Над кучкой домов возвышались часы на колокольне Коверчано. Мотоцикл сбавил скорость. Вдали лаяли собаки.
— Приехали? — спросил Уго.
Мачисте не ответил. Ночь придавала местности непривычный вид, и трудно было разобраться, где они.
— Не можешь сориентироваться? — спросил Уго.
— Он жил против той лесенки, что спускается к речке, — сказал Мачисте. — Видно, в последние годы здесь построили новые дома. — Он посмотрел вперед. В конце дамбы лежал большой пустырь. Мачисте поехал быстрее.
— Фашисты могут нагрянуть с минуты на минуту, а мы совсем безоружны, — сказал Уго. — Вот идиотство! В спешке я забыл взять у Олимпии револьвер. Хорошо, если депутат ссудит нас пистолетом!
Мачисте то ли не расслышал, то ли не захотел ответить. Он затормозил около дачи, одиноко стоявшей на краю луга; на пилястрах ворот сидели две терракотовые собаки.
— Это здесь! — сказал Мачисте. — Я узнаю собак.
— В окнах свет, — сказал Уго. — Значит, еще не легли. Мачисте развернулся и остановил мотоцикл у самой
дачи. В эту минуту свет погас.
Мачисте и Уго спрыгнули с мотоцикла. На калитке не было дощечки с именем депутата, но на внутренней стороне пилястра они нащупали кнопку электрического звонка. Мачисте надавил на нее, и в доме задребезжал звонок. Потом снова настала мертвая тишина. Они звонили несколько раз подолгу — никакого ответа.
— Но ведь только что у них горел свет, — повторил Уго.
Они звали депутата по имени, кричали:
— Это друзья! Мы — товарищи!
Мачисте барабанил в калитку кулаком. Уго колотил носком сапога. Наконец в доме зажегся свет. Из окна нижнего этажа выглянула женщина.
— Дома депутат? — крикнул Мачисте, прежде чем она успела что-нибудь сказать.
— Какой такой депутат? — спросила женщина.
— Депутат Бастаи. Разве он больше не живет здесь?
— Два года назад жил здесь, — сказала женщина, чуть приоткрыв окно. — Потом переехал.
— А где он теперь живет?
Но женщина, сказав им «спокойной ночи», закрыла окно.
Они снова принялись кричать и колотить в калитку. Тогда свет опять зажегся. На этот раз выглянул мужчина. Он сказал:
— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я позвоню в полицию. Или же прямо в фашистский комитет, — он подчеркнул эти слова.
Но Мачисте уже вскарабкался на забор. Перекинул через него одну ногу, потом другую и спрыгнул в сад. Подошел к окошку и постучал по стеклу. Мужчина смотрел на него из глубины комнаты. Это был пожилой человек, лысый, толстый, с дряблой шеей, одетый во фланелевую пижаму. Он крикнул через закрытое окно:
— Это нарушение неприкосновенности жилища! — И вытащил из ящика стола револьвер. Он направил револьвер на Мачисте и сказал, не открывая окна: — Слушай, бандит. Посмей только пошевелиться — я выстрелю.
Женщина спряталась за его спиной. Мачисте остановил Уго, голова которого показалась над забором, и приказал ему сторожить на улице. Потом снова обратился к мужчине в пижаме:
— Зачем вы так воспринимаете все это? Нам нужен только адрес депутата Бастаи. Его жизнь в опасности.
Человек в пижаме подошел к письменному столу — должно быть, эта комната была его кабинетом. По-прежнему направляя на окно револьвер, он поднял с телефона трубку и заорал, глядя в окно:
— Теперь вы у меня попляшете!
Мачисте обладал силой легендарного Самсона. Он заскрежетал зубами, его душила злоба. Сдержаться было ему труднее, чем поднять груз весом в сто килограммов. И все-таки он попытался еще раз уговорить человека и пижаме:
— Почему вы не хотите сказать? — спросил Мачисте. — Разве я не внушаю вам доверия? — И он поднял руки.
Называя телефонистке номер, человек в пижаме ответил:
— Вот именно!
В эту минуту Уго крикнул:
— Коррадо! В аллею въехала машина с зажженными фарами. Она едет сюда. Что делать?
Вот тогда взорвалась, словно бомба, запоздалая и теперь уже бесполезная ярость Мачисте. Он ударил кулаком в оконную раму. Стекла посыпались мелкими осколками. Лысый уронил револьвер, женщина, вскрикнув, упала в обморок. Мачисте перепрыгнул через забор. Он сел на мотоцикл, завел его, домчался до моста, переехал на другой берег речки. Машина была уже близко. Но она направлялась не к этой даче: ее цель была значительно дальше.
— Молодец, кто спит в эту ночь, — сказал Стадерини.
Виа дель Корно напряженно слушает. Даже если окна заперты, а веки сомкнуты сном, слух все равно улавливает каждый шорох на улице. Когда умчался мотоцикл и Освальдо, как сумасшедший, выскочил из гостиницы, Олимпия тоже ушла из дому. Она убежала из «Червиа», захватив свой чемодан, решив спрятаться от Освальдо, который, несомненно, захочет с ней рассчитаться. И как всегда в таких случаях, Ристори («Знать ничего не знаю») запер дверь на засов.
Доверить секрет Фидальме — то же, что попросить молчать Пульчинеллу или Стентерелло . И разболтает она не от злобы: все знают, что душа у Стентерелло добрая и благородная; просто у нее длинный язык, как у Пиноккио длинный нос. Жена сапожника не могла устоять против искушения и, поднявшись по лестнице, постучалась к Милене. В ее присутствии Маргарита закончила свой рассказ о разговоре между Мачисте и Уго, который она слышала из своей комнаты.
— До свиданья, не буду вас беспокоить, — сказала немного спустя Фидальма и пошла сообщить новости Синьоре. Она дерзнула выйти на улицу. «Булыжники мостовой показались мне раскаленными, — говорила она Синьоре. — И все же даже в этот поздний час я пришла. Ведь новости такого рода, подумала я, придутся Синьоре по вкусу».
Синьора поблагодарила ее. Она приказала Джезуине налить Фидальме стаканчик «лакрима кристи» и отпустила ее, протянув ей на прощанье руку — милость, которая была слаще тонкого вина. На лестничной площадке этажом ниже Фидальма столкнулась с Бруно и Каррези, которые устроили здесь ей засаду; Фидальма не заставила себя упрашивать и рассказала им все, что слышала. «Последние известия» побежали от двери к двери, от окна к окну.
Итак, когда на башне Палаццо Веккьо пробило час, на нашей улице никто не спал: одни жадно прислушивались, других мучили мрачные предчувствия. От ветра, внезапно налетевшего из-за гор, дрожали залатанные картоном стекла в квартире Чекки. Вдруг Маргарите вспомнились слова, сказанные Уго: «Они даже собираются схватить какого-то человека, который, как им известно, лежит в больнице».
Немного спустя Милена вышла вместе с Марио. И Фидальма, которая вечно торчала на лестнице, все поняла. Как видно, Альфредо тоже попал в список. И вот теперь Милена хочет бежать в санаторий. Сумасшедшая! Марио ее провожает. Они, конечно, постараются взять такси, но где его найдешь в такую ночь?
Ее муж, сапожник Стадерини, продрогнув в своей старой солдатской куртке, сказал, в сотый раз закрывая окно:
— Это Ночь Апокалипсиса!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Приехали? — спросил Уго.
Мачисте не ответил. Ночь придавала местности непривычный вид, и трудно было разобраться, где они.
— Не можешь сориентироваться? — спросил Уго.
— Он жил против той лесенки, что спускается к речке, — сказал Мачисте. — Видно, в последние годы здесь построили новые дома. — Он посмотрел вперед. В конце дамбы лежал большой пустырь. Мачисте поехал быстрее.
— Фашисты могут нагрянуть с минуты на минуту, а мы совсем безоружны, — сказал Уго. — Вот идиотство! В спешке я забыл взять у Олимпии револьвер. Хорошо, если депутат ссудит нас пистолетом!
Мачисте то ли не расслышал, то ли не захотел ответить. Он затормозил около дачи, одиноко стоявшей на краю луга; на пилястрах ворот сидели две терракотовые собаки.
— Это здесь! — сказал Мачисте. — Я узнаю собак.
— В окнах свет, — сказал Уго. — Значит, еще не легли. Мачисте развернулся и остановил мотоцикл у самой
дачи. В эту минуту свет погас.
Мачисте и Уго спрыгнули с мотоцикла. На калитке не было дощечки с именем депутата, но на внутренней стороне пилястра они нащупали кнопку электрического звонка. Мачисте надавил на нее, и в доме задребезжал звонок. Потом снова настала мертвая тишина. Они звонили несколько раз подолгу — никакого ответа.
— Но ведь только что у них горел свет, — повторил Уго.
Они звали депутата по имени, кричали:
— Это друзья! Мы — товарищи!
Мачисте барабанил в калитку кулаком. Уго колотил носком сапога. Наконец в доме зажегся свет. Из окна нижнего этажа выглянула женщина.
— Дома депутат? — крикнул Мачисте, прежде чем она успела что-нибудь сказать.
— Какой такой депутат? — спросила женщина.
— Депутат Бастаи. Разве он больше не живет здесь?
— Два года назад жил здесь, — сказала женщина, чуть приоткрыв окно. — Потом переехал.
— А где он теперь живет?
Но женщина, сказав им «спокойной ночи», закрыла окно.
Они снова принялись кричать и колотить в калитку. Тогда свет опять зажегся. На этот раз выглянул мужчина. Он сказал:
— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я позвоню в полицию. Или же прямо в фашистский комитет, — он подчеркнул эти слова.
Но Мачисте уже вскарабкался на забор. Перекинул через него одну ногу, потом другую и спрыгнул в сад. Подошел к окошку и постучал по стеклу. Мужчина смотрел на него из глубины комнаты. Это был пожилой человек, лысый, толстый, с дряблой шеей, одетый во фланелевую пижаму. Он крикнул через закрытое окно:
— Это нарушение неприкосновенности жилища! — И вытащил из ящика стола револьвер. Он направил револьвер на Мачисте и сказал, не открывая окна: — Слушай, бандит. Посмей только пошевелиться — я выстрелю.
Женщина спряталась за его спиной. Мачисте остановил Уго, голова которого показалась над забором, и приказал ему сторожить на улице. Потом снова обратился к мужчине в пижаме:
— Зачем вы так воспринимаете все это? Нам нужен только адрес депутата Бастаи. Его жизнь в опасности.
Человек в пижаме подошел к письменному столу — должно быть, эта комната была его кабинетом. По-прежнему направляя на окно револьвер, он поднял с телефона трубку и заорал, глядя в окно:
— Теперь вы у меня попляшете!
Мачисте обладал силой легендарного Самсона. Он заскрежетал зубами, его душила злоба. Сдержаться было ему труднее, чем поднять груз весом в сто килограммов. И все-таки он попытался еще раз уговорить человека и пижаме:
— Почему вы не хотите сказать? — спросил Мачисте. — Разве я не внушаю вам доверия? — И он поднял руки.
Называя телефонистке номер, человек в пижаме ответил:
— Вот именно!
В эту минуту Уго крикнул:
— Коррадо! В аллею въехала машина с зажженными фарами. Она едет сюда. Что делать?
Вот тогда взорвалась, словно бомба, запоздалая и теперь уже бесполезная ярость Мачисте. Он ударил кулаком в оконную раму. Стекла посыпались мелкими осколками. Лысый уронил револьвер, женщина, вскрикнув, упала в обморок. Мачисте перепрыгнул через забор. Он сел на мотоцикл, завел его, домчался до моста, переехал на другой берег речки. Машина была уже близко. Но она направлялась не к этой даче: ее цель была значительно дальше.
— Молодец, кто спит в эту ночь, — сказал Стадерини.
Виа дель Корно напряженно слушает. Даже если окна заперты, а веки сомкнуты сном, слух все равно улавливает каждый шорох на улице. Когда умчался мотоцикл и Освальдо, как сумасшедший, выскочил из гостиницы, Олимпия тоже ушла из дому. Она убежала из «Червиа», захватив свой чемодан, решив спрятаться от Освальдо, который, несомненно, захочет с ней рассчитаться. И как всегда в таких случаях, Ристори («Знать ничего не знаю») запер дверь на засов.
Доверить секрет Фидальме — то же, что попросить молчать Пульчинеллу или Стентерелло . И разболтает она не от злобы: все знают, что душа у Стентерелло добрая и благородная; просто у нее длинный язык, как у Пиноккио длинный нос. Жена сапожника не могла устоять против искушения и, поднявшись по лестнице, постучалась к Милене. В ее присутствии Маргарита закончила свой рассказ о разговоре между Мачисте и Уго, который она слышала из своей комнаты.
— До свиданья, не буду вас беспокоить, — сказала немного спустя Фидальма и пошла сообщить новости Синьоре. Она дерзнула выйти на улицу. «Булыжники мостовой показались мне раскаленными, — говорила она Синьоре. — И все же даже в этот поздний час я пришла. Ведь новости такого рода, подумала я, придутся Синьоре по вкусу».
Синьора поблагодарила ее. Она приказала Джезуине налить Фидальме стаканчик «лакрима кристи» и отпустила ее, протянув ей на прощанье руку — милость, которая была слаще тонкого вина. На лестничной площадке этажом ниже Фидальма столкнулась с Бруно и Каррези, которые устроили здесь ей засаду; Фидальма не заставила себя упрашивать и рассказала им все, что слышала. «Последние известия» побежали от двери к двери, от окна к окну.
Итак, когда на башне Палаццо Веккьо пробило час, на нашей улице никто не спал: одни жадно прислушивались, других мучили мрачные предчувствия. От ветра, внезапно налетевшего из-за гор, дрожали залатанные картоном стекла в квартире Чекки. Вдруг Маргарите вспомнились слова, сказанные Уго: «Они даже собираются схватить какого-то человека, который, как им известно, лежит в больнице».
Немного спустя Милена вышла вместе с Марио. И Фидальма, которая вечно торчала на лестнице, все поняла. Как видно, Альфредо тоже попал в список. И вот теперь Милена хочет бежать в санаторий. Сумасшедшая! Марио ее провожает. Они, конечно, постараются взять такси, но где его найдешь в такую ночь?
Ее муж, сапожник Стадерини, продрогнув в своей старой солдатской куртке, сказал, в сотый раз закрывая окно:
— Это Ночь Апокалипсиса!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113