Пиккарды. Яростно лаял запертый на кухне фокстерьер Марии Каррези.
Самоубийца не шелохнулась, она даже не повернула головы. Безмолвная и неподвижная, как статуя, Синьора с яростным отчаяньем смотрела на улицу застывшим взглядом. Из гостиницы, засунув пальцы в кармашки жилета, вышел Ристори. Вид у него был скучающий и равнодушный. Он сухо рассмеялся и сказал:
— Ничего! Не бойтесь! Она стоит так уже часа четыре! По-моему, ее хватил удар. — И, повернувшись к мужчинам, державшим простыню, бросил, как всегда насмешливо и цинично: — Вы похожи на пожарных!
Тем временем замок был взломан, и в квартиру ворвался спасательный отряд, возглавляемый Ауророй. Понадобились объединенные усилия Беппино, Ауроры и Леонтины, чтобы оторвать руки Синьоры от подоконника. Синьора отчаянно сопротивлялась, она дралась и пыталась кусать тех, кто был поближе. Она визжала и выла, как гиена. Изо рта у нее текла слюна, а в темной глубине глазниц расширенные зрачки метали молнии. Но вдруг Синьора перестала сопротивляться, все ее тело расслабло, и она опрокинулась на подхватившие ее руки. Только взгляд ее оставался все тем же, а губы скривились в презрительную гримасу. Синьора позволила уложить себя в постель, позволила поправить подушки и одеяло, но по-прежнему отказывалась отвечать на взволнованные, настойчивые вопросы, с которыми к ней обращались.
Комната Синьоры наполнилась корнокейцами. Большинство, когда прошел страх, воспользовались случаем, чтобы удовлетворить любопытство, которое у всех возбуждала квартира Синьоры. Это были рабы, проникшие в альков госпожи, плебс, наводнивший дворец, неверные, оскверняющие храм. Словно разгневанное, но бессильное божество, Синьора бросала на них грозные взгляды и обдавала ледяным презрением. Синьора не могла видеть ни Стадерини, который, обследуя кладовую, подкреплялся лакрима-кристи, ни Оресте, который, слегка осуждая Стадерини, разглядывал узорчатый кафельный пол в ванной, но она видела, как Джордано Чекки и Джиджи Лукателли, воспользовавшись общей суматохой, все перевернули вверх дном на ее комоде, заставленном безделушками, видела, как Аделе, любуясь собой, смотрелась в ее зеркало, а Мария Каррези поглаживала бархатную обивку ее кресла. Высокий, широкоплечий землекоп Антонио с большими заскорузлыми руками, высунувшись из окна, прикидывал, какое расстояние отделяет подоконник от мостовой.
— Ну и полетела бы она! — воскликнул он. Аурора не спускала с Синьоры глаз. Она стояла вместе с Луизой и Фидальмой около Синьоры, и они шептали ей слова, какими успокаивают избежавших большой опасности, говорили спокойно и ласково, как говорят с детьми и с сумасшедшими.
Антонио снял со стены картину, желая получше рассмотреть ее. Он узнал флорентийский Понте Соспезо и провел по картине ладонью. Оба мальчика, Джордано и Джиджи, направились к окну, каждый вооружился театральным биноклем. Они принялись осматривать окрестности. Семира ощупывала край одеяла — надо же было установить, чистый ли это шелк. Мусорщик робко касался золотых лилий, изображенных на обоях.
В комнату вошел Стадерини, держа в руке бокал, до Половины наполненный дорогим вином. Он считал, что Синьоре надо немного выпить, чтобы оправиться от перевитого потрясения. Вошедший вместе с ним парикмахер отвесил поклон. Его почтительное приветствие казалось насмешкой. Синьора не могла сдержаться и подняла руку, словно хотела дать ему пощечину. Она задрожала всем телом, ноздри у нее раздулись, на скулах задвигались желваки, а во взгляде вспыхнула лютая ненависть. При поддержке матери и Фидальмы Аурора выступила в качестве переводчицы и уговорила корнокейцев уйти, дать Синьоре покой — больной теперь необходимо отдохнуть.
Один за другим все ушли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113